— Клавдия Анисимовна! — запел я. — Подойдите ко мне, голубушка. Что бы значило это «Тыков-Щедр»?
— Господи, — сказала Клавдия Анисимовна, — подумаешь, невидаль. Это написано, что книжка называется «Салтыков-Щедрин».
— Где вы видите «Салтыков-Щедрин»? — заорал я. — Здесь написано «Тыков-Щедр», а остальное зарезано на машине, где у вас работает пьяный резальщик или черт знает кто. — Я запрещаю сдачу этой книги в экспедицию. Ферштейн зи?
— Да ты что, Толя, — серьезно сказала Клавдия Анисимовна. — Да ты, кажись, хочешь мне план сорвать? Ты что, хочешь мастеров без прогрессивки оставить? Ты лучше посмотри, что в переплетном цехе делается. Вот где брак. А ты… Нашел, что браковать…
— Мадам, — сказал я железным голосом. — Я получаю зарплату за то, чтобы вы выпускали продукцию самого высшего качества. Скажем браку — нет! Советская детвора должна получать книжки только хорошие! Мы должны…
Но тут распахнулась дверь, и в цех вошел Лев Яковлевич, окруженный сверкающей свитой. По правую его руку шла главный инженер, бросавшая грозные взгляды по сторонам: все ли чисто? По левую его руку шла начальник производственного отдела, красивая женщина, имевшая право говорить правду в лицо директору. «Лев Яковлевич, — говорила она, — вы не правы! Этого работника надо наказать гораздо сильнее!»
Немного поодаль шествовал механик Сидоров. Он уже был под мухой, и его задачей было: во-первых, — не упасть, во-вторых, — починить тот или иной сломавшийся станок. Сзади, на почтительном расстоянии, следовали диспетчеры, мастера и общественные организации. Шествие замыкала Клара Абрамовна — начальник ОТК.
Клавдия Анисимовна метнулась к директору и стала что-то шептать ему на ухо, показывая глазами на меня. Глаза ее вращались, как колеса велосипеда.
— Где? — тихо спросил Лев Яковлевич.
Я не любил, когда он говорил тихо. Когда он говорил тихо, это значило, что кому-то сейчас будет плохо.
Не глядя на меня, он подошел к стеллажу с бракованным «Тыковым-Щедр».
— Ну и что? — спросил он, глядя мне прямо в нос. — Что ты здесь нашел, Шерлок Холмс?
— Это брак, — твердо сказал я.
— Где брак?
— Вот это брак.
— Угу. А это не брак? — он ткнул пальцем в стопку книг, предназначенных для экспорта.
— Это не брак.
— Какой ты еще молодой, — сказал директор. — Что ты не видишь своими молодыми глазами, где брак, а где не брак? Вот это брак — запрети его, — он кивнул в сторону экспортных книг, — а это, — кивок в злополучного «Тыкова-Щедр», — это выпусти. Ты меня понял, мальчик?
— Нет, — сказал я, — я вас не понял. Тут все наоборот. Мы должны…
— А я тебя с работы сниму, хулиган, — тихо сказал директор. — Ты у меня узнаешь, как пререкаться. Кто директор, ты или я?
Свита смотрела на меня печально и осуждающе.
— Вы, — сказал я, — вы директор.
— Мальчишка, — кричал Лев Яковлевич, — Клара Абрамовна, увольте его скорее! Я ему говорю, где брак, учу его, а он, вместо благодарности, спорит с директором. Как вам это нравится, Клара Абрамовна?
Клара Абрамовна подошла ко мне и шепнула:
— Не будьте дураком, сделайте, как он говорит.
Но мне уже попала вожжа под хвост, и я свирепо продекламировал:
— Я ОТК, что в переводе значит технический контролер. Это значит, что я должен стоять насмерть и не давать фабрике позориться. Я не могу выпустить этот брак. И я его не выпущу!..
Бракованный «Тыков-Щедр» попал на книжную базу. Через два дня зазвонил телефон, и вкусный нахальный баритон сказал:
— Так, вы что же это выпускаете, голуби? Брачок гоните? Актик на вас составим. Штрафик вам пришлем. ОТК у вас того, ушки развесил.
«Ну и черт с ним, — зло думал я, бросив трубку. — Я их предупреждал. Я же знал, что так будет. Клавдия Анисимовна записала себе выполнение плана этим „Тыковым-Щедр“, а теперь будет рекламация… Пусть директор выкручивается, мне-то что?»
Я злорадно написал докладную, которая кончалась словами: «…о чем я в свое время предупреждал».
— Зайди к директору, — сказала мне секретарь Галя, проходя в столовую.
— Кого я вижу! — вскричал директор, когда я переступил порог. — Молодежь, так сказать, наше будущее! Как тебе работается? Не дует?
— Дует, — сказал я, — мы еще поплачем с этой брошюрой.
— Как это, поплачем? — удивился он. — А ты зачем пропустил этот брак?
Я задохнулся от негодования.
