– Мертвецы-то ладно, а вот висельники… – вставил Пинтилий Пэтрашкэ.
– А что висельники? – дрожащим голосом спросил Колицэ Унтурэ.
– А то, что висельники, хоть и мертвые, продолжают жить…
– Ну да? – удивился Тоадер.
– Представь себе. Они доживают данные им богом дни, от которых хотели избавиться через виселицу. Только теперь они в руках сатаны, и должны делать все, что он им прикажет. А сатане надо побольше душ. Вот он и выгоняет из могил тех, кто ему продался, одевает их в белое, чтоб можно было их узнать, не растерять, и посылает за душами.
– А ежели не найдут? – послышался чей-то тонкий голос.
– Как не найдут? Без душ им нельзя возвращаться. Обычно их хоронят на краю села, чтоб не загаживали кладбище. Когда наступает темнота, они выходят оттуда и бродят окрест, пока не найдут… А то спрячутся на обочине и ждут, пока кто-нибудь пройдет. Не слышали, сколько делов натворил один такой, Костандаке Курнуту?
– Это который захоронен здесь, на границе с ченушенскими землями? – спросил Андриеш сдавленным голосом.
– А кто же еще? Вот, отсюда видно…
– Что видно? – встрепенулся Тоадер.
– Дерево. Акация Костандаке. Да я вижу, вы ничего о нем не слыхали…
Все молчали. Тогда Пинтилий принялся рассказывать.
– И я бы, может, ничего не знал, если б дед не рассказал, когда я еще мальцом был. Он тоже помер из-за Костандаке…
Ребята еще теснее сгрудились вокруг затухающего жара: или чтобы лучше слышать, или чтобы ближе чувствовать друг друга. Разное приходилось им слышать, но теперь рассказывал внук потерпевшего, и они затаили дыхание. А Пинтилий продолжал рассказ.
Высокий и здоровый Костандаке был конокрадом, Всю жизнь только этим и жил. Крал коней в одном месте, продавал в другом. И ежели кто-то выслеживал его и пытался остановить, погибал от его руки. Много жизней было на его совести. Но однажды его поймали. И тогда, сообразив, что его ждет, он наложил на себя руки. Закопали его тут, на меже, подальше от села, чтобы поскорее предать его забвению. Но вскоре на его могиле выросла акация. И тянулась она вверх как на дрожжах. Один, говорят, попытался сломить ее – и отсохла у него рука. С тех пор никто к ней не притрагивался. Это, мол, не просто акация, а тянется она корнями из сердца Костандаке. И питается она не влагой земной, как все деревья, а душами, человеческими и лошадиными. Так заставил его нечистый. И только иссякнут души, акация, то есть сердце Костандаке, начинает сохнуть. Видать, давно уже ему ничего не перепадало. Посмотрите, как его ветки, ну прямо когти бабы-яги, тянутся во все стороны.
Все повернули головы к вершине холма, где смутно виднелся силуэт акации: сейчас она действительно походила на страшное многорукое существо, ищущее жертв, или на семиглавого змея, а может, и на самого Костандаке, каким представляли его мальчишки – в окружении ведьм и чертей он готовится к походу за душами…
– И отца он тоже угробил, – скорбно и доверительно рассказывал Пинтилий. – Ехал он как-то поздно вечером с мельницы. Кони кормленые, незагнанные, взяли в галоп. Впереди их бежал стригун, резвый такой. Вдруг он повернулся, бросился к лошадям. Те остановились, стали фыркать. Тата не верил сказкам о чертях и всяких привидениях, но на этот раз напужался до смерти. Прямо из-за акации показалось длинное привидение, одетое во все белое. Кони тоже перепугались, стали рвать узду. А привидение приближалось, растопырив руки, как грабли. Папаня замер, не знал, что делать. Хорошо, что кони повернули обратно и дали ходу, иначе остался бы он там. Утром очухался немного и пошел посмотреть на лошадей. Жеребец лежал на земле, весь лоб в крови. Видно, ударило привидение, да не сумело убить сразу. Издох он на второй день. А папка через две недели помер. Тоже из-за этого. Потом был еще один случай. Ребята из Кочорвы побились об заклад, кто из них храбрее и не боится висельников. Один сказал, что в полночь пойдет к могиле Костандаке и вобьет в нее кол. И правда пошел. Но так и не вернулся до утра. Когда пошли поглядеть, что случилось, нашли его околевшим возле могилы, а полы пиджака были накрепко прибиты колышком. Видать, нечистый держал его, пока Костандаке губил его душу, И после этого акация снова пошла расти. А сейчас малость присохла, душа Костандаке, видно, опять изголодалась… Как бы не заглянул он к нам этой ночью…
Ребята слушали его молча, все теснее прижимаясь друг к другу.
– А если его палкой? – нерешительно спросил Тоадер.
