— Там лишь фрукты, да и то совсем немного, — заметил я, — да и те, скорее всего…
— Ох, Кен, — снова покачала головой Никки.
Она отвернулась и заковыляла прочь.
Кул явился с картонной коробкой, наполненной бутылками с надписью «Кава» на этикетках, и начал совать их в жадно потянувшиеся руки.
— Только для метания, — предупреждал он серьезным тоном. — Не пейте ни в коем случае.
Я решил было протолкаться сквозь ряды жаждущих «Ка-вы», но кружок, обступивший Куда, оказался слишком уж тесным.
К Эйми я вернулся с поднятыми руками.
— Не огорчайся, — утешила она меня.
Мы стояли, прислонившись спиной к выходящему на восток парапету. Эйми протянула мне руку для пожатия.
— Ты придумал хорошую игру, Кен. — Она раскраснелась, выглядела возбужденной.
— Ну уж не знаю, — проговорил я, не отпуская ее руки, — Прежде она мне нравилась больше.
— Правда?
Послышались новые радостные возгласы, это начали разрываться бутылки, полные «Кавой», причем достаточно громко.
— Сперва потрясите их, сперва потрясите! — закричал кто-то.
— Да уж, — вздохнул я, — можешь назвать меня пуристом, но такое ощущение, что душа всей этой затеи куда-то улетучилась, когда мы переключились с фруктов на все остальное и тем утратили свой любительский статус.
— Нельзя жить прошлым, Кен.
— Пожалуй, да.
— Мы можем гордиться, что стояли у истоков.
— Ты права. Так чья это была мысль, моя или твоя?
— Возможно, общая.
— Наверное.
— Точно.
— Великие умы мыслят одинаково.
— Просто пришло время, вот идея и родилась.
— Я имею в виду не авторство, а достигнутый результат.
— Судьба.
— Ее дитя[7].
— Синхронность.
— «Полиция»[8],— произнес я в тот момент, когда ощутил свой мобильник (поставленный, кстати, на режим вибрации).
Когда я вытаскивал его из кармана пиджака, зазвучал и сигнал на телефоне у Эйми, это была какая-то классическая мелодия, которую я знал, но не мог вспомнить название.
— Ха-ха, — рассмеялась она, — вот уж действительно синхронность.
Я тоже рассмеялся и посмотрел на дисплей моего телефона; это был мой режиссер, звонивший из офиса. Услышав, что поблизости зазвонили еще два мобильника, я обратил внимание, что и стационарный телефон в пентхаусе, кажется, тоже трезвонит, и смутно подивился, какая такая спешная причина могла заставить сразу столько людей получить срочные вызовы, да еще в такое время, днем, в начале третьего, в сентябрьский вторник.
— Да, Фил, — сказал я в трубку.
Эйми тоже отвечала на свой вызов.
— Что?
— Что?
— Нью-Йорк?
— Что именно?
— Где?
— Всемирный торговый центр? А разве?..
— Самолет? Какой, типа аэробуса, что-то в этом роде?
— Ты хочешь сказать, два этих здоровенных… мм… небоскреба?
Кул двинулся в дом сквозь толпу, в которой то и дело оживали все новые телефоны; на лицах гостей появлялось озадаченное выражение, атмосфера стала меняться, среди присутствующих пробежал холодок. Кул направлялся в главный «объем», не переставая говорить с кем-то по своему сотовому.
— Да… да… Сейчас включу телевизор.
Глава 2
Разнос, учиненный в среду
— Теперь эти — «Наполовину человек, наполовину вялый крекер». Ихтемочка к «Миссия невыполнима»[9]. Давненько мы ее не крутили, Фил. Ты на что-то намекаешь таким названием?
— Не я, босс.
— Точно, Фил?
Я посмотрел на него через стол. Мы находились в нашей обычной студии на радиостанции «В прямом эфире — столица!». Меня окружали сплошные мониторы, кнопки и клавиатуры, словно я торговал на товарной бирже. Вот какими они стали, наши студии, за тот относительно короткий срок, который я провел в удивительном мире радиовещания. Приходилось все время искать взглядом главные орудия моего труда: два CD-плеера. В нашей студии они располагались справа от меня — сверху, между экраном для сообщений, поступивших по электронной почте, и экраном, на котором высвечивались подробности относительно человека, позвонившего на радиостанцию, — как раз они-то, эти плееры, и напоминали мне иногда, что я не какой-то «пиджак», заигравшийся на рынке фьючерсных сделок, а настоящий диджей. Однако больше всего помогал не заигрываться в бизнесмена микрофон, торчащий прямо передо мной на главном пульте.
— Именно, — ответил Фил, мигая за толстыми стеклами очков; очки Фила имели массивную черную оправу, как у Майкла Кейна в роли Гарри Палмера[10] или у Вуди Аллена в роли Вуди Аллена.
