Не успев пробыть в городе несколько дней, она бросилась в Гудзон с Бруклинского моста. Воды реки вынесли ее к выходу из порта, где ее выловил корабль, совершающий круиз с кучей туристов на борту; те водрузили ей на голову корону под аккомпанемент похвал, аплодисментов и фотовспышек, — полагая, что перед ними победительница «заплыва вокруг Манхэттена»: немало людей раз в год предпринимает попытку проплыть вокруг острова. Спустя несколько месяцев Мэри Авилес сиганула с небоскреба, свалилась на крышу палатки, торгующей гамбургерами, и раздавила в лепешку бедную продавщицу, а сама осталась невредимой. Однако ей пришлось предстать перед судом, а затем искать работу, чтобы выплатить штраф, к которому ее приговорили. Она знала, что если загремит в тюрьму, покончить с собой станет не в пример сложнее. Вот так и получилось, что, постоянно ища возможности погибнуть, Мэри Авилес поступила на работу в зоопарк в Бронксе. Впрочем, сеньора или сеньорита Мэри Авилес не смирилась с тем, что продолжает жить и не оставляла надежды. Убедившись, что преднамеренно лишить себя жизни невозможно, она доверила свое уничтожение случаю; впрочем, случаю, который она по мере сил старалась подтолкнуть в нужном направлении, то есть к своей смерти. Например, в зоопарке в ее обязанность входило кормить самых свирепых или опасных зверей. Иногда она просила Хуана отвезти ее к самым высоким обрывам в Нью-Джерси, и якобы для того чтобы молодой человек ее сфотографировал, отступала к самому краю. Правда, она не бросалась вниз, но все указывает на то, что если бы Хуан не подбежал к ней, Мэри точно опрокинулась бы в пустоту. На станции метро под самым невинным предлогом (уронила кошелек или сигару) она спускалась на рельсы в надежде на то, что кабель высокого напряжения замкнется и ее убьет током. Она много раз оказывалась виновницей драматических дорожно-транспортных происшествий, пытаясь перейти улицу на красный свет, и, хотя сама выходила целой и невредимой, всегда были серьезно пострадавшие. Случалось, она отправлялась в трущобы или районы с дурной репутацией, уповая на то, что ее по крайней мере зарежут. Говорили даже, что когда с самолетами испанской компании «Иберия» произошла серия катастроф, Мэри Авилес начала пользоваться услугами именно этой авиакомпании. Во всех углах, closets[9] и ящиках квартиры она рассыпала таблетки цианистого калия и прочих смертельных веществ в надежде спутать их с аспирином или каким-нибудь другим лекарством. На столе и на стульях, куда ни кинь, валялись остро наточенные ножи, а на кровати и даже в ванной лежал постоянно заряженный и снятый с предохранителя пистолет. В холодильнике хранились пузырьки с купоросом, крысиным ядом и инсектицидами. Мало того, Мэри Авилес украла из зоопарка в Бронксе гремучую змею, которая теперь ползала со своим жутким щелканьем по всей квартире.
Решение вверить свою смерть воле случая в некоем роде сообщнику окончательно созрело после провала последней — шестой по счету — попытки самоубийства. С досады на собственную бездарность в искусстве лишения себя жизни — и это несмотря на непрерывную практику, — Мэри Авилес, по совету самоубийцы со стажем, некоего Аурелио Кортеса, задумала покончить с собой необыкновенным способом. Проглотив двадцать таблеток секонала, она поставила зажженную свечу на пол и ведро бензина — на шкаф, к потолку привязала веревку и на ней повесилась; в последний момент ее руки столкнули ведро с бензином, которое должно было опрокинуться на свечу. Теперь у сеньориты Авилес появилась уверенность, что, сгорев, повесившись и отравившись, точно умрет, и вдобавок от нее мало — как она всегда мечтала — что останется. Но судьба, похоже, распорядилось по-своему. Бензин с такой силой плеснул на свечу, что та погасла; Мэри Авилес повисла, но не удушилась, поскольку петля, вместо того чтобы затянуться на шее, съехала к подбородку, а девушка, усыпленная таблетками, оказалась не в состоянии подсобить собственной смерти. Проснувшись спустя двое суток, она обнаружила себя в том же дурацком положении, что и была, да еще и живехонькой, как и прежде. Очевидно, смерть не хотела иметь дела с Мэри Авилес, поэтому та, в конце концов, поняла, что ничего не добьется, если будет ей надоедать, и что, наоборот, следует дать ей возможность застать себя врасплох. Хотя, со своей стороны, старалась ей посодействовать.
