— Сколько у тебя денег, ррррр?
Эдгар вынул свою крошечную монетку, которую он с трудом отыскал среди кусочков мела, ластиков, обрывков бечевки, хлебных крошек и муравьиных личинок.
— Вот, — сказал он наконец. — Один ватек.
Пес рассмеерычался:
— Ха-ха-ха-рррр-ха-ха-ха-р-р-р-ра-ха-ха. Немного же ты получишь от меня, Его Величества короля Эдвина, рррр. В Hopтумбрии[45], откуда я родом, у нас с теми, кто платит ватеками, разговор короткий. Клади его на прилавок рядом с моей задней левой лапой и возьми себе крошечную бутылочку динамичного прыгосока О’Гордон, рррр. Она с лицом на этикетке.
Эдгар положил монету, куда было велено, и стал искать бутылочку. Он никак не мог найти ее, пока из сверкающей шеренги странных напитков не раздался голос:
— Меня ищешь?
Эдгар вытянул руку, ища глазами владельца голоса, а тот говорил:
— Горячо, горячо, холодно, теперь очень холодно, теперь ты на Аляске, теперь ты на Северном полюсе, теплее, теплее, вот ты и на экваторе, а вот и я, вот и я, ах!
Бутылочка и в самом деле была крошечная, и Эдгар не мог разглядеть лицо на этикетке — вроде бы мужское, веселое и чернобородое. Оно было во много-много раз меньше, чем головка королевы Эдит (благослови ее, Господи) на почтовой марке из кукольного домика. Голос, однако, был четкий и мелодичный:
— Сними меня с полки, мальчик. Давай. Я очень полезный или очень вредный, в зависимости от того, как ты себя чувствуешь.
Напитка, казалось, было слишком мало, чтобы утолить жажду, и Эдгару не понравилось слово «вредный». Он тем не менее вытянул крошечную пробочку зубами, тут же проглотил ее (она была слишком крошечная, чтобы ею подавиться) и втянул в себя крошечную порцию напитка. Трудно было определить его вкус, но чем-то он напоминал холодный-холодный лед со смородиной, изюмом, цукатами, шоколадом, ванилью, мускатным орехом и пережаренной свиной лопаткой. В тот же миг жажда ослабла. Лицо на этикетке стало неподвижным и безмолвным, зато пес, называющий себя королем Эдвином Нортумбрским, наблюдавший за Эдгаром все это время и нежно рычавший себе под нос, вдруг рявкнул.
— Что случилось? — спросил Эдгар. — Я сделал что-нибудь не так?
— Гав-гав-гав, — или что-то в этом роде ответил король Эдвин. — Я сказал возьми, а не пей.
— Но это ведь одно и то же. Когда говорят «возьми пирога», то предлагают его съесть. К тому же, когда я начал пить, вы меня не остановили.
— А мне, гав-гав, хотелось узнать, где предел твоей наглости. У нас в Нортумбрии, скажу я тебе, был бы с тобой разговор короткий. И «возьми пирога» значит «ешь», а не «пей». А ты выпил эту штуковину, гав-гав, ррррррр.
— Но, — возразил Эдгар, — «возьми книгу с полки» тоже ведь не значит «съешь ее»!
— С чего ты это взял? В Нортумбрии, где я одно время был королем, мы, бывало, глотали книги. Уж я-то знаю, я сам их проглотил немало, ррррр. Но не об этом речь.
— Вы хотите сказать, — спросил Эдгар, уже злясь, — что ту бутылочку мне нужно было съесть, а не выпить? Но это смешно!
— Я буду решать, что смешно, а что не смешно, потому что я — король Эдвин. Делай, что говорят, ррррр-гав!
— Съесть бутылку?! — воскликнул Эдгар.
— Нет, нет, рррррр-гав! Читай!
Эдгар пожал плечами: пес явно был не в себе. Он хотел было сказать, что на этикетке читать нечего, если, конечно, не считать чернобородого личика, но сообразил, что бессмысленно спорить с безумным псом, который считает себя королем Эдвином Нортумбрским. Эдгар взглянул на этикетку и — не так уж на самом деле и удивившись — обнаружил стихи, написанные четко, красиво и очень разборчиво. Он стал читать их вслух, и пес мурлыкающе заурчал, словно у него в предках были кошки, — он, очевидно, любил, когда ему читали:
Изобретатель Эдисон
Был знаменитый человек.
Узнайте все, что сделал он
И как прославился навек.
Еще до Белла Эдисон
О телефонах видел сон.
Всего лишь в двадцать девять лет
Фонограф свету он явил;
Одни смеялись: «Это бред!»,
Других он сильно удивил.
Электролампу изобрел
Он очень скоро: в тридцать два,
Чем славу громкую обрел,
Весьма заслуженно. Едва
Был создан фотоаппарат,
Его улучшил во сто крат
Изобретатель Эдисон:
Кино, шутя, придумал он.
— Знаменитый человек, — сказал король Эдвин, — рррррмуррррр. А живи он у нас в Нортумбрии, и не такие чудеса бы совершил. Ну, парень, можешь продолжать свой путь в мой великий город Эдембург.
