6
Вот она, живая мука — довольно, впрочем, приятная — испытывать беспрестанное удивление к жизни. С другой стороны, «случайное, являясь неизбежным, не оставляет причин для волнений» — тоже обворожительная и неугасимая истина. И не важно, солидный ты буржуа в очаровательном автомобиле или бомж на грязной скамейке в парке: они оба должны знать, что князь мира сего изгнан будет, и в присутствии такой надежды на иную жизнь должны оживать самые несмелые упования.
Нельзя сказать, чтобы существование Герберта Адлера было мрачным до фанатизма и заключалось исключительно в ожидании Царства Небесного. Как раз наоборот, его излишняя ангажированность земной жизнью вызывала недовольство окружающих. «Ты — мымра, точнее, мымр», — говорил ему сын, не отвыкший от прежних свобод внутрисемейной демократии. Герберт соглашался: «Да — мымр. Очень я вас всех достал?» «Очень», — отвечала семья, и все понимали, что раз такой разговор еще возможен, значит, не всё потеряно. Со временем отношения с детьми и Эльзой пришли к определенной стабильности, руины помпей досадных ссор покрылись усталым пеплом взаимного прощения, и всепоглощающий текущий момент грациозно прикарманил всеобщее внимание, не оставляя времени на инвентаризацию взаимных обид. Не осуждай осуждающего тебя, не отвечай осуждением на осуждение. Ах, как это трудно…
Герберт почувствовал все неприличие своих попыток постоянно проповедовать. Эльза тоже понемногу сдала позиции, усомнившись в неуязвимости своей правоты, а дети, заметив, что родители все еще способны быть живыми людьми, потянулись обратно. Джейк, которому исполнилось пятнадцать, обладал щепетильным сердцем и веселым нравом.
— Я верю, но по–своему. Оставьте меня в покое. Просто Бог сейчас не первый в списке моих приоритетов.
Герберт вяло возражал, что так не должно быть, что в соответствии с первой заповедью Бог должен заслонять собой все прочие приоритеты… Джейк разгорячился, наговорил тысячу дерзостей, высмеял самодельную часовню, мол, организовали алтарь на бывшем столе для игры в рулетку, и прочее, прочее, прочее… Но потом внезапно обнял отца и попросил прощения. Семья смирилась с тем, что содержать волосы и одежду в порядке не всякому под силу и перестала подкалывать Джейка, отчего тот расслабился и на глазах спокойно относящихся к этому родителей начал позволять себе безнаказанно проспать школу, напиться терпким субботним вином в понедельник с утра и затеять шуточную дуэль с отцом на подарочных шпагах, в ходе которой запрыгивал на обеденный стол, громко скрещивал оружие и трагически падал, «пронзенный» безжалостной сталью противника. Эльза и Энжела смеялись до слез, и Герберт тоже потихоньку смягчался, не дулся и не кичился своей беспрестанной настроенностью на неземное.
Каждый из них старался не заглядывать в тот угол совместной судьбы, который в противном случае сулил окончательно затянуться паутиной разногласий.
Энжела и Альберт жили вместе уже два с половиной года. История их причудливого знакомства была окончательно позабыта и потеряла какое–либо значение. Сам Герберт уже с трудом мог припомнить, откуда в жизни его семьи взялся Альберт, да и в Альберте нелегко было узнать молодого человека, за которого Адлеры выдавали дочь замуж. Альберту исполнилось тридцать, однако солидности это ему не прибавило. Он оказался человеком переменчивым и легко внушаемым. Будучи милым и общительным, с прекрасным покладистым характером, поначалу он охотно (так, во всяком случае, казалось) принял прежние доправославные принципы семьи Адлеров, начал активно участвовать в деле Герберта, освободив нервозную невесту от необходимости работать, и даже добился успехов на этом поприще. В результате счастливого стечения обстоятельств всего за какие–то три недели бизнес Адлера внезапно принес доход почти в двести тысяч долларов, и Герберт, не задумываясь, выписал молодоженам чек на сто тысяч. Те были изумлены и поначалу боялись прикасаться к этим деньгам, но потом пошло–поехало… Вереницу безумств приобретательства довершили две лошади, купленные Альбертом в подарок себе и юной супруге. Одни только седла обошлись в пять тысяч, не говоря уже о помесячной плате за съем стойл в конюшне, равной цене за съем небольшой квартиры.
