— Ну и логика! — воскликнула я.
— Да, ну и логика. Все сошли с ума.
— Но будь осторожен! Ты тоже сойдешь с ума, если станешь бороться против сумасшедших.
Юкио улыбнулся.
— Ты поступил храбро, остановив того рабочего, — сказала я. — Я горжусь тобой, Юкио. Ненавижу насилие. Но кто же украл?
— Не знаю. Дело не в этом. Твой отец прав! Это ограниченность мышления.
Юкио мягко прижал меня к своей груди и уткнулся подбородком мне в макушку. Я слушала, как бьется его сердце. В то мгновение я готова была забыть обо всем, что происходило вокруг нас, — о войне, о работе на заводе, об одиночестве. Я думала только о нас с Юкио.
Юкио сказал:
— Как бы мне хотелось жить с тобой на острове, о котором никто бы не знал!
Вместо ответа я с силой сжала его ладони. Мы долго молчали, а потом я встала и посмотрела на Юкио. У него на глазах блестели слезы. Он поцеловал меня, едва коснувшись моих губ. Я чувствовала жар во всем теле».
* * *
«Однажды в бамбуковом лесу Юкио сказал мне, уверяя, что прежде он о подобных вещах никому не говорил:
— Меня усыновили, когда мне было четыре года. До этого мама любила другого человека, но им не удалось пожениться. Его родители были против. Мама выросла сиротой и нигде не училась. И жила бедно. Родители того человека думали, что ей нужны лишь деньги. Она родила меня, так и не выйдя замуж. Отец отказался признать меня своим сыном. Среди соседских детей я получил прозвище тетенашиго. Помню, как отец играл со мной, когда я был маленьким. Он всегда приходил к нам поздно вечером, на закате, но не оставался на ночь. В те дни, когда он бывал у нас, мама готовила к ужину что-нибудь вкусное. Однако показывался он редко. Мы с мамой подолгу сидели перед накрытым столом и ждали — все впустую. Мама расстраивалась, плакала. Он никогда не гулял с нами. Перед заходом солнца мама водила меня в парк, отец тоже приходил туда со своей дочкой. Она звала его „папа“. Каждый раз мама отлучалась по каким-то делам и обещала вернуться через час. Я играл с той девочкой, а ее отец сидел рядом. Я не понимал, что происходит, и обращался к нему „Одзисан“. Кажется, он был женат на другой женщине. Мне исполнилось четыре года, когда мама вышла замуж за человека, который стал моим новым отцом. Его родители тоже противились браку, и тогда он увез нас с мамой в Нагасаки. Все думают, что мой настоящий отец исчез — по крайней мере, так сказала мама. Но на самом деле он, скорее всего, живет в Токио с женой и дочкой.
В бамбуковом лесу мы с Юкио гуляли, держась за руки. Ни в одном другом месте мы не могли себе этого позволить.
Он спросил меня:
— Если мы с тобой когда-нибудь захотим пожениться, твои родители не станут возражать?
Я ответила:
— Папа будет только счастлив, потому что ты умный. А тех, кто способен думать, он ценит выше всего. К тому же ты ему нравишься. Что скажет мама, я не знаю. Для нее главное — хорошая репутация семьи. А ведь твой папа такой добрый и смелый! Из-за вас он расстался со своими родителями. Мне не нравится тот человек, который бросил вас потому, что так требовали его родственники. Должно быть, твоя мама много выстрадала и ей приходилось трудно одной. А как бы поступил ты, если бы моя мама запретила нам пожениться?
— Увез бы тебя далеко отсюда!
Мы оба улыбнулись».
* * *
«На заводе я разговаривала только с девочкой, сидевшей возле меня. Ее звали Тамако, она тоже здесь работала. Ученики из школы презирали меня за то, что я с ней дружила, ведь никто, кроме меня, к ней не подходил. Сначала я недоумевала — почему. Тамако ничем не отличалась от остальных. А несколько месяцев спустя она мне сказала: „Мой брат попал в плен на Сайпане, и американцы его убили. Говорят, сдаться в плен — это позор. Но для солдата нет ничего хуже, чем быть убитым в плену. Теперь папа не знает, как искупить свою вину перед императором. От горя он сам не свой. Все считают, что мой брат должен был покончить с собой, а не сдаваться в плен. Но я всегда любила брата и буду любить его по-прежнему. Мама тоже не находит себе места“.
Однажды в перерыв я стояла в тени под деревом. Тамако подошла ко мне и сказала:
— Пойдем, я покажу тебе кое-что.
Она достала белый полотняный мешочек, который был спрятан у нее под летней блузкой. Я с любопытством на него посмотрела. В мешочке лежали две свернутые бумажки.
— Что это? — спросила я.
Тамако развернула одну бумажку: там были кристаллики белого порошка.
— Сахар? — снова спросила я.
В то время сахар достать было трудно, и стоил он дорого. Тамако покачала головой.
