Через два часа мы были в Балашихе.
— Серый, может в «Урожай» зайдем? — предложил я.
— Конечно зайдем, Гоха! — радостно ответил Серега.
2000
1
В Риге хорошо, в Риге Володьке нравится, в Риге Володька как свой: башка у него белая, щеки розовые — вылитый лабус.
Чуваки из Володькиного отряда в город после занятий не суются: ссат. Уже двоих курсантов РЛТУГА[1] из Даугавы выловили. Оба русские. Опознали по документам, потому что у обоих рож не было. Лабусы бить умеют. Лабусы злые.
А Володька не ссыт: у него в городе любимая. Хельга. Он любит Хельгу за то, что та мило называет его Валдисом. А еще, за то, что у нее всегда мокро между ног. В его поселке у девок тоже всегда мокро между ног. У городских не так — у них там сухо. А Хельга не рижанка: она, как и Володька, из села.
Работает Хельга официанткой в ресторане «Baltija». Там и познакомились…
В тот день Володька купил себе в универмаге отличный костюм: серый, двубортный — давно о таком мечтал. Решил, до кучи, уж и в кабак сходить. Пожрать по-человечески. Курсантская пайка Володьке — слону дробина.
Но, когда Хельга, улыбаясь не по-русски, подошла к его столику — Володька забыл про жратву. Таких круглых коленок он не видел никогда в жизни. А ее мокренькие зубки — их хотелось лизнуть. Он и лизнул… но позже.
Она приняла Володьку за своего: башка белая, щеки розовые, костюм серый — вылитый латыш. Правда, когда тот, смущаясь и краснея, мешая латышский и русский, стал делать заказ, она поняла, что ошиблась, но было уже поздно — он ей понравился.
2
Директор ресторана сказал, что живот стал слишком заметен — официантка не может работать с таким животом. Володька отвез брюхатую Хельгу к ее маме, на хутор. Мама смотрела волком. За своего она Володьку не приняла.
За два месяца до окончания училища Володька стал отцом. Любимая родила ему сына. Пацан получился — супер: башка белая, щеки розовые — вылитый лабус. Имя дали — Андрюха, но Хельга мило называла его Андрисом.
Распределили Володьку в Тюмень, в вертолетный отряд. От счастья он летал, без вертолета: все у него в жизни было ништяк.
Решили так. Володька едет один, устраивается на месте: с жильем, с работой — потом забирает Хельгу с сыном. По пути заедут к Володькиным: показаться. Свадьбу тоже надо.
Поцеловал Володька любимую в губы, сына в попку — маму никуда не поцеловал, — и покатил.
3
У калитки стояла «Ява». Хорошая «Ява». Не было в этом ни хрена хорошего. Из коровника вышла Хельгина мама, с подойником в руке. Увидала Володьку — вскрикнула, поставила подойник на землю и быстро убежала в дом. Зря он так надолго уезжал, зря.
В подойнике было парное молоко. А в дверях стояла любимая. И смотрела холодно. Да, уезжал он надолго зря.
— Где Андрюха? — спросил Володька.
За спиной у Хельги нервно замаячила мама.
— Андрис в доме, — ответила Хельга. И сразу:
— Валдис, нам нужно поговорить.
— Что с Андрюхой?
— Андрис в порядке, не волнуйся, — пауза… — Валдис. Я выхожу замуж.
«Ява»! Да, зря он уезжал так надолго.
Мама за спиной пришла в движение. Она вырвалась вперед и загородила своим тщедушным телом дочку.
— Успокойтесь, мамаша! Скандала не будет, — спокойно сказал Володька. Постарался спокойно сказать.
— Мама, принеси Андриса, — попросила Хельга.
Мама не сдвинулась с места.
— Mate! Atnesiet, ludzu![2] — закричала Хельга.
Поняла, слава Богу. И, нехотя, ушла. Володька с Хельгой остались одни.
— Валдис…
— Я не Валдис! Я Володя! — перебил он ее.
Хельга, не обращая внимания, продолжала:
— Валдис, я полюбила другого человека. Он латыш. Понимаешь?
— Не понимаю!
Володька подошел к ней, осторожно взял ее обеими руками за лицо и сказал:
— Хельга, у нас с тобой сын, дура ты…
— Он латыш. Понимаешь?
— Не понимаю! Не понимаю! Не понимаю!
— У Андриса зубки режутся. Два нижних.
— Дай его мне.
— Он заплачет.
Действительно, заплакал. Заорал. Открыл свой маленький ротик, показав Володьке два зубика-недоростка — и заорал. Володька бережно прижал сына к груди:
— Андрюха, ты чего кричишь на папку?
— Он тебя не понимает. Мы с ним говорим только по-латышски.
— Дура ты, Хельга, — ответил Володька. — Все вы тут…
Он отдал ей кричащего малыша, а потом сказал:
— Хельга, если ты тупая, то я тебе объясню. Андрюха — мой сын! Ты меня поняла?!
Молчание.
— Ты поняла?!
— Да.
Володька вдруг почувствовал, что ему больше нечего делать в этом доме. Ему нехрен делать в этой маленькой республике!
— Хельга! Позови своего лабуса.
— Нет!
— Не бойся, не трону.
— Валдис!
— Позови!
Сутулый, длинный очкарик. Башка черная. На лабуса совсем не похож.
— Лабус, отвезешь меня в аэропорт.
— Я не лабус! Я латыш! Литовцы — лабусы.
— Не перебивай меня, лабус. Отвези меня в аэропорт.
— Я не могу! Я плохо езжу.
— Зато, я хорошо. Сядешь сзади.
— Я не могу!
— Заводи, лабус.
Володька гнал как придурок. Он выжал из «Явы» все. «Ява» не взлетала. Обосравшийся от страха лабус, как баба обхватил его сзади обеими руками.
Резко затормозил у автобусной остановки:
— Лабус, руки убери. Приехали.
Слез. Передал руль дрожащему лабусу. Затем снял с его плеча свою дорожную сумку.
— Если с моим сыном что-нибудь случится — я тебя, лабус, под землей найду!
2003
— Спит?
— Спит. Укачало.
— Сын, наверное?
— Ага… сын.
— А у меня две девки: двенадцать и девятнадцать. От старшей еду. Вы-то, домой — или из дома?
— Мы — за хлебом… в Ростов…
— ???
— Мы сами из Рыбинска. Жена за хлебом послала, а в булочной — черствый. Говорю Серёньке: махнем в Ярославль за хлебом… заодно город посмотрим. Серёнька не бывал… Теперь — в Ростов. Я не бывал…
— К Ростову подъезжаем.
— Да? Надо Серёньку будить.
— Успеете… пусть досыпает. А я, грешным делом, сначала решил, что вы псих: в Ростов — за хлебом!.. Посидел — подумал: не… нормальный.
— Жить — скучно.
— Ага, скучно. В Ростове точно отоваритесь. У нас хлеба много… А то, давайте ко мне. У меня переночуете. А завтра, с утречка, на моем «запорожце», сгоняем за хлебом в Переславль. Я не бывал.
2003
Рижское летно-техническое училище гражданской авиации
— Мама! Принесите, пожалуйста!
