Минут через пять все спустились, и мы рванули в коктейль-бар за углом. Барбара и Кэткарт сели рядышком и спросили пива, а мы с Филом предпочли мартини. Потом заказали по второму кругу. Это было приличное местечко на Седьмой авеню, и бармен неодобрительно поглядывал на нашу одежду.
Фил стал пересказывать мне «Третью мораль» Джеральда Херда о биологических мутациях, о том, как самые продвинутые из динозавров превратились в млекопитающих, а отсталые динозавры-буржуа просто-напросто вымерли.
Он пригубил третий бокал мартини, взглянул мне в глаза и взял за руку.
— Вот представь, — сказал он. — Ты рыба, живешь в пруду, а пруд пересыхает. Нужно мутировать в амфибию, но кто-то к тебе пристает и уговаривает остаться в пруду, мол, все обойдется.
Я спросил, почему бы ему в таком случае не заняться йогой, но он сказал, что море подходит больше.
В баре работало радио. Диктор читал новости о пожаре в цирке и, как обычно, смаковал сочные детали. «Бегемоты сварились прямо в своих бассейнах», — сказал он. Фил повернулся к Барбаре.
— Как насчет порции отварного бегемота, крошка?
— Не смешно, — хмыкнула она.
— Так или иначе, пора подкрепиться, — заявил он.
Мы двинулись в кафе-автомат на Пятьдесят седьмой и взяли по горшочку тушеных бобов с ломтиком бекона. Пока ели, Фил даже не смотрел на Барбару, и развлекать ее приходилось одному Кэткарту.
Потом мы сели в подземку и поехали домой на Вашингтон-сквер. Фил, прислонясь к двери, молча смотрел, как мимо проносится темнота.
Кэткарт и Барбара сидели и беседовали, но ей было явно не по себе от отношения Фила. Кэткарт и сам поглядывал на Него с неодобрением.
Вернувшись в квартиру номер тридцать два, мы захватили Джейни, которая уже перестала на меня дуться, и пошли в таверну «Минетта» пить перно. Фил всю дорогу подшучивал над Барбарой. В конце концов Кэткарт не выдержал и спросил:
— Что с тобой сегодня?
И в самом деле, прежде Фил никогда так себя с ней не вел. Может быть, теперь, когда с Рэмси покончено, она больше не нужна ему для опоры?
К трем часам ночи мы все порядком нагрузились перно.
В понедельник утром по почте пришел вызов из сыскного агентства. Я подал заявление о приеме на работу месяц назад и почти уже забыл об этом. Похоже, они так и не удосужились проверить мои отпечатки пальцев и фальшивые рекомендации. Пришлось ехать оформляться. Мне выдали целую кипу повесток и велели вручить адресатам.
К Алу я попал где-то уже к шести, проездив весь день по городу в поисках последнего клиента, Лео Леви. Более скользкого сына Авраама мне встречать не приходилось. Если у нью-йоркского еврея есть хотя бы несколько знакомых, в конечном счете неизбежно приходится отдавать повестку кому-то из них.
Настроение у Ала было ни к черту. Днем он позвонил Филипу, и тот сказал: «Пожалуй, тебе лучше держаться от меня подальше». Ал спросил для кого лучше, и Филип ответил: «Для меня».
— Он это что, серьезно? — спросил я.
— Да, он говорил очень неприветливо.
— Ладно, не бери в голову, — посоветовал я, садясь в кресло.
Тут постучали, и Ал спросил:
— Кто там?
В дверь заглянула Агнес О’Рурк, потом вошла и села на кровать рядом с Алом.
— Похоже, Хью забрали федералы.
— Вот как? — откликнулся я. — Он говорил, что его ищут, и сегодня с утра сам собирался к ним идти.
— Я звонила в следственную тюрьму, — сказала Агнес. — Они не признаются, что держат его, но я уверена, что Хью у них, потому что мы договорились, что он при первой возможности сообщит, как дела.
— Ты спросила конкретно, есть ли среди арестованных человек по имени Хью Мэддокс?
— Да, и мне сказали, что такой у них не значится.
Я пожал плечами.
— На самом деле, кто его знает — может, он не Мэддокс, а Маддокс или Мэдикс, или еще как-нибудь.
— Мы принялись обсуждать это, но никаких новых идей в голову не приходило, поэтому повторяли одной то же. Наконец Агнес встала и ушла. Ал снова заговорил о Филипе. Он был уверен, что это реакция на ту сцену на крыше.
— Вот-вот, не надо было тянуть, — кивнул я.
Он снова завел старую песню о любви и постоянстве, но я спорить не стал и предложил лучше сходить подкрепиться. Мы пошли в «Гриль-центр» на Шестой авеню. Есть мне захотелось только после двух вермутов с содовой, и я заказал холодного омара. Ал тоже взял себе омара и кружку пива.