— Ай-яй-яй, — сказал директор, — ты сейчас лопнешь. Ишь, как он надулся. А еще инженер. Ты не дуйся, а исправляй свои ошибки. Поезжай на склад и сделай так, чтобы этот брак нам тихо и спокойно вернули. Скажи, что мы все исправим. И никаких актов-шмактов. Новая мода — акты писать…
— Они все равно составят акт, — сказал я.
— Они люди, мальчик, а люди — всегда люди.
— Конечно, — сказал я, — люди — всегда люди, звери — всегда звери, дома — всегда дома, книжки — всегда книжки, дети — всегда дети. Это точно.
— Не будь дураком, — сказал директор. — Ты отлично знаешь, что я имел в виду. Ты возьмешь подписное издание Майн-Рида в 6 томах и поедешь на книжный склад. Там ты возьмешь бракованного Щедрина и привезешь его на фабрику.
— А куда я дену Майн-Рида?
Директор нажал кнопку, вошла секретарша Галя.
— Кто там еще ко мне? — спросил директор.
Я вышел, взял машину и поехал на склад, держа на коленях аккуратную пачку Майн-Рида.
Обладатель вкусного баритона оказался великим арапом. Он был большим мастером своего дела и тут же спросил:
— Ну, чего привез?
— Майн-Рида, — прямо сказал я. — Я тебе Майн-Рида, ты мне Салтыкова-Щедрина и никаких актов.
— Я порядочный человек, — обиделся баритон.
Совершив эту внутрисоюзную торговую операцию, мы раскланялись, и я вернулся на исходные рубежи, довольный своей работой.
— Молодец, — сказал директор. — Но прогрессивки я тебя все равно лишу, потому что ты выпустил с фабрики брак.
Фамилии Шифрин в списке не было…
«Черт возьми, — говорил я. — Эти машинистки вечно что-нибудь напутают. Не включить в список абитуриента, гениально сдавшего вступительные экзамены — это верх халатности». На душе у меня скребли кошки. Я чувствовал, что так будет.
— Представляете, какая смешная история, — сказал я декану. — Моей фамилии, по вине машинисток, нет в списке принятых в институт.
Декан улыбнулся и сказал:
— Нет, товарищ Шифрин, машинистки здесь ни при чем. Это мы решили отказать вам в приеме в институт, так сказать…
— Как же так, — забормотал я, — тут какая-то путаница, — я ведь набрал 2З очка из 25.
— Тут дело вот в чем, — растолковывал мне декан, — мне, видите ли, сказали, что вы поступали на гуманитарный факультет. Верно, да? Следовательно, у вас гуманитарные способности. У нас, видите ли, нет уверенности, что вы будете учиться на нашем факультете, и мы решили, так сказать, воздержаться от приема вас в институт.
— Позвольте, — сказал я, — существует конкурсная система, я сдавал экзамены и набрал необходимое количество очков. Я должен быть принят! Я хочу учиться!
— Товарищ Шифрин, — поморщился декан, — я, видите ли, ясно изложил суть дела, так сказать. Вы получите справку, что не прошли по конкурсу.
Мне хотелось вцепиться в его холеную рожу, мне хотелось убить его, разорвать на нем одежду. Я чувствовал, что погибаю. За что? За что?
— Я знаю, почему вы не принимаете меня в институт, — прошипел я, приблизив свое лицо к его лицу. — Я знаю, и я не оставлю этого дела. Я к Сталину пойду.
Он посмотрел на меня ненавидящими глазами и спокойно сказал:
— Пожалуйста, товарищ Шифрин. Это, так сказать, ваше право.
Я не помню, как вышел из института. Перед глазами были красные круги. Мама, мамочка моя… Что же я скажу маме? Что я им сделал? Что я им сделал? Что я им сделал?
Я шел по Садовой. Садовая казалась мне местом прогулок в тюрьме. По кольцу, по кольцу! Не разговаривать! Руки назад! Фу, какой бред! Что я им сделал? Куда идти? К Сталину? Но у него столько дел, что ему до какого-то мальчика, не принятого в институт? И смею ли я отрывать Сталина от работы! Ах, если бы он знал, какие есть на свете сволочи, он бы им дал! Но они, гады, пользуются тем, что Сталин занят, и пакостят, пакостят! Что же мне делать?! Я пойду в Министерство высшего образования. Я приду к министру и скажу ему: «Товарищ министр, у нас творятся странные дела. Помогите мне, товарищ министр. Я хочу учиться!» Он мне скажет: «Да, товарищ Шифрин, с вами очень несправедливо обошлись. У советской власти еще много врагов. Благодарю за то, что вы помогли их выявить». Потом он возьмет трубку и позвонит товарищу Сталину. «Иосиф Виссарионович, — скажет он, — тут нам товарищ Шифрин рассказывает интересные вещи, происходящие в наших институтах. Каково будет ваше указание, товарищ Сталин?» И Сталин скажет: «Накажите тех, кто мешал товарищу Шифрину, и примите его в институт, товарищ министр». Господи, о чем это я? Что же мне делать? Что же мне делать?.. Ах да, министерство…
