Повсюду тишина, никаких звуков: мотоциклы, поезда, самолеты, отбойные молотки, велосипеды, матери, двери, колымаги - больше ничего не слышно.
А перед этим торговцы зазывали, лавки распахивались, заполнялись покупателями, пустели, люди возвращались со своей добычей, шагали по грязи и радовались, по улицам, похожим на транспортные развязки, носились покупательницы в пальто, с собачкой на поводке, ребенком или кошельком в руке. Это матери с полными руками возвращались домой.
Книжный. И одновременно магазин игрушек. Дети быстро входят и выходят, толкаясь и не скрывая жадности, удовольствия, смущения оттого, что тратят деньги. Они смотрят на детские книги в витрине, игрушки, авторучки в футлярах, отделанных белым атласом, белые и желтые лампы на красной крепированной бумаге, где разложены книги, игрушки, авторучки.
На витрину смотрит персонаж. Он еще не старый, но одет в черное. Наступила осень - внезапная, тусклая, слишком теплая, тревожная. Человек пожилой, раз дети не смотрят на него.
Продавщица в книжном раздает сладости, лакрицу, сахарные штуки, пахнущие снегом, но снег не падает - осенью опадают листья. Монеток в детских пальцах не видно.
Он мечтает о том, как продавал бы им всякие штуки. Детей тут много: рядом школа. Выходя из школы, они минуют магазин, клюют на приманку, изучают ценники пулеметов, медвежат, кинжалов.
Пальто человека запахнуто. Его руки теребят содержимое карманов. Болит под ребрами. Дети снуют туда-сюда. Ноют кости, ноет низ живота. Дети. У них между ляжками дремлет ящерка. Он думает об этой ящерке, о том, чтобы разбудить ее и заставить бегать. Они об этом не думают - это запрещено, покупают лакрицу и любуются игрушками - это разрешено, ящерка побежит сама, если ей захочется, ночью, под простынями, или у них в голове: зверек побежит. Человек думает о нем, кровь отливает от головы, под ложечкой сосет, как от голода, тяжесть, будто от голода, жжение в животе, все тело обращается в пепел.
Он смотрит на фигуры детей и распознает в них старость родителей, видит старческие лица поверх детских, морщины, отметины: звериная старость отцов и матерей отпечатывается на этой белоснежной плоти. Он не любит детей, знает, кто они, ему нечего им сказать, он ненавидит их.
Гнусные рожи в миниатюре, гнусные маленькие пороки, гнусная маленькая глупость, жестокость, подлость взрослых в миниатюре. Но они движутся. Взрослые шагают медленно, работают, страдают, мучают, медленно спят: взрослые умирают, дети движутся. Слоны медлительны, мухи стремительны, думает человек, и ему смешно. Стоя перед витриной, он думает о том, что любит мух, он слушает их так же, как этих щенят, которые топчутся вокруг.
Дети блестят в свете витрин. Он любит этот свет. Он улыбается, на улице темнеет, становится пустынно, детям страшно, он любит этот страх.
За несколько лет белая краска на потолке потемнела (обогреватели, табак). Стены украшены невзрачными предметами, которые, беспричинно накапливаясь, даже не притягивают взгляд. Сидеть на стуле, за столом, лежать - столько забот, треволнений, что не спасает даже сон.
Пол вытерся: ходьба, падение предметов, пыль, пятна, уборка. Здесь одеваются, раздеваются, ухаживают за ничейной одеждой. Все вопиет об отсутствии живого. Жилище? Нет, скорее, убежище, темный угол, уменьшенный до приемлемых размеров, где чувствуешь себя, точно рыба в аквариуме, стеклянном шаре, выстеленном разноцветным гравием, где она оборачивается сотню раз в минуту.
Встаешь с кровати, замерзая на утреннем холоде, подходишь голый, сгорбленный к стулу, куда сложил накануне одежду, которую носишь каждый день. Не смотришь на нее - слишком уж спешишь влезть, спрятаться, согреться, стать пленником.
Обуваешься, надеваешь галстук, слегка ополаскиваешь те участки кожи, что остаются открытыми, выпрямляешься.
Осматриваешь стены, потолок, мебель, ощущаешь ничтожность всего этого и понимаешь, что сам точно такой же. Ты сделан вовсе не из плоти - ты всего лишь больная тяжелая масса, которая раздавливает остов из хрупких костей. На краткий миг подавляешь в себе желание открыть дверь и уйти. Вспоминаешь, что работаешь по восемь часов, спишь по восемь часов, ждешь по восемь часов в день. Смотришь на время. Разумеется, ты собрался заблаговременно. Еще успеваешь сесть на край кровати, достать сигареты, спокойно покурить. Думаешь о телодвижениях, которые совершишь потом, чтобы спуститься и пойти на работу - сначала метро, под улицей, под остальными, вместе с ними. Куришь. Минутная стрелка вращается.
