— Не моя, а Гегеля. Я имею в виду основные принципы диалектики — переход количества в качество, единство и борьбу противоположностей, отрицание отрицания…
— А вот ты о чем! — недовольно отвечал иеромонах. — На все это не то что я, а любой нищий, который сидит у моей церкви, легко ответит. Начать с Гегля…
— Гегеля!
— Да плевать я на него хотел! Анчутка он и храпилоид, ныне в аду мучается со еллины! — вскипел отец Викторин. — Кстати, — обратился он к остальным ученикам, — это можете взять под запись. Вас спросят, кто такой Гегль, а вы и знаете! А все благодаря мне!
— Что за чушь вы несёте! — возмутился бывший студент-философ.
— Чушь! Да я, если хочешь знать, философ получше любого Гегля! Хочешь про диалектику слушать — слушай: все это муть! Возьми переход количества в качество — это же глупость несусветная. Ну, сам рассуди: из двух килограммов шоколада, при определённых условиях можно сделать килограмм дерьма. Но ведь из двух килограммов дерьма килограмм шоколада никак не сделаешь. Вот и получается, что принцип этот относительный, а никак не абсолютный. Или взять единство и борьбу противоположностей. Вот мы с Геглем вроде бы оба философы, то есть это нас объединяет. Взгляды у нас разные, поэтому они борются друг с другом. Но он еретик, а я истинный пастырь, а потому не может у нас быть единства! Согласен, что я не похож на Гегля? — грозно обратился он к молодому философу.
— Согласен, — сказал тот, едва сдерживая смех.
— В отношении отрицания отрицания я сам скажу, — сказал вдруг архимандрит Сергий, который не выдержал и вошёл в класс. — Церковь отрицает диалектический материализм, выросший на основе учения Гегеля, и многое из того, что написал этот великий философ. Но когда отрицание принимает такую форму, как мы сейчас слышали — приходит время для отрицания такого отрицания и знакомства с первоисточниками, потому что подобная демагогия только оттолкнёт от нас любого образованного человека. Мы не сможем включить вас в число нашей преподавательской корпорации, отец Викторин!
— Ну и не больно нуждаюсь! — злобно огрызнулся тот. — Ты прямо как этот доцент очкастый, из-за которого меня тогда с первого курса отчислили…
Тут он спохватился, что открыл свою «тайну», которую скрывал уже много лет, и, чтобы не выболтать что-то ещё поспешил уйти, вполголоса бормоча, что ректор — прислужник жидомасонов, которые ещё будут играть им в гегльбан — игру, являющуюся, по мнению иеромонаха Викторина, главным изобретением Гегля.
Из дневника Сергея Александровича
…Успеваемость была на ужаснейшем уровне. До сих пор не могу сдержать смеха при воспоминании о рефератах, которые писали горе-студенты. Чего, например, стоят одни темы рефератов по истории философии: «Русский религиозный философ Аристотель (и тут же в скобках «греческий философ»), «Русский религиозный философ Гегль», «Русский религиозный философ Григорий Богослов»… Преподаватели светских вузов, согласившиеся читать лекции в училище, хватались за голову. Так один наш юный учёный написал огромную по объёму работу «Российские государства в Х веке». Доцент университета необычайно этим заинтересовался: «А что, вы считаете, что государств было много? Впрочем, вы имеете право на свою точку зрения, но обоснуйте концепцию». Автор «концепции» в ответ безразлично посмотрел на него и спросил: «А сколько надо?» «Чего?» — не понял доцент. «Государств. Сколько надо, столько и будет», — невозмутимо отвечал студент.
…А иеромонаха Евстратия, видно по жизни уже много раз головой били об стенку… Это был человек добродушнейший, но ужаснейший чудак и графоман. Он все время кропал всякие бредовые статьи, которые время от времени печатали в разных сомнительных изданиях. В частности, он жёстко критиковал самых уважаемых иерархов России, знаменитых христианских писателей, а в некоторых своих «письменах» как-то тонко намекал на своё особое избранничество. Отцу Григорию он сказал: «Я второй Белинский. Скоро напишу такую статью, что весь мир вздрогнет».
Студентов он любил, со мной был вежлив, но с отцом Сергием у него возникло подспудное противостояние, в результате которого он заявил: «Или меня назначают ректором, или я ухожу из училища». Архимандрит Сергий спокойно возразил ему: «Какой же ты ректор? Ты шизофреник!» «Не оскорбляйте меня!» — завизжал отец Евстратий. «Я тебя и не оскорбляю, я просто констатирую существующий факт», — также спокойно отвечал ему тот, на чьё место он метил.
