В прошлые годы никто не вмешивался в его редакторскую деятельность. Дэвид добросовестно проводил курс, предложенный правлением газеты, что само собой разумелось. Для Дэвида это была работа, за которую ему платили. Когда ценность его услуг как главного редактора и коммерческого директора стала очевидной, благодаря росту популярности «Диспетч» и «Уикли баджет» и повышению акций компании на фондовой бирже, он получил письмо с благодарностью и сообщением об увеличении оклада.
«Как верный слуга компании, мистер Ивенс полностью оправдал оказанное ему доверие», — говорилось в письме. «Только Спарк, председатель правления, и мог продиктовать подобное письмо», — думал Дэвид. «Верный слуга компании»! Эта унизительная формулировка уязвляла его гордость, приводила в бешенство. И все же, признавался себе Дэвид, она соответствовала действительности.
Он честно выполнял все условия договора, делал то, за что ему платили, и даже сверх того. Только гордиться своими достижениями не стоило: ведь он принес в жертву лучшее, что у него было, — талант журналиста. Сколько раз приходилось ему поступаться своими убеждениями, кривить душою, любой ценой добиваясь роста престижа обеих газет.
Да, он был «верным слугой компании». В этом-то и крылась причина его неудовлетворенности собой и своей работой. В этом и еще в том, что случилось с Робом.
Его руки нервно дрогнули. Сильные руки с четко обозначенной мускулатурой, блестящие черные волоски от кисти до локтя, длинные пальцы с изящным овалом ногтей. Дэвид втайне гордился своими руками и никогда не делал черной работы. Для него руки были инструментом, передающим бумаге мысли, которые диктовал ему мозг. Вместе с тем руки прекрасно выражали его настроение.
«Можно догадаться, о чем папа думает, если наблюдать за его руками», — говорила Мифф.
Все началось с увлечения высокими идеалами, связанными с призванием журналиста, вспоминал Дэвид свои молодые годы. В его жилах вместо крови, наверно, текли чернила. Отец Дэвида был редактором старой школы, человеком большой культуры и всесторонних знаний; в свое время он снискал себе уважение благодаря прекрасной осведомленности в международных вопросах и делах внутренней политики. И хотя в течение многих лет он занимал пост редактора одной из ежедневных утренних газет консервативного направления, это не мешало ему утверждать, что долг прессы — правдивая информация.
Следуя лучшим традициям британской журналистики, он считал себя хранителем идей и взглядов, которые могут так или иначе определить развитие общественной мысли и оказать влияние на события национального и международного значения. Он прибавил к имени Дэвида второе имя Дилейн, как дань уважения человеку, которым он восхищался и которого чтил за его приверженность этой теории; главный редактор газеты «Таймс», где Оуэн Ивенс в пору своей молодости начинал работать репортером, англичанин Дилейн отстоял свое право опубликовать важную информацию о государственном перевороте Луи-Наполеона, хотя тогдашний премьер-министр категорически настаивал на ее снятии.
Дэвид вспомнил слова, которые частенько повторял его отец: «Раз я являюсь редактором газеты, — редактирую ее я сам». И он не допускал никаких посягательств владельца газеты на его редакторскую власть. Дэвид улыбнулся, — на память пришло исполненное пафоса красноречие и энергичный слог старого джентльмена. Да, досталось бы ему сейчас от редакторского карандаша сына!
Он мысленно представил себе Оуэна Ивенса таким, как тот обычно отправлялся на работу около полудня, после первого завтрака, — в сюртуке, черных брюках и высоком шелковом цилиндре; у него изысканный, исполненный достоинства вид, именно такой, полагал оп, как подобает редактору крупной газеты. В кабинете шелковый цилиндр снимался, и поношенная куртка заменяла сюртук. В течение нескольких часов его перо летало по бумаге, и синий карандаш с ожесточением черкал рукопись. Его редакторская бдительность не ослабевала ни на минуту, пока не бывали просмотрены последние телеграммы и материал не уходил в набор — что случалось нередко в полночь, а то и в ранние утренние часы.
Но времена менялись, и вместе с ними изменился и сам Оуэн Ивенс. Он не мог угнаться за темпом роста газетной промышленности. Новые методы работы и новые идеи выбили его из привычной колеи. Раздраженный, сознающий свое крушение, он умер внезапно после тяжелого сердечного приступа. Но умер не от физического недуга, как подозревал Дэвид, а скорее от того, что, будучи выброшен из кипучего водоворота жизни, был не в состоянии это вынести.