— Пойду сегодня вечером и заберусь к нему в спальню, — заявил он.
Я выплюнул кусок клешни.
— Ну ты даешь! Вот это я называю брать быка за рога.
Однако Ал не шутил.
— Нет, я только проберусь в комнату, когда он будет спать, и посмотрю на него.
— А если он проснется? Подумает, что в окно влетел вампир.
— Нет, — покачал головой Ал, — он просто прогонит меня. Так уже было.
— Ты что, стоишь и смотришь, больше ничего?
— Да, — кивнул он. — Подхожу как можно ближе, чтобы только не разбудить, и стою до самого рассвета.
Я высказал опасение, что когда-нибудь его арестуют как грабителя или вообще пристрелят.
— Придется рискнуть, — обреченно проговорил Ал. — Я осмотрел дом, там можно подняться на лифте на последний этаж и вылезти на крышу по пожарной лестнице. Подожду часов до трех, а потом заберусь в квартиру, она как раз на последнем этаже.
— Смотри не перепутай, а то перепугаешь кого-нибудь другого.
— Я знаю, где его комната.
Мы доехали на метро до Вашингтон-сквер, а на выходе распрощались, потому что нам нужно было в разные стороны. Я шел по Бликер-стрит мимо стайки итальянских мальчишек, игравших в бейсбол палкой от швабры, и думал про затею. Ала. Она напомнила мне его давнюю фантазию: оказаться с Филипом наедине в темной-пещере, где стены, обиты черным бархатом и света достаточно, лишь чтобы видеть лица, Так и остаться навсегда под землей.
Когда я пришел домой, спать было еще рано. Я послонялся по комнате, раскинул пару раз пасьянс, а потом решил сделать себе укол морфия, которого не принимал уже несколько недель. Приготовил на столике у кровати стакан воды, спиртовку, столовую ложку, вату и спирт. Потом выдвинул ящик и достал оттуда шприц и таблетки морфина в пузырьке с надписью «Бензедрин». Расколол одну таблетку ножом пополам, отмерил шприцем воды в ложку, положил туда полторы таблетки и стал греть на спиртовке. Когда таблетки полностью растворились, дал жидкости остыть, набрал ее в шприц, насадил иглу и стал искать вену на сгибе локтя. Уколол ее, вытянул немного крови и дал ей смешаться с раствором, а потом ввел обратно. По телу сразу разлился покой и умиротворение.
Я убрал все со стола, разделся и лег в постель. В голову лезли мысли о Филипе и Але, и все детали их отношений, дошедшие до меня за последние два года, стали сами собой складываться в последовательную историю. Я встретил Ала в баре, где работал в то время, и с тех пор он только и делал, что болтал о Филипе. Из его рассказов я по большей части и почерпнул все подробности.
Отец Филипа носил фамилию Туриан, родился в Стамбуле и происхождение его осталось неясным. Он был строен, худощав и очень хорош собой, но очаровательную улыбку немного портил жесткий, застывший, почти стеклянный взгляд. Пробираясь сквозь толпу, он как-то особенно грациозно и в то же время агрессивно, по-звериному изгибал тело. Преодолев невзгоды ранней юности, Туриан утвердился в профессии теневого брокера, наладив успешную оптовую торговлю наркотиками, женщинами и краденым. Когда появлялся выгодный товар, он мигом отыскивал покупателя и брал немалые комиссионные с обеих сторон, предоставляя основной риск другим. Как замечал Филип, «старик не жулик, он финансист». Вся жизнь Туриана-старшего прошла среди паутины замысловатых сделок, сквозь которую он спокойно и целеустремленно пробирался.
Мать Филипа была американкой из хорошей бостонской семьи. Окончив университет Смита, она путешествовала по Европе, когда лесбийские наклонности внезапно возобладали над строгим воспитанием, что привело к интрижке в Париже с женщиной постарше. Этот эпизод поселил в душе матери Филипа беспокойство и сознание своей греховности. Типичная современная пуританка, она была способна поверить в грех, не веря в Бога. Вера казалась ей чем-то постыдным, проявлением слабости.
Через несколько месяцев в отношениях наступил разрыв, и она покинула Париж, решив никогда больше не заниматься подобными вещами. Дальше были Вена, Будапешт и, наконец, Стамбул.
Туриан подцепил ее в кафе, представившись персидским князем. Он сразу оценил перспективы союза с наследницей из богатой семьи с безупречной репутацией. Она искала в этом браке избавление от порочных наклонностей, глоток чистой атмосферы, где есть только факты и никаких метаний, страстей и неврозов. Подсознательная тяга к самоистязанию и саморазрушению была обуздана и обращена на самосовершенствование, достижение высшей гармонии в новом союзе.