Фил Эшби был крупный, спокойный, вечно какой-то помятый парень с густыми непослушными волосами, преждевременно приобретшими цвет соли с перцем (проблескам седины в них, по его словам, он всецело обязан мне, хотя у меня имеются фотографии, разоблачающие эту клевету); в голосе легкая картавость уроженца западных графств; речь его казалась замедленной, тягучей, почти сонной, что позволяло мне звучать выигрышно на его фоне, хоть я никогда ему об этом не говорил. Популярная на станции шутка объясняла его заторможенность тем, что он слишком увлекается транквилизаторами, тогда как я постоянно торчу на спиде[11], отчего вечно тараторю; и что в один прекрасный день мы можем махнуться своими снадобьями, и тогда оба придем в норму. Фил вот уже год как являлся моим режиссером на радиостанции «В прямом эфире — столица!». Еще два месяца — и я установил бы свой личный рекорд в номинации «Долгожитель эфира». Как правило, меня с треском выгоняли где-то в течение года после какого-нибудь высказывания, которого, по чьему-либо авторитетному мнению, совсем не следовало высказывать.
— Лало.
— Что? — Теперь настал мой черед моргать.
— Лало, — повторил Фил.
Поверх мониторов и электронной аппаратуры я видел только его голову. А если он утыкался в газету, то я не видел даже и головы.
— Это один из телепузиков? Я спрашиваю лишь оттого, что знаю, какой ты по этой части эксперт.
— Нет, это Лало Шифрин. — Он замолчал и пожал плечами.
— Здесь в эфире должно раздаться громкое пожатие плечами, Фил.
У меня имелись звуковые эффекты для многих молчаливых междометий Фила, из которых и состоял присущий ему язык жестов, но я еще продолжал подыскивать звук, который передаст его пожимание плечами.
Он приподнял брови.
— Отлично! — Я взял старомодный механический секундомер с покрывавшего стол сукна и нажал кнопку. — О’кей, Эшби, начинаю отсчет мертвого эфира, и он продлится до тех пор, пока ты не сумеешь объяснить поподробней.
Я бросил взгляд на большие студийные часы, висящие над дверью. Еще девяносто секунд, и наш эфир кончится. Через тройное стекло я наблюдал, как в операторской, где когда-то в старые добрые времена скромно посиживали себе режиссеры, среди наших ассистентов развивается вялотекущий конфликт — перестрелка бумажными самолетиками. Билл, новостной диктор, вошел в операторскую, и было видно, как он кричит и машет на них сценарием.
— Лало Шифрин, — принялся терпеливо объяснять Фил посреди царящей по нашу сторону тройного стекла тишины, — Это он сочинил исходную тему к «Миссия невыполнима».
Я нажал кнопку секундомера, и он перестал тикать.
— Четыре секунды; попытка не удалась. Итак, Лало. «Исходную» — в смысле, к сериалу[12], да?
— Да.
— Молодец какой. И при чем туг это, дорогой слушатель? Фил нахмурился.
— При том, что есть всякие попсовые деятели, имена которых звучат как-то уж очень по-детски.
Я усмехнулся.
— Только деятели? Значит, битловское «ОЬ-La-Di, Ob-La-Da»[13] не в счет? Или «In-A-Gadda-Da-Vida»?[14] Или «Gabba Gabba Hey!»?[15]
— Не попадает в целевую аудиторию, Кен.
— А Лало, значит, попадает?
— Джей-Ло.
— Джей-Ло.
— Дженнифер Лопес.
— Я знаю, кто такая Джей-Ло.
— Пи Дидди[16], если на то пошло.
— Лулу?[17] «Кацжагугу»?[18] Бубба без Спаркс?[19] «Айо»?[20] Длия?[21]
— Упокой, Господи, душу бедной девочки.
Я покачал головой:
— Еще только вторник, а мы так выжаты, словно уже конец пятницы.
Фил почесал затылок. Я нажал клавишу на пульте спецэффектов — последовал гротескно преувеличенный, как в глупой комедии, звук чесания головы, в моих наушниках он прозвучал так, словно кто-то скреб когтями по дереву. Выбор невелик: либо это, либо снова мертвый эфир, но как бы не переборщить. Мы хорошо знали своих слушателей благодаря нескольким весьма дорогостоящим маркетинговым исследованиям; статистика показывала, что они относились к нам чрезвычайно лояльно и большую долю среди них составляли менеджеры высшего и среднего звена с высоким уровнем доходов, а стало быть, и расходов — первейшая цель рекламных агентств; они неплохо привыкли к шутовским и даже где-то назойливо-дурацким звуковым эффектам, которые я применял, помогая им понять, чем занимается Фил, когда молчит. Они тоже знали, что такое «мертвый эфир», этот потрясно технический термин, который мы, работники радио, применяем для обозначения повисшей тишины.
