Ежик позвонила на следующий день.
— Привет… — у нее был какой-то странный виноватый голос. Такой, что я сразу почувствовал — конец всему. — Ты это… только не грузись… видишь я тебе даже позвонила. Никому бы другому звонить не стала, но ты то я знаю, весь, поди, переволновался уже… Пашка… я влюбилась…
Я всегда знал, что рано или поздно это случится. Но все равно не представлял, КАК больно будет.
Будто сдавили тисками. Трудно дышать и сердце не стучит, а подрагивает в конвульсиях.
— Пашка, я сейчас приеду! Ты никуда не уходи! Если уйдешь, я выкинусь из окна твоего подъезда!
Она появилась через несколько минут. Не иначе, как на машине. Ворвалась в комнату и повисла у меня на шее.
— Пашка…
Несколько минут мы просто стояли так обнявшись. Странно было чувствовать под своими руками ее горячее тело и знать, что оно никогда не будет моим… И ведь прежде она не обнимала меня так… Так самозабвенно. Так крепко. Скорее я мог об этом мечтать. Да что теперь толку. Домечтался.
— Смотри, чего я привезла! — когда она успела? В большом пакете, который Ежик вручила мне, было все, что я люблю: оливки, бананы, пирожные, какой-то дорогой кофе в зернах, черный шоколад и еще много чего…
Я пошел на кухню ставить чай. Ежик забралась с ногами на диван и смотрела, как я вожусь у плиты. Молчала. Теребила в пальцах старую пачку сигарет. Я тоже ничего не говорил. Бессмысленно. Все уже сказано. В принципе она могла бы даже не приезжать. Просто пожалела.
Ненавижу жалость.
Как я буду жить без нее? Без этих прогулок? Лишенного смысла мотания по городу?
— Я наверное уеду, — она сказала это, глядя на меня из-под растрепанной челки. Чего-то подобного я ожидал. — Потом вернусь, может быть…да нет, точно вернусь. Но ты… не жди меня. Ладно? Тебе нельзя меня ждать. Найди себе нормальную девчонку. Пусть она тебе детишек нарожает.
Я машинально заварил чай, разлил по кружкам, тем самым, которые мы купили в «Джангле», поставил на стол, разложил на блюде пирожные. Она будто и не заметила всего этого. Смотрела на меня без отрыва. Точно впитывала струящиеся сквозь эту кухню — сквозь нас — минуты.
— Не думай, я не стерва. Я люблю тебя, — как удар тока… — Правда, люблю! Пашка! Но я не могу дать тебе то, что ты хочешь! Я — глупая уродина… Я не смогла…Во мне чего-то не хватает…Ты думаешь, почему я с тобой не спала никогда? Думаешь, ты мне не нравишься? Да ты самый офигенный чувак, каких я только встречала! Просто… ну нельзя это было! Ты бы тогда совсем с ума сошел сейчас. Это ведь знаешь, как привязывает!.. Думаешь, я никогда не спала ни с кем? Пашка… Просто ты не знал… Я не говорила тебе. Ведь ты бы и меня и себя замучил…
Она была права, конечно. Я бы не просто с ума сейчас сошел, я бы умер, наверное. Сердце бы само остановилось. Не захотело бы больше стучать.
— А я ведь всегда знала, что уеду. А ты останешься. Такие как ты не бывают счастливы с такими как я.
— Ну, прямо Настасья Филипповна… — не знаю, почему мне вспомнился Достоевский. Но она там так же рассуждала, это точно. Самое смешное — мне сразу вспомнился Охлобыстин с аппетитным куском мяса в лапах. Я почувствовал, что меня несет. Что я сейчас впервые начну орать на нее. Оскорблять. Пытаться найти больное место. Ведь это так сладостно… Душа — это не ляжка, ее обгладывать гораздо вкусней и легче…
Но я не успел ничего сказать. Ядовитые слова замерли на губах и рассыпались гнилой вонючей трухой. Она уже плакала. Сначала тихо, а потом навзрыд, до синяков закусив ладонь. Тряслась и подвывала. Я видел ее всякой, истеричной, рыдающей, молча глотающей слезы и сопли, но чтоб вот так… Так безысходно, отчаянно… И я не знал, что делать. Не знал, как утешить ее. Раньше все было просто. Раньше я был защитник и друг, убежище, пристанище этой измученной, надорванной души. А теперь сам стал источником боли. А главное — я и сам теперь сплошная боль. И просто нет сил утешать. Нет сил…
Так бывает — ты знаешь, что делаешь больно, но собственная боль мешает сделать первый шаг. Это удел слабых. И как просто, оказывается, понять, что ты сам слаб. Как она говорила… "Это даже не уровень плинтуса, куда там! Это уровень подполья, а плинтус — оказывается гораздо выше и до него еще топать и топать". Анна моя, Анна… Ежик… если б ты только знала тогда, что говоришь про меня, а не про себя…
Новый год
Ее нового друга звали Антон. У него действительно была машина. А еще собака породы чау-чау и загородный коттедж. Короче состоятельный жених. Умом я понимал, что для Анны это не имеет никакого значения. Но все же злился, не в силах сдержать гаденькую мыслишку, что мне с моим вечным денежным напрягом никак с ним не тягаться.