— Нет, это цианистый калий, — ответила она.
— Цианистый калий? — изумилась я. — Да это же яд! Зачем тебе такая опасная вещь?
Тамако шепотом объяснила:
— Это смертельный яд. Если американцы захватят меня в плен, я смогу покончить с собой. Я поделюсь с тобой, ведь мы подруги.
Она протянула мне второй конвертик. Но я не захотела его брать:
— Нет! Не буду кончать с собой, что бы ни произошло.
Тамако, разочарованная, положила яд обратно в мешочек.
Отец говорил мне, что все дело в недостатке информации. Людей держат в неведении. Он не верил в возможность колонизации Японией азиатских стран, у военных совсем другой менталитет. „Это нелепо“, — говорил он. И я ему верила».
* * *
«С едой становилось все труднее. Мамина кузина больше не присылала нам овощей: родители ее мужа заболели, и нужно было за ними ухаживать. Кроме того, ее мужа послали на остров Тайвань. Усталая и изнуренная, она тоже заболела. Мама решила помочь кузине и прожила у нее неделю. У нас с папой все шло по-прежнему. Он работал в лаборатории, а я проводила весь день на заводе.
Как-то раз, когда мама была у своей родственницы, днем во время работы у меня поднялась температура и начался жар. Директор нехотя отпустил меня домой. Папа был в лаборатории, но все же дома лучше, чем на заводе. Мне хотелось только одного — лечь в кровать как можно скорее.
Привычным жестом я толкнула створку раздвижных дверей и вошла в небольшую прихожую, где мы снимали обувь, прежде чем подняться на второй этаж. В прихожей стояли ботинки отца, в которых он ходил на работу. „Папа?“ — окликнула я его. Никто не ответил. Я поднялась наверх. Никого. Странно, ведь сегодня утром отец вышел из дома раньше меня.
Я прилегла на татами у себя в комнате. В доме тишина. Только из комнаты Юкио доносились приглушенные голоса.
„Юкио уже вернулся с завода? Нет, вряд ли… А вдруг господин Такагаши приехал из Маньчжурии?“ — подумала я. Прислушавшись к шепоту за стенкой, я различила голоса моего отца и госпожи Такагаши!
Я встала, не понимая, что происходит. „Почему в такое время он у нее дома?“ Я вернулась в прихожую, где стояли отцовские ботинки. Его сандалии тоже были там. „Неужели он отправился к ней босиком?“ На цыпочках я прокралась в его спальню. Раздвижные дверцы ошира открыты. Внутри была этажерка, где лежали футоны. Под этажеркой сложены картонные коробки — отец запретил убирать их оттуда и переставлять в другое место. Всего коробок было четыре, но, похоже, кто-то вытащил одну из них.
Я подошла к оширу, который примыкал к перегородке, разделявшей дом пополам, опустилась на колени и заглянула внутрь. В глубине шкафа я заметила прибитую к стене доску, которая легко отодвигалась в сторону. Доска прикрывала отверстие — через него можно было пролезть к соседям. По ту сторону перегородки находился ошир в спальне родителей Юкио. В шкафу было темно. Я нащупала какой-то твердый предмет вроде деревянного ящика. Не слышно ни звука. Похоже, отец и госпожа Такагаши сейчас в комнате Юкио, расположенной как раз за стенкой моей комнаты.
Я вспомнила про откидную лестницу, по которой можно забраться на чердак, — она находилась в кладовке. В кладовку я никогда не заглядывала — там были только коробки с кимоно и кухонной утварью, которой, как и лестницей, в войну мы не пользовались.
Взобравшись на одну из коробок, я потянула за веревку, которой лестница была привязана к потолку. Лестница опустилась, но я решила забрать из прихожей свои башмаки: отец мог вернуться раньше, чем я успею слезть с чердака. Наконец я поднялась на чердак, держа башмаки в руке, и убрала лестницу под потолок.
Температуры и жара как не бывало».
* * *
Отложив мамино письмо в сторону, я сделала глубокий вдох. Про температуру и жар я тоже позабыла. Волнение, охватившее меня утром, немного улеглось. Теперь хочется что-нибудь съесть. Встаю с кровати и иду на кухню. Госпожа С. уже ушла. Сын в школе. Со следующей недели у меня начинаются занятия.
Вечереет. Но я готовлю то, что обычно ем по утрам: рис, суп мисо, яйца и нори. Режу в суп кусочки баклажана, который принесла госпожа С. Именно такой завтрак мама всегда готовила моему отцу.
В детстве мне не нравилась эта еда — гораздо охотнее я завтракала хлебом с джемом и молоком. Но я не решалась признаться в этом, когда отец рассказывал, как люди голодали в войну. Он рассказывал, что тогда ели все подряд и порой воровали — лишь бы выжить. В пищу шли даже побеги некоторых деревьев. Мама молчала, не говорила ничего. Ее молчание раскрывало передо мной то, чего не могли раскрыть слова отца.
