Потеряв их, я решила взяться за ум. Начала с того, что уволила горничную, выдав ей приличную компенсацию и узнав от нее, где покупают те или иные продукты, как платить за квартиру, как пользоваться стиральной машиной, пылесосом, как вызывать слесаря и куда обращаться по ремонту автомобиля. День за днем я самостоятельно обучалась тому, чего никогда не знала и не умела. Бывало к вечеру валилась в постель совсем обессиленная. Но квартиру содержала в порядке и от голода не умерла…
У меня никогда не было друга. Помню одноклассника, которого однажды пригласила в гости. Он мне очень нравился, и мне хотелось похвастать перед ним тем, что у меня есть. Но после этого визита даже в нашей элитной школе я приобрела репутацию «белой вороны» и «буржуйки». Да и родители запретили водить в дом посторонних. Больше у меня никого не было. Сейчас – тем более. Я ловила себя на мысли, что знания мои – книжные, а обороты речи – старомодные, как в средневековых романах. Я поставила на себе жирный крест. Мне даже не светило взять из детдома хорошенького мальчика – не передавать же отцовское добро чужому по крови! Словом, в бурном море, окружающем меня со всех сторон, я чувствовала себя затерянным островком. Как долго это могло продолжаться, я себе не представляла.
А потом случилось чудо… Нет, лучше – все по порядку. В то утро я отправилась в супермаркет. Обычно я проводила в его дебрях по нескольку часов, раздумывая над тем, что же мне нужно для хозяйства, загружая тележку кучей ненужных вещей и проклиная себя за беспомощность и непутевость. Несмотря на то что было утро и у касс людей было не так уж много, но все они – я ощущала это кожей – смотрели на меня с неприкрытым удивлением: продуктов и всяких мелочей в тележке набралось на несколько сотен. Когда же наконец я выкатила тележку на улицу и направилась к своему автомобилю, меня окликнули:
– И вы все это съедите? Или у вас человек двадцать в семье?
Я обычно не обращаю внимания на подобные шутки, а тем более – выкрики в спину. Но приятный тембр голоса все же заставил меня оглянуться. На обочине стоял мужчина и насмешливо на меня смотрел.
Я не знаю, что отвечать в подобных случаях. То ли огрызнуться, то ли обстоятельно ответить на вопрос? Я выбрала второе и рассказала, что семьи у меня нет и что такие покупки делаю раз в два месяца, а потом половина продуктов портится, а половину приходится раздавать соседкам. Он смотрел на меня сначала с удивлением, потом – с сочувствием. И от этого взгляда мне хотелось заплакать. Я извинилась и пошла дальше, но он догнал меня.
– Могу ли я вам чем-нибудь помочь?
Я ответила, что было бы неплохо, если бы он помог загрузить все это добро в багажник. Он с удовольствием этим занялся. А я смотрела на его стриженый затылок и представляла, что это – мой муж, или отец, или брат, или дядя. И что вот сейчас он сядет за руль и скажет: «Детка, пристегни ремень!» И все станет на свои места. Останутся позади одиночество, страх, неизвестность, неприкаянность, и жизнь потечет привычным руслом. Мужчина распрямил спину и вдруг сказал:
– А хотите я вас подвезу? Я умею водить.
Я хотела. Он открыл передо мной дверцу, а потом сел за руль и сказал почти так, как я представляла себе минуту назад: «Детка, пристегни ремень!» Может быть, это прозвучало немного иначе, но я услышала именно это: «Детка…» И… заплакала. Забыла сказать, что я не плакала ни на похоронах, ни позже. Просто не могла. А тут!..
Он помог мне донести до квартиры все мои покупки, я угостила его кофе, а он приготовил яичницу, я открыла все «вкусные» баночки, которые купила в супермаркете. Он был первым в этом доме, кто не разинул рот, увидев картины, мебель, раритетные ковры и посуду начала прошлого века.
С тех пор он часто заходил ко мне. Поначалу я побаивалась – не охотник ли это за отцовским богатством, не вор ли, не ловелас?.. А он говорил, что у меня красивые руки, прекрасные глаза. Он говорил, что я умна и несправедливо одинока. От него всегда пахло хорошим одеколоном. Очень изысканным, от Шанель – «Платиновый эгоист». Я не очень-то разбираюсь в этих фирмах – отец, как человек старорежимный, признавал только отечественную парфюмерию, поэтому мне был незнаком такой соблазнительный и головокружительный аромат…
Я не знаю, что такое любовь. Я никогда прежде не любила, а тем более ни с кем это не обсуждала. Как я могла думать о таких великих и важных вещах? Я могла бы спросить у него. Но разве об этом спрашивают у того, кого любят? Я не знала. А поэтому все же решила спросить.