Как ликовал отец, когда Дэвид начал работать в местной газете! Он был счастлив и горд тем, что сын пошел по его стопам.
Дэвид извлек из внутреннего кармана пиджака бумажник и вынул оттуда письмо. Бумага пожелтела от времени, но размашистый почерк отца был все еще ясно различим.
«Я не знаю лучшего руководства для молодого журналиста, сынок, — читал он, — чем эта выдержка из передовой статьи Роберта Лоу, напечатанной в «Таймсе», когда редактором был Дилейн. Для меня она явилась компасом, по которому я определял свой курс. Может быть, теперь эти взгляды устарели, и я просто неудачник в профессии, которую глубоко чту. Но я посылаю ее в надежде, что тебе будет интересно узнать, как относился к своей работе один из лучших журналистов нашего времени:
«Для нас, для кого гласность и истина составляют основу существования, нет большего бесчестья, чем отказ от правдивого и точного изложения фактов. Наш долг говорить правду, правду, как она есть, не страшась последствий, не прикрывать лживыми фразами акты несправедливости и насилия, а сразу же повергать их на всеобщий суд».
Руки Дэвида судорожно дернулись, пальцы переплелись, сжались до хруста и разжались. «Бог весть, как я дошел до того, что забыл об этом», — беззвучно простонал он.
Ему казалось, что он замурован в огромном здании. Оно было подобно гигантскому сфинксу — памятнику, воздвигнутому тяжелым трудом бесчисленных рабов и ставшему могилой людских надежд и иллюзий в пустыне времени.
Отныне жизнь его будет полна дерзаний, славных держаний мысли и дела. Он будет писать, разумеется, он будет продолжать писать; но писать только правду, как он видит ее. Будет собирать факты, ставить их в связь с людьми и событиями. Он не боится, что его острый ум изменит ему. Да, он найдет более достойное применение своему «блестящему ироническому стилю». Перестанет чувствовать себя ограниченным и скованным политическим направлением газеты. Он завоюет себе имя независимого мужественного писателя: напишет ряд статей, разоблачающих политический обман, религиозное фарисейство, экономические махинации.
Нет, он не станет ни пророком, ни фанатиком. Он самый обыкновенный человек, который понял, как подло обманут был народ; просто разумный человек, который испытал потребность честно взглянуть на прожитую им жизнь и на жизнь своих соотечественников. А их, сбившихся в покорное стадо, тесным кольцом окружили печать, церковь, большой бизнес, одурманивая и толкая в кровавую бойню.
И он тоже принимал участие в этой бесчестной кампании. Он не меньше других повинен в гибели тех, кто ушел на эту проклятую корейскую войну. Не говоря уже о горькой участи миллионов несчастных корейцев — мужчин, женщин и детей! Кто знает, скольких из них унесла смерть? А теперь, когда у него открылись глаза, что может он сделать во искупление своего слепого соучастия в этом подлом деле? В настоящий момент — ничего, кроме того, что решил; уйти, порвать навсегда с газетой.
Позже он постарается убедить этих людей, что они не должны слепо повиноваться тем, кто лишает их своего мнения, радостей жизни. Они живые, мыслящие существа, ум и силы которых призваны служить высоким жизненным целям. Народ — это тигель благородных и возвышенных стремлений, а не чан для отбросов, где бродят жадность, невежество и предрассудки, порождающие грязные, жестокие и подлые дела.
Когда лихорадочное возбуждение немного улеглось, Дэвид задумался над тем, как примет Клер его уход с работы. Надо было бы посоветоваться с нею. Но разве мог он сделать это, не решив окончательно этот вопрос для себя?
До нынешнего дня он и сам не отдавал себе ясного отчета в том, что разрыв с газетой — единственно возможный для него исход. Но теперь он не мог больше проводить в жизнь политику, намеченную правлением газеты. Тем более после того, как у него произошел крупный спор с директорами правления о необходимости изменить эту политику, сделать ее объективной; он требовал полнее освещать точку зрения противной стороны по различным политическим и экономическим вопросам и давать правдивую информацию о международных событиях, а не публиковать официальные сообщения, искажающие истинное положение вещей, как это было с войной в Корее.
