Ящерица все жаловалась и жаловалась. В ушах у меня звучал ее глухой голос.
Конечно, проще всего было бы сказать, что она не может быть в ответе за случайную смерть этого человека Но чем больше я думал, тем яснее осознавал, что именно ее проклятие толкнуло его под колеса грузовика. Я уже сталкивался с подобными вещами. До сих пор стоят у меня перед глазами подростки, расставшиеся с жизнью как будто под воздействием каких-то темных сил: один повесился после того, как засох цветок, за которым он обязался ухаживать; другой перерезал себе вены, потому что забыл вовремя помолиться. Они ведь противостояли чему-то, я уверен. Но чем больше они совершали хороших поступков, чем больше старались работать над собой, тем труднее давалось им это противостояние, тем тяжелее наваливался на них груз вины. Такая тяжесть подобна тяжести полового влечения, менструального цикла или потребности испражняться. Ее не с кем разделить. Она только твоя и ничья больше. Постепенно накапливается отрицательная энергия, порождающая все убийства и все самоубийства нашего мира…
И как всегда в таких случаях я пришел в тихое бешенство оттого, что все понимал, а сделать ничего не мог. Такое случается, даже когда я общаюсь с пациентами. Меня бесит собственное бессилие. Я чувствую себя эдаким мачо, быком производителем, который не в силах ни на шаг отойти от своей мамочки. А когда я в бешенстве, я вообще ничего не могу делать…
Никогда, никогда Ящерица не говорила так долго.
— Слушай, давай пройдемся. — Услышав мою просьбу, она нахмурилась. — Не волнуйся, — я попытался успокоить ее, — мы пойдем только туда, куда ты захочешь. Просто я совершенно не могу говорить с тобой дома.
— Только не вздумай вести меня к себе в больницу, чтобы доказать на примере своих клиентов, что бывает и хуже, ладно? — со смехом попросила она, застегивая тоненькое пальто.
— Мне нравится эта идея, — пошутил я в ответ и поднялся со своего места.
Мне нравится смотреть на Ящерицу, застегивающую пальто. Я люблю изгиб ее шеи, когда она наклоняется, чтобы обуться. Люблю этот взгляд исподлобья, когда она смотрится в зеркало. Многообразие ситуаций порождает многообразие Ящериц. Я вижу, как умирают и рождаются ее клетки. Я вижу ее тугие щеки. Вижу белые полумесяцы ее ногтей. Она живет. Она плывет по течению, сама полна влаги. Я чувствую это. Каждое ее движение — отражение меня самого, я должен жить для того, чтобы жила она.
По городу плыл неспешным могучим потоком запах раннего лета. Резкий — вплоть до ощущения физической боли — травяной запах.
— Куда пойдем? — поинтересовалась Ящерица.
— Давненько мы вдвоем не выходили.
— Ну, мы ведь оба заняты…
В этот момент я внезапно подумал, что, должно быть, между нами все кончено. Нам больше нечего делать вместе. Подобно растению в теплице, достигшему стеклянной крыши, мы тоже добрались до непреодолимой преграды на нашем пути. И сколько бы мы ни помогали друг другу, мы не сможем ощутить чувство освобождения, не сможем спастись.
Нам осталось зализывать раны ночью и греться на солнышке днем, подобно старикам. И ничего больше.
Постепенно эта мысль всецело завладела мной.
Но тут раздался живой, радостный голос, в одно волшебное мгновение изменивший все вокруг меня:
— Я придумала. Давай заберемся на Нарита-сан.[8]
— Это еще почему?
— А почему бы и нет? Завтра поработаешь во второй половине дня. Ну пожалуйста. Отсюда на такси где-то около часа.
— Зачем тебе это нужно?
— Просто вдруг захотелось туда. Я там была однажды. Мне хочется еще раз увидеть эти переполненные людьми лавчонки у храма. А утром мы сможем купить пикули и рисовое печенье на храмовой улице. — Она уставилась на меня округлившимися глазами.
Я, конечно, понимаю, насколько важным покажется клиническое наблюдение: «В нем проснулось желание». Но дело не в этом — я просто был горд оттого, что Ящерица — такая, какая она есть, — обращается с этой просьбой именно ко мне и ни к кому другому. Я чертовски обрадовался.
— Ну ладно. Идем.
Если она хочет, то мы идем, куда она хочет. Вдвоем.
Мы добрались к Нарита-сан около часу ночи. По счастливой случайности мне удалось дозвониться до гостиницы и заказать номер.
Погруженные в абсолютную тьму, мы взбирались по извилистой храмовой улице. Старые домики вдоль дороги приятно пахли деревом. Дул сильный ветер. Чуть в стороне от нас, в просветах между домами, мерцали звезды.