Он помрачнел и закурил свою коричневую ароматную сигарету:
– Ты меня опередила, любимая. Но если бы не это – я бы никогда не решился… Слышишь, никогда! Все это, – и он обвел вокруг рукой, – не для меня. Я не смею быть с тобой. Силы наши неравны… Да и жизнь меня немало потрепала. Мне страшно начинать все сначала.
Он говорил, как Рочестер из «Джен Эйр» или как другой похожий герой, – так красиво говорили только на страницах моих любимых книг. Я захотела объяснений.
– Хорошо, но история моей жизни печальная, – услышала в ответ.
К печальному я привыкла давно – это мне было понятнее и ближе, чем тишь, в которой я воспитывалась. И он рассказал мне о себе. А я слушала, понимая, что нашла то, что мне нужно, – такую же одинокую душу, пережившую утраты и трагедии. Оказалось, что он был женат несколько раз. Две первые жены умерли, у третьей женщины, с которой он надеялся связать свою судьбу, после двух лет безоблачного счастья проявилось психическое заболевание, в связи с которым она находится в клинике.
– Наверное, это судьба, – говорил он. – Есть люди, которые по своей природе не могут быть счастливыми. Грустно осознавать, что я – один из них… Тебя это не пугает?
Меня не пугало. Наоборот. Я поняла, ради чего мне стоит жить.
– Я не умру, – сказала я, – и не сойду с ума. У меня крепкое здоровье. Меня с детства пичкали кучей витаминов!
Он засмеялся и привлек меня к себе.
Меня никто еще не обнимал…
Мы не хотели пышных торжеств, поэтому расписались в маленьком ЗАГСе, не сообщив об этом никому, кроме моих соседок. Да и кому должны были сообщать – мы были одиноки, созданы только друг для друга.
Я уже ничего не боялась. Муж взял на себя все заботы и запретил мне выезжать в супермаркет, возиться с мытьем окон и полов, освободил меня от множества других хлопот. Я оставила за собой приятное право готовить ему ужин. Целыми днями читала, слушала музыку, смотрела в окно и ждала его звонков с работы. Все вернулось на круги своя, с той лишь разницей, что я действительно стала хозяйкой большого дома – женой, хранительницей домашнего очага. Об этом мечтали мои родители. Но уверена, если бы они были живы, то нашли бы мне «выгодную партию» и я была бы лишена настоящей любви – такой, какую испытывала теперь. А любила я каждой клеточкой своего тела, могла бы полностью раствориться в лучах этого чувства. А еще было острое чувство жалости. Как глупы те, кто утверждает, что жалость унижает! Нет, это приправа к настоящей любви, замешанная на страхе потерять и желании уберечь. Порой, когда я смотрела на своего мужа, мое сердце сжималось – он казался мне мальчиком. Как он мог выжить в этом мире без меня? Я уже знала, что оба раза после смерти своих жен он оказывался буквально на улице. У него все отбирали алчные родственники, а его вышвыривали, как котенка, как использованную вещь. Мир стал жестоким, а он не умел приспособиться к нему.
К годовщине нашей совместной жизни я решила сделать ему подарок. С утра отправилась к адвокату, который вел когда-то дела нашей семьи.
Я не знала, как преподнести подарок, не знала, как любимый отреагирует на мою дарственную. Но мне хотелось показать, что я отдаю ему не только себя самое – до остатка, а и все, что мне принадлежит. Сказала ему об этом за ужином. И впервые получила возможность увидеть, как он умеет злиться.
– Зачем ты это сделала? – помрачнел он. – Тебе мало того, что я – с тобой, что я люблю тебя? Мне не нужны доказательства твоей любви! Мне вообще ничего не нужно, пойми!
Другой реакции я и не ожидала. Попробовала сгладить конфликт, хотела даже разорвать документы, но в последний момент все же спрятала их в шкаф. И сказала, что хочу принадлежать ему целиком и что это – мой первый самостоятельный поступок, который кажется мне правильным и приятным. И он смирился. Любимый мой мальчик.