Потом, перед тем как выйти из комнаты, мельком смотришь в окно. С некоторой грустью, никогда особо не доверяя своим глазам, убеждаешься, что снаружи тоже ничего нет - и так каждый день.
Садишься на скамью. Это не сиденье, а знак, подсказывающий позу для отдыха - наполовину скрюченную: бедренные кости в горизонтальном положении, спина под прямым углом или наклонена к коленям, таз расплющен между этими двумя тяжестями - никчемное коромысло весов. Мигрень. Потеря сознания, с мигренью внутри головы. Колесо вместо головы, осунувшееся лицо, голова под каблуками, которые шагают, трут, шаркают, следуют друг за другом. Периодические вспышки, приглушенные танцы, звуки резака, скрипы, отдающиеся в каждом позвонке.
Взгляды мужчин опускаются на ноги женщин лишь затем, чтобы подпитать одинокий порок тряского метро.
Посреди рва - рельсы, попарно, валетом. Больные головы под этими колесами, куда сверху давят тела.
Вверху за лестницей - сначала коридор, где тела перемещаются с характерным треньем, похожим на скольжение ящиков с бутылками по кузову грузовика. Группами по шесть, восемь, двенадцать человек они следуют вдоль по коридору, минуют двери, покачиваются перед синими эмалированными табличками, пока не попадают в другой коридор.
И тут их настигает вибрирующий крик. Черноватая, пирамидальная, готовая рухнуть масса (основание пирамиды устремлено к вершине, которая ускользает, взмывает ввысь и снова падает, сухожилия натянутой шеи проступают под кожей, морщинистой, будто живот ящерицы, в ромбоидальную клетку, где откладывается пыль веков, влажная от выделений), груда смолистого вещества, прижатая к стене, но отбрасываемая обратно на середину коридора его изгибом - и оттуда доносится крик, похожий на песню, спетую с закрытыми глазами. Это кричит старуха, и порой неподалеку от нее что-то падает на пол.
Женщина поет. Таким противным голосом, что коридор кажется бесконечным. Коридор - это полый полуцилиндр, лежащий на боку, звуки пения отражаются белой фаянсовой плиткой, покрывающей свод. Вытянутый внутренний орган, вытянутая грудная клетка, внутри которой по-пригородному шагают мужчины и женщины.
Коридор заканчивается выгребной ямой. Кучки людей расходятся из него и заполняют все каменные плиты, между которыми открывается ров с рельсами.
Люди останавливаются и молчат. Наступает приятная тишина. Девушки улыбаются друг другу: с очаровательным кокетством показывают стиральный порошок, легкое промежуточное блюдо, лифчик, используемого ребенка. И мы улыбаемся в ответ, слегка тревожно и смущенно, чувствуя себя недостойными подобной приветливости, столь милой, столь настойчивой.
Рекламные плакаты - это огромные вогнутые листы бумаги, по которым пробегают наши слова. Подвижные пятна составляют неподвижный рисунок (кажется, будто на нем могла бы быть изображена шлюха после удаления яичников или яичная скорлупа, пробиваемая ложечкой). Взгляды в форме ложечки неторопливо позвякивают под шелест плакатов.
На нем изображен диван. Слева - стена, а затем начало фотографии, справа - окончание фотографии, а потом стена. Возможно, изображение перевернуто. На диване ничком лежит голое тело.
Спина разделена надвое бороздкой, которая начинается между плечами и спускается до самой промежности. Над позвоночной бороздкой - затылок, слегка наклоненный к краю плаката: четко видно правое ухо, более расплывчато - лицо, в неполный профиль.
Губы и подбородок закрывает правое плечо, выдвинутое вперед. Сильно выгнутая спина закрывает левое плечо.
Волосы выше тела, хотя голова не поднята, а служит продолжением бороздки, разделяющей спину. Волосы на своем месте, но в силу перспективы кажутся выше всего остального. Хотя они и впрямь выше.
По обе стороны бороздки - половинки спины. Обнаженное тело лежит таким образом, что подошвы ног на переднем плане выходят за пределы плаката, а само тело как бы прочерчивает Диагональ от левого нижнего угла плаката, где Расположены ноги, к правому верхнему, где видны волосы. Ступни почти соединены или слегка Раздвинуты. Волосы - темным пятном золотисто-желтого цвета, а все тело от волос до ступней странно ориентировано, точно стрелка компаса, указывающая на север. В таком случае синий, намагниченный конец стрелки (на других компасах он обычно красный) будет соответствовать голове модели, а белый (который иногда бывает синим) - ее ступням.