Волосы Ящерицы, развеваясь, танцевали на сильном ветру.
Ворота храма были закрыты. Через забор мы увидели раскачивающийся от ветра огромный фонарь с надписью на санскрите. В его неровном свете закрытые на ночь лавки отбрасывали причудливые цветные тени.
Было тихо до ужаса. Вокруг никого. Ящерица, рассмеявшись, сказала, что именно так она представляла себе «город привидений».
Мы прислонились к забору и принялись ждать. Прошло пять минут — никто так и не появился в поле нашего зрения. Храмовая улица пахла историей. По ней, под руку с призраком людской толпы, носился дикий ветер — и только.
В светлой одежде, с ослепительно белой улыбкой, Ящерица казалась сновидением посреди темной ночи.
— Ты знаешь, — сказал я, — по правде говоря, у меня тоже есть тайна. Я не ребенок своих родителей. Я им не родной.
Она слушала всем телом, не говоря ни слова. Даже не взглянула на меня.
— У моей матери был парень. Она ушла от него и вышла замуж за его старшего брата — моего отца. Бедняга от этого совсем помешался. Как-то раз он ворвался к ним в дом, угрожая ножом, связал их обоих и на глазах отца изнасиловал мою мать, а потом облил себя керосином и устроил самосожжение. Отца и мать еле-еле спасли прибежавшие на шум соседи. И может быть, эта история и закончилась бы благополучно, но, к сожалению, родился я.
— Это, пожалуй, пострашнее, чем у нас дома.. — тихо сказала Ящерица.
— Вот видишь… Мать по просьбе отца не стала делать аборт, но вскоре после моего рождения у нее помутился рассудок. Меня отдали на воспитание родственникам. К родителям я вернулся, когда мне исполнилось пять лет. А потом мама покончила жизнь самоубийством. Перед смертью она шепнула мне: «Прости…» Она всегда была такой милой.
— То есть у тебя нет матери.
— Есть мачеха. Мой отец женился во второй раз.
— Вот как…
— Бывает по-всякому: иногда люди гибнут, иногда — как твоя мама — остаются живыми; некоторые семьи распадаются, некоторые, преодолевая трудности, остаются вместе. Я не знаю, от чего это зависит — от характера людей или от конкретной ситуации, — но я знаю, что в таких случаях очень большой вред наносится ребенку. Хотя… Я, например, ребенком видел мертвое тело своей несчастной матери, но тем не менее люблю вкусно поесть, наслаждаться хорошей погодой… Впрочем, это неважно…
— Так ты поэтому решил стать врачом?
— Поэтому тоже, но не только… Просто я уже знаком со смертью. Когда я был маленьким, смерть произвела на меня неизгладимое впечатление. Я пропитался запахом смерти. Его уже не отмыть.
Меня потрясло услышанное сегодня. Я осознал, насколько неизбежна была моя встреча с Ящерицей.
— Ну ладно. Хватит на сегодня. Ужасные вещи происходят и происходили всегда. Давай лучше забудем обо всем плохом и переедем куда-нибудь, где много зелени. Будем жить вместе и радоваться жизни. А?
— Слушай, ты читал рассказ «Короткая пятница»? — вдруг спросила она.
— Нет.
— Это рассказ о смерти ничем не выдающейся пожилой пары. Было бы здорово, если б и мы так умерли. Эти старые люди были верующими. Как-то раз в конце очередного счастливого дня они легли спать. На кухне в духовке — испеченный на завтра хлеб. Все было прекрасно, но по недосмотру они оставили открытым газ. Когда они обратили внимание на запах газа, было уже поздно — он заполнил всю комнату. И тогда они вдруг ни с того ни с сего почувствовали себя просветленными и умерли счастливыми.
— Я прочту.
— Здорово, правда? Мне вообще-то неприятно думать о смерти других людей, но если это такая смерть, то ей можно позавидовать…
— Знаешь, давай-ка лучше не будем на себя все примерять. И вообще, надо остановиться, нельзя слишком много думать о таких вещах. Хватит с нас того, что мы видим на работе. У нас еще все впереди. Будем двигаться шаг за шагом. Пусть ползком, но оптимистично. Мы с тобой оказались в очень странной ситуации, но мы должны стараться справиться с ней, иначе не можем быть уверенными, что живем…
Хотя было видно, что ее обуревают сомнения, Ящерица согласно кивнула. Во всем, что касается ее, я остаюсь пятнадцатилетним оболтусом — как мальчик, готов хвастаться ею, горжусь тем, что она любит меня.
Добравшись до старой гостиницы, мы наконец-то дали отдых своим утомленным телам. Ящерица, как всегда, уткнулась в меня носом и, как мне показалось, уснула. У меня слипались глаза от усталости.