— Ваш? — удивленно спросил Эдгар.
— Да, рррр, да, его назвали в мою честь. На самом деле он называется Эдвин-ррррр, но они ошиблись, когда записывали. Я не стал их поправлять: день был очень холодный, все подходили ко мне и говорили: «Эдвин, бррррр», так что я их понимаю.
Пес опять громко захрапел, а Эдгар с новыми силами продолжал свое путешествие. Ему еще предстояло преодолеть несколько миль (или километров — конечно, километров больше, чем миль). Через некоторое время он подошел к большой качавшейся над дорогой вывеске, подвешенной на двух столбах, которые блаженно долбили дятлы. Вывеска гласила:
НЕСКОЛЬКО МИЛЬ ДО ЭДЕМБУРГА. НЕСКОЛЬКО 1,609 КИЛОМЕТРОВ ДО НЕГО ЖЕ. НО ОН ТОГО СТОИТ!
Эдгару улыбнулась удача: прямо перед ним остановился в облаке пыли, музыкально гудя во все свои рожки, какой-то фургон. Когда пыль рассеялась, Эдгар увидел, что по фургону тянется надпись: ЭДЕМБУРГСКОЕ РЕВЮ[46]. Эдгар подбежал — дверь у водителя уже была открыта — и с изъявлениями искренней благодарности забрался внутрь; там оказалось полно человечков, которые радостно приветствовали его. Когда Эдгар отыскал себе место — а ему пришлось для этого передвинуть деревянный ящик с надписью «Лучшая тресковая копченка» и охранявшего этот ящик тяжелого полосатого кота, — эти человечки с большой охотой стали объяснять ему, что такое Эдембургское Ревю. Эдембургским Ревю, сказали они, были они сами. Они плясали, разыгрывали смешные сценки и скетчи, а один из них, представившийся Томми Карлейлем [47], специализировался на перевоплощениях. Это был маленький печальный человечек, который сильно картавил и постоянно приговаривал: «О-о да, так-то вот».
— Что это за перевоплощения? — поинтересовался Эдгар.
— О-о да. Вот коголь Эдуагд I Английский. — (Эдгар подумал: «О нет, только не эти ужасные англосаксонские короли», но тут вспомнил, что Эдуард I не был англосаксом.) Томми Карлейль придал своему лицу выражение высокомерной величественности. Затем он продолжал: — А тепегь — Эдуагд П. — Выражение лица не изменилось. — А тепегь — Эдуагд III. — Все то же высокомерно-величественное лицо.
Эдгар спросил:
— Эдуарды Английские — это все, чем вы занимаетесь?
— О-о-о, — сказал Томми Карлейль, — их так много! Девять, по моим подсчетам.
— Нет, конечно же восемь, — сказал Эдгар. — Эдуард VIII был последним. Он правил меньше года. С тех пор Эдуардов точно не было.
— О ты, жалкая звегушка, — сказал Томми Карлейль, — ничего-то ты не знаешь. Эдуагд IX — о да, был такой монарх, хоть и пгезгенный сакс[48].
И он придал своему лицу выражение высокомерной величественности. Вся труппа бурно зааплодировала, так что и Эдгар невольно присоединился, а Томми Карлейль печально раскланялся.
— Нигде, кроме как у Томми, — сказал человечек с тяжелой сумкой на коленях, который представился мистером Гладстоном[49]. — Его всегда горячо принимают в Эдембурге.
— А вы что делаете, сэр? — спросил Эдгар.
— Играю на черных клавишах, — моргнул мистер Гладстон. — А старина Том Маколей[50] — он сидит вон там — играет на белых.
Человечек, к которому относились эти слова, курил большую трубку, вонявшую жженой бумагой. Он закивал, подтверждая, что так оно и есть.
— Одновременно? — спросил Эдгар.
— Ну да, — ответил мистер Гладстон. — Конечно, иногда мы немного путаемся. Но раз есть и черные, и белые, нужно играть на всех, зачем за них иначе платить? Так, Том?
— Так, так, Билл, — кивнул мистер Маколей. У него из трубки выпал кусочек горящей бумаги и опустился на кота, который даже не успел этого заметить — он тут же сгорел (кусочек, а не кот).
— Но это, должно быть, звучит — как бы сказать — довольно ужасно, — предположил Эдгар.
Мистер Гладстон улыбнулся.
— Так они и говорят, — сказал он. — Что показывает их невежество в этом вопросе. Необразованные, вот в чем их беда. Так, Том?
— Так, так, Билл.
— К этой музыке следует приучать с детства, — сказал мистер Гладстон. Он достал из кармана газету и хмуро принялся за первую страницу. Газета была по меньшей мере столетней давности. Старичок примерно такого же возраста, сгорбленный, с негнущимися руками и ногами, но сказавший, что он танцовщик (и что зовут его сэр Дж. Стефенс[51]), присоединился к разговору:
— Еще не прочитал, Билл? Ты находишься на этой странице, по моим скромным подсчетам, в течение последних пятидесяти пяти — вру, — последних пятидесяти шести целых пяти в периоде лет.