В результате на другой день мне пришлось ехать в училище, провожать отца Евстратия в другую епархию. Епархий он уже менял много, одного епископа (видимо наиболее жёстко поставившего его на место), как потом рассказывали студенты, отчитывал заочно как бесноватого… Я опасался, что без скандала иеромонах не уедет, но уехал он тихо, и расстались мы по-доброму.
Но неужели нет ничего светлого из этого времени? Оно, безусловно, было, и «тьма не объяла его».
Помню освящение здания училища, которое совершал иеромонах Серафим. У меня тогда было уныние, казалось, что невозможно здесь создать нормальное духовное учебное заведение. И вот освящение. Домового храма ещё нет, помещение под него только готовится, там грязь — идёт ремонт. Поэтому для молебна выбрано единственное чистое место в училище — библиотека. Она, кстати, тоже повод для первой гордости. Совсем небольшой фонд — чуть больше тысячи книг, а сколько сил мы с женой, возглавившей библиотеку, успели в неё вложить! Выстраданы каждая книжка, каждый стеллаж. Дальше будет легче, за два с половиной года фонд возрастёт до десяти тысяч книг. Будут трудности, но уже другие.
Начался молебен. Лица воспитанников серьёзны и сосредоточенны. А мне почему-то вспомнился шум, который поднял один из казаков, когда мы выселяли их с милицией. Отец Серафим говорит проповедь. Слова её не реальны, но уверенность, с которой он их произносит, заставляют в них верить. Батюшка говорит, что сейчас, конечно, все плохо, что Господь собрал здесь людей, пленённых немощами, но придёт время и здесь расцветёт духовный цветник — духовная семинария. Но для этого нужно не только много трудиться — нужно изменить себя.
Я вспоминаю, как после первого выпуска пастырских курсов, руководителем которых я был, один из священников-выпускников сказал Владыке: «Курсы это, конечно, неплохо, но надо бы открыть семинарию». А я, разгорячённый первым успехом, тут же обратился к архиерею: «Владыка, благословите на семинарию». Он внимательно изучающе посмотрел на меня и сказал: «Благословляю». Да, пусть это и тяжело, но я должен выполнить благословение. Пути назад нет — это дезертирство.
Освящение закончилось. Впервые я чувствую в училище едва уловимое присутствие церковности. Но радоваться рано, это ещё только начало.
…Вспоминаю освящение домового храма в честь моего небесного покровителя — преподобного Сергия Радонежского. Мне очень хотелось почтить своего святого, а Владыка и отец Сергий не стали возражать. Накануне освящения мы с женой впервые ночевали в училище, поставили койки в библиотеке. Остались ночевать отец Григорий и Юлий Петрович. Я все боюсь как бы чего не упустить. В училище такая разруха! Нет даже посуды, чтобы покормить гостей. Комната Попечительского совета отремонтирована, но в ней нет даже столов, и мы составляем парты, собираем все имеющиеся в наличии стулья. Особенно тщательно смотрели, как бы не упустить что-то необходимое для освящения. Делаем тщетную попытку организовать праздничную трапезу — ведь завтра впервые сюда приедут Владыка и наши первые благодетели. Но денег катастрофически не хватает, и заботы по организации трапезы берет на себя архимандрит Сергий.
…Вот и все позади. После освящения храма и Литургии Владыка вручает мне патриаршую награду — орден преподобного Сергия ІІІ степени. Он как бы венчает труды, но я понимаю, что все ещё только начинается…
…Хочется сказать и о благочестивых студентах. Хорошее воспринимается нами обычно как нечто само собой разумеющееся, а вот плохое сразу бросается в глаза. Добрых слов быстро и не найдёшь, а критика сразу готова сорваться с языка. Не преувеличу, если скажу, что наши первые студенты — подвижники. Денег на первых порах в училище не было ни на что. Питание было просто ужасным: пшеничная сечка и перловка. Помню, как однажды дежурные по кухне добавили в сечку куриные лапы прямо с когтями, чешуя с них слезла и перемешалась с кашей, так что невозможно было её отделить. И, что интересно, большинство считали это отличной едой! Лишь позднее удалось нормализовать питание, благодаря заботам отца Сергия. Воспитательной работы вести было некому, мне приходилось самому есть со студентами все эти каши, чтобы хоть как-то морально их поддержать. Впрочем, мне было не привыкать: у меня были периоды, когда я жил впроголодь. Но, честно сказать, чешую с куриных лап я так и не смог съесть…