Как раз в тот момент, когда Хуан постучал в дверь, сеньорита Авилес подсунула смерти очередной план со ставкой на внезапность. Хотя она знала, что Хуан должен прийти вымыть окна, Мэри его опередила и без ремня безопасности уже намывала их с наружной стороны, между тем как ее квартира располагалась на двадцать восьмом этаже. Дверь свою она не закрыла (еще одна уловка Мэри Авилес, уповавшей на то, что какой-нибудь вор перережет ей горло), и швейцар вошел в квартиру, после того как на его стук никто не отозвался. Его тут же прошиб пот при виде того, что красавица по ту сторону окна стоит на карнизе, ухватившись одной рукой за верхнюю раму, а другой водит губкой по стеклу. Сеньорита Авилес поздоровалась с ним, как обычно, скорбным тоном и попросила сесть поближе, дабы она могла его слушать, поскольку, дескать, она передумала и решила помыть окна сама.
Наш швейцар, который знал о существовании гремучей змеи, сел на стул рядом с окном и поставил ноги на боковые перекладины, не переставая озираться по сторонам.
Самое большое очарование, которое таили в себе отношения с предполагаемой невестой мисс Мэри Авилес, состояло в том, что она почти никогда не прерывала монологов Хуана. Отрекшись от всего земного, Мэри ограничивалась тем, что лишь еле слышно поддакивала каким-нибудь односложным «прям» или «ага», характерными для нашего прежнего языка, испанского, в то время как Хуан уже по-английски пускался в свои бредовые рассуждения. Невозможно объяснить (как мы сказали в самом начале), на что рассчитывал или чего именно добивался молодой человек своими речами или монологами.
— Смотри, смотри, ты избранный, — говорил сам себе вслух Хуан. — Скажи им, что они должны заново родиться. Потому что жизнь не может быть…
— Не говори мне о жизни, — неожиданно запротестовала Мэри Авилес, скользнув в комнату. Она закончила мытье и растянулась на диване. Оттуда она взглянула на швейцара и, переменив тон, добавила, — когда у меня будет отпуск, я бы хотела поехать в Большой каньон в Колорадо. Говорят, там находятся лучшие в мире пропасти.
— Постараюсь составить тебе компанию, — ответил швейцар. — Однако послушай минутку.
— Я всегда тебя слушаю, — возразила Мэри Авилес. — Это ты вечно не обращаешь на меня внимания, и так и не сделал того, о чем я тебя просила.
— Потому что я тебя ценю.
— Знаю, но мне не надо, чтобы меня ценили, я хочу, чтобы мне оказали помощь.
Швейцар чувствовал себя безоружным, потому что честность или прямодушие не позволяли ему отказать кому-либо в помощи, однако желание его предполагаемой невесты покончить с собой казалось ему необъяснимым. Как-то раз Мэри Авилес вложила ему в руку пистолет со словами: «Выстрели мне в голову, это всего лишь игра, он не заряжен». К счастью, наш швейцар осмотрел оружие и убедился, что в магазине шесть патронов. В других случаях, стараясь разжечь в нем неосознанную тягу к насилию, которое любое человеческое существо (даже наш швейцар) носит внутри себя, Мэри вкладывала в руки Хуану наточенные ножи, пробойники и даже кувалду и кидалась к нему с оскорблениями. Швейцар едва отговаривался от предложенных орудий и возобновлял свои странные речи. А Мэри Авилес замолкала.
Почему Хуан считал себя ее женихом? Вероятно, потому что так думали почти все жильцы дома. Среди них жена управляющего, которая на своем диковинном английском рассказывала всем направо и налево, как она своими глазами видела, что швейцар и сеньорита Авилес обнимались на крыше. В действительности же Мэри пятилась задом с намерением свалиться с крыши, а швейцар ее удержал. Во всяком случае Хуан тоже думал, что если он будет выдавать себя за жениха Мэри Авилес, она, возможно, начнет интересоваться жизнью, почувствовав, что кто-то проявляет к ней интерес. А Мэри Авилес как раз в силу того что ее ничего, кроме самоуничтожения, не интересовало, отнеслась к его якобы любовным признаниям с благосклонностью, главным образом чтобы не взваливать на себя нелегкую задачу разуверения влюбленного мужчины. К тому же между Мэри Авилес и швейцаром существовала некая особая связь, что-то вроде магического кольца, которое, если и не соединяло их окончательно, то по крайней мере притягивало их друг к другу. Оба казались существами не от мира сего или во всяком случае жили так, словно этот мир или то, что он предлагает, их не интересовало. Мэри Авилес хотелось как можно скорее уйти из этого мира; что же касается швейцара, то все его усилия устремлялись к тому, чтобы постараться вывести людей в некую неизвестную и несуществующую область, которую он и сам не мог точно определить. Оба, короче говоря, были далеки от реальности, в которой мы все обретаемся.