– Ну, если хочешь раздразнить его еще пуще… Он только воды боится…
Тоадер посмотрел в сторону пруда и, хоть и не умол плавать, облегченно вздохнул. В это время несколько пацанов поднялось, чтоб взглянуть на лошадей. Небо было усыпано звездами, тьма вроде бы поредела. Тут послышался испуганный крик Колицы:
– Караул! Караул! Висельник! Костандаке идет!
Он орал, как резаный, и мчался со всех ног к пруду.
За ним, не отставая, бежало белое привидение, с огненными глазами и пастью, с тонкой, как палка, шеей и длинными, как жерди, ручищами. Страшный призрак был явно в гневе, готовый проглотить всех: он издавал ужасные хриплые звуки и сверкал огненными глазищами.
– Все в воду! В пруд, братва! – скомандовал Пинтилий.
Все устремились к пруду. Тоадер прыгнул первым. За его спиной послышались всплески воды, но ребят не было видно, наверное все поныряли. Подумав, что так и надо, Тоадер нырнул тоже, надув живот и пуская пузыри.
Выныривая, он не видел ничего, кроме того белого и страшного привидения, оно нетерпеливо металось по берегу, ожидая, когда же он выйдет из воды. Охваченный ужасом, он стал реветь, наполняя пруд слезами, и молить бога, чтобы он избавил его от страшилища. Он крестился и снова нырял. Булькал, захлебывался, выныривал на поверхность, продолжая креститься и молить бога. А привидение терпеливо ждало его на берегу.
Тоадер долго бы сидел в пруду, если бы самый малый из них, Колицэ, не прыснул со смеху, заразив всю компанию. Видение сразу же исчезло, и Тоадер удивился, что ребята, вместо того чтобы вылезать из воды, поднялись из камышовых зарослей совершенно сухие.
Он дрожал до утра. Потом еще недели две его колотило как в лихорадке. Его окуривали жженым волосом, кормили из тыквы, выскобленной в виде черепа, – отец нашел ее на следующий день на болоте. Мало-помалу хворь прошла. Лишь нижняя губа так и осталась во власти той бесконечной дрожи.
Родители показали его докторам, те вроде бы излечили и от этого. Но когда он злился или волновался, дрожь возобновлялась. Теперь его лечил военный врач, прибывший не так давно в Сэлкуцу и расквартированный в доме Костаке Оляндрэ. И снова вроде бы поправился. Но когда Василе брооил ему те слова, недуг опять дал о себе знать.
Василе никогда еще не видал Панагицу такой веселой и довольной. Она вертелась вокруг станка, нажимала блестящую педаль своей маленькой легкой ножкой, и колесо приходило в движение, вращалось долго и стремительно, так что спиц не было видно. Слышался лишь легкий шелест, так шуршат девичьи юбки в вихре огненного танца. Парень стоял, прислонившись к подоконнику, скрестив руки и счастливо улыбаясь. Может, это была радость свершения: станок был готов, хотя и не получился таким, каким он его представлял, но работал исправно. А может, он радовался, видя, как сияет Панагица. А может, это была радость рук и сердца.
Панагица нажимала педаль. Колесо стремительно вращалось. И губы, и лицо, и все ее существо светилось радостью. Искры этой радости давно запали в сердце Василе Оляндрэ. Не отдавая себе отчета, он бросился к ней, подхватил ее своими сильными руками и принялся кружить по комнате, словно соревнуясь с колесом. Шелестели спицы, шуршало платье Панагицы и как бы издалека доносился ее немного испуганный, но такой счастливый трепетный голос. Он мог бы кружить ее всю жизнь. Но кто-то открыл дверь в сенях, он быстро опустил ее и подошел к станку.
Это был бадя Скридон.
– Готова, папа. Работает как часы, – поспешила сообщить ему дочка, опасаясь, как бы он не опередил и не задал какого-нибудь каверзного волроса. Вошла и тетя Грэкина, они вместе долго рассматривали станок.
– Мда, – произнес бадя Скридон. Повернулся к жене и самодовольным тоном сказал: – А я что говорил? Выйдет из парня хозяин. – И будто лишь тогда заметил: присутствие Василе. Скридон улыбнулся ему.
– Вот и народился на свет тот жеребец, что был в кобыле на базаре. Он здоров и находится в нашем доме. Давай рассчитаемся. Я, в общем, уже прикинул сколько. Работал ты много и, что тут говорить, неплохо получилось.
Он вытащил кошелек. Но к удивлению семьи Кетрару, Оляндрэ попросил его спрятать деньги.
– Это я так, попробовал, – объяснил парень.
– Вот что, сынок – поучительным тоном начал Скридон, положив ему руку на плечо. – Чужого не бери никогда. Но и своего не оставляй никому. Иначе без рубахи останешься. Это я тебе говорю. А я знаю цену труду. И знаю, как добываются деньги.