Помимо машины Антон обладал небывалым обаянием, высоким ростом и широкими плечами. Полный набор из серии "девичьи мечтания". На самом деле себя я тоже хлюпиком не назову, нормальный парень, всего в меру. Только рядом с этим засранцем всегда чувствовал себя бледной тенью.
Короче комплекс неполноценности стремительно разрастался.
Проще всего было бы, конечно, обвинить Анну.
В конце концов, это была ее идея притащить Антона ко мне в гости.
Они пришли под вечер в пятницу. Принесли гору всякой вкуснятины, несколько фильмов и огромную пушистую елку. А я и забыл, что Новый год.
— Пашка, ты ненормальный! Уж на что я дура, но забыть про самый лучший праздник! На такое даже я не способна! — Ежик металась по моей комнате, стараясь придать ей божеский вид. За те две недели после ее последнего визита я начисто похерил всякие мысли об уборке, — чем ты тут занимался все это время? Валялся в глубокой депрессии и пил пиво? А ходил под себя же? — в чем-то она была недалека от истины.
Пока Анна предпринимала попытки облучшить мое холостяцкое жилье, ее ненаглядный растерянно стоял у порога, не решаясь сказать хоть слово или поставить на пол многочисленные пакеты со снедью. Мне даже стало его немного жалко. Бедолага Антон еще плохо знал Анну и не всегда понимал, как себя вести рядом с ней, и как воспринимать ее собственное поведение. А ведь он еще не видел, как она купается в фонтанах или достает официантов.
Странный это был вечер…
На самом деле я слишком хорошо понимал Анну. Я понимал, почему она влюбилась в Антона. Я бы и сам, наверное, в него влюбился, если бы родился женщиной.
Он был славный. Добрый и простой. С таким человеком одинаково приятно говорить и о компьютерах, и о религии, и о юношеских эротических фантазиях. К тому же он был просто умен, да еще и не кичился этим. Как выразился бы один мой старый знакомый: "Где таких берут? Скажите, я еще возьму"…
Интересно, он знал какие у нас с Ежиком отношения? Наверное, догадывался. А скорее всего, она сама вдохновенно рассказала ему о том, какой я есть и с чем меня есть. Ну и ладно. Все равно я не мог на нее обижаться.
Да и на Антона не мог…
Не знаю почему.
Они так хорошо смотрелись. И Ежик была такая счастливая…
Елку наряжать доверили мне. Я собрал несколько пустых сигаретных пачек и, не мудрствуя лукаво, нацепил их на ветки. Железные банки из под пива, которое я действительно не переставая хлебал все это время, тоже не плохо смотрелись. Ежик сказала, что другого и не ожидала то меня. Впрочем, насколько я мог судить, ей понравилось.
Ужин готовил Антон. Он быстро освоился у меня на кухне и во всю громыхал посудой.
Реальность расплывалась. Мне казалось, что это я пришел в гости и должен думать только о хороших манерах. Которыми, кстати совершенно не обладал.
К полуночи все было готово. Анна даже заставила меня побриться. "Не позорься. Пашка! У тебя и так видуха — полный финиш". В шкафу я отыскал чистую рубашку. Правда она была пляжная, цветастая как у цыгана, но Анька сказала, что мне идет. Сама она в честь такого дела даже помыла голову и сменила свитер на чистую футболку.
М-да… Все-таки мы с ней ужасно похожи.
В двенадцать часов Антон ловко открыл шампанское, разлил его по бокалам, и мы чокнувшись, выпили. Я безнадежно загадал давно уже заготовленное желание, угадайте какое?
Анна без конца шутила. Антон скромно помалкивал и улыбался. Я чувствовал себя лишним. Возникло желание грубо спошлить по поводу постели втроем. Ночь неслась в утро. По ящику без конца гнали какую-то дурь. Вслед за шампанским мы очень скоро открыли водку. Откуда она взялась — не представляю, Ежик никогда не пила эту дрянь, я тоже не жаловал. Но пошла хорошо. Теледурь постепенно стала приобретать смысл, чем дальше — тем смешнее казались нам шутки и мудрее песни. Потом я увидел, что Ежик лезет на стол и пытается там танцевать. К счастью, Антон вовремя ее поймал, и обошлось без травм. Потом мне захотелось свежего воздуха, я пошел на балкон, запнулся о старые ящики и полетел носом вниз. Не с балкона, конечно. Просто пол стремительно приблизился к лицу. Увы, поймать меня никто не успел. Я треснулся головой о какой-то неопределенный хлам и на некоторое время выбыл из реальности. В себя пришел уже на диване. Пьяная и невообразимо прекрасная Ежик прижимала к моему лбу холодное мокрое полотенце и кажется, что-то говорила. Я не понял. Было больно, но не очень, и меня так тронула ее нежная забота, что я ни за что бы не отказался от этой шишки на макушке.