Свадьбу сыграли с шиком. Пригласили родителей Альберта, и именно их приезд произвел в нем фатальную перемену. А может, причина была не только в их приезде, ведь Альберт начал проявлять свой странный характер еще за несколько месяцев до свадьбы. Он все время врал, ничего не помнил, все терял. Правды и серьезного отношения от него было так же трудно добиться, как игривого настроения от неподвижного ракетчика, держащего палец на пусковой кнопке. Свои рассказы о якобы разведывательном прошлом Альберт прекратил после того как вначале вполне ими всех застращал, потом рассмешил, ну и в конце концов ввел в скуку. Вскоре он настроил против себя всех сотрудников, перестал ходить на работу, и Герберту ничего не оставалось, как снова взять бразды правления в свои руки.
Родители Альберта были типичными москвичами советской эпохи. Отец — профессор, мать (впрочем, чем в точности занималась мать, было трудно сказать, — может, именно она и была в их семье настоящей разведчицей?). Люди они были приятные в общении, обходительные и интеллигентные, однако, будучи почти на двадцать лет старше четы Адлеров, исповедовали непреклонные принципы, что дети должны быть самостоятельны, что всю жизнь нужно вкалывать, что частное предпринимательство добром не кончится и что Энжеле надо выучиться на учительницу младших классов, а Альберту — работать по его холуйской специальности — гостиничному делу.
В конечном итоге даже купленный по настоянию Герберта просторный дом, в который были вложены остатки денег, подаренных молодым, и еще столько же со стороны родителей Альберта, не смог удержать молодую семью в орбите Адлеров. Из Москвы раздавались ежедневные контрольные звонки, и постепенно молодожены слово в слово стали повторять концепции матери Альберта и беспрекословно приняли ее взгляды на жизнь. Кончилось тем, что оба ушли из бизнеса, точнее, Герберту пришлось расстаться с ними, потому что один получал зарплату не появляясь в офисе, а другая хотя и заглядывала, но корчила при этом такие рожи, что вреда получалось больше, чем пользы.
Первое время Герберт продолжал щедро помогать им, но постепенно, под давлением обстоятельств и желая вывести молодых из вечной спячки, значительно сократил материальную помощь.
На деньги, присланные из Москвы, Эльзу пристроили в колледж учиться на учительницу младших классов. Лошадей по требованию матери продали. Точнее, лошадь Альберта внезапно подозрительно издохла сама, а лошадку Энжелы выкупили Адлеры и подарили ее конюшне.
Альберт менял одну неквалифицированную работу на другую, нигде не мог удержаться больше трех месяцев и стал в городе притчей во языцех — ходячим символом головотяпства и ненадежности. Милый и общительный характер тоже куда–то пропал, сменившись угрюмой, хотя и вежливой неприязнью к Адлерам, к их самодельной, хоть и освященной архиепископом, часовне и вообще ко всему, что было связано с этой семьей. После того как его мама растолковала, что его, Альберта, просто купили как куклу, он уже не мог воспринимать принявшую его семью как прежде. Нельзя было сказать, что родителям Альберта не нравилась невестка. Им, скорее, не нравились Адлеры и их философия жизни.
Внезапно мать Альберта купила ему билет на другой конец страны, где, согласно ее дальновидным планам, он должен был найти работу, через полгода выписать к себе жену, а дом продать…
Кстати, воцерковление Адлеров началось именно с покупки этого дома. Герберту хотелось поскорей развлечь жену радостью нянчить внуков, но время шло, а внуки даже не намечались (в свое время, когда оказалось, что Эльза беременна, все пустились хохотать и острить, что, мол, Адлеры сами решили родить себе внука). Исходя из своего опыта разведения попугаев, которые не желают размножаться без гнезда, Герберт решил, что нужно устроить молодоженам отдельное гнездо. Но и это не помогло.
Нежданный дом, свалившийся на голову молодых, был принят ими почти безучастно. Матери Альберта дом не понравился, но интеллигентность не позволила ей вступить в прямое противоборство с Гербертом. Деньги были выданы, дом был куплен.
— Плохая там атмосфера, — только и заметила мать.
Атмосфера в доме, и правда, была неважная. Прежде там жила пара, которая в конце концов развелась, и, видимо, отголоски семейных скандалов прятались по углам.
— Мы его освятим! — быстро нашел выход из затруднения Герберт и действительно пригласил священника.
Приглашенным батюшкой оказался иеромонах Никифор. Слово за слово, и не прошло и трех месяцев, как Адлеры всей семьей приняли крещение. Причем сначала креститься пожелала только Эльза, потом склонила к этому детей. Герберт же рассудил, что дом, разделенный в себе самом, устоять не может, и потому возглавил и направил общий порыв. Он всегда испытывал симпатию к христианству, хотя и ощущал себя совершенно чужим в церкви. Но тут церковь пришла к нему домой, и он решил воспользоваться таким шансом.
