— Понимаю... Связать действительно трудно, — пробормотал Федоров, невольно сжимаясь под взглядов Чижова.— Я знаю, слышал об этом убийстве... Но какая — опять-таки прошу ответить, какая связь — между всем этим и... моим сыном? У вас что — улики?
С того момента, когда он опустился на стул, на котором — подумалось ему — сидел до него, может, день, а может — полчаса назад его сын, он чувствовал себя так, будто сам был заподозрен в чем-то тяжелом и страшном. И теперь, спросив об уликах, то есть уже вопросом своим допуская их возможность, он в душе соотнес эти улики не с Виктором, а с собой и, как ни глупо, ни абсурдно было такое ощущение, взглянул на себя глазами Чижова... Но тут же опомнился.
— Все это — бред, — сказал он, в упор и с отвращением глядя в светлые глаза Чижов а, чуть ли не физически чувствуя на себе их липкий, неотступный взгляд.— Бред! У меня нет другого слова...
— Да что там,— без всякой обиды улыбнулся Чижов.— И я на вашем месте так же точно бы и говорил, и думал!
— Я лучше вас знаю своего сына!
— Не сомневаюсь, конечно же, лучше... Да вы не горячитесь, Алексей Макарович. Сын-то ваш, кому же, если не вам... Кому же еще, Алексей Макарович, помочь нам разобраться...— Он твердил, повторял одни и те же слова, будто давая время Федорову остыть.— Скажите, вам запомнился чем-нибудь день третьего марта?— спросил он без перехода.
— Третьего марта?..— Федоров пожал плечами.— Погодите... Это что же — тот день, когда...— Он помедлил, подбирая слова, и у него во рту сделалось сухо.
— Я имею в виду другое,— пришел к нему на выручку Чижов.— Об этом вы услышали потом, я имею в виду вас лично — для вас третье марта чем-то памятно?
— Разве что единственным — в этот день по телевидению планировалась передача, в которой я участвовал...— Он усмехнулся — сам не зная чему.
— А что за передача?
— «За круглым столом» — цикл передач для молодежи но проблемам этики. Но в тот вечер передачу отменили, двух ее участников свалил грипп. Что до меня, так я даже рад был отчасти — выкроился свободный вечер.
— Свободный вечер,.. И вы?..
— И я мог поработать для себя.— Он помнил, что действительно рад был тогда этому вечеру, Роберт торопил, намечалась их встреча в Москве...
— Понимаю...— Чижов растянул губы — не без усилия, словно они были резиновые.— И вы работали целый вечер у себя дома, в кабинете, в полнейшей тишине... И вам никто не мешал — ни жена, ни сын?
— Они приучены не мешать, когда я работаю.
— Значит, они не мешали вам в тот вечер, и вы их не видели? Я говорю именно о вечере...
— Нет.
По тому, как заскрипел под Чижовым стул, как он весь оживился и задвигался, как вынул из стола листок чистой бумаги и потянулся было к остро заточенному карандашу, но трогать его не стал, передумав на ходу, и листок вернулся обратно в ящик — по всему этому Федоров подумал, что сказал, видимо, что-то не то.
— А не припомните ли, в тот день вы вообще видели сына? Утром, к примеру, или в середине дня?
— Пожалуй, нет,— ответил Федоров, подумав.— Скорее всего — нет, хотя в точности не помню. По утрам сына и дочь отправляет в школу жена. А я — «сова», работаю по ночам, встаю поздно. А днем... Днем мы тоже не всегда видимся, к тому же я готовился к передаче, нужно было многое успеть,..
— И вы не знали, когда ваш сын пришел из школы, почему задержался до половины четвертого, где и с кем провел это время — так?
— Нет, не знал.— Ему не понравился тон, которым задан был этот вопрос.— Я вообще против мелочной опеки. В шестнадцать лет парень сам должен уметь распоряжаться своим временем.
— Ясно, ясно... А в смысле денег, Алексей Макарович?.. Какими деньгами обычно распоряжался ваш сын?
— То есть? Вы карманные деньги имеете в виду?
— Именно.
— Этим ведала жена. Если он обращался ко мне, я, разумеется, не отказывал.
— И что это были за суммы?
— Рубль, максимум два рубля, сколько стоят билеты в кино?..
— Ясно, ясно... (Эти «ясно, ясно», произносимые так, словно Чижов заранее был уверен в любом ответе Федорова, начинали его все больше злить). Я к тому, что в тот день после уроков несколько ребят, десятиклассников, играли в карты, на деньга, при этом если сложить все. что у них имелось в карманах, получится двадцать-двадцатъ пять рублей, из них семь принадлежали вашему сыну. Как вы полагаете, откуда мог он их взять? Деньги немалые, особенно для школьника...
Федоров молчал, да Чижов, казалось, и не ждал от него немедленного ответа.
— Потом они разошлись, а спустя два или два с половиной часа встретились опять. Встретились, зашли в гастроном, взяли две бутылки портвейна и распили в сквере возле филармонии. (Филармония, филармония...— крутилось у Федорова.— Вот оно откуда: пианино...). Все это втроем — ваш сын, Николаев, Харитонов... Было ли вам раньше известно, как ваш сын и его друзья проводят свободное время?
Федоров привычным движением выудил из пачки — так, на всякий случай припасенной по дороге сюда — сигарету. После длительного воздержания от первой же затяжки в голове разлилась дурнота, на секунду тело сделалось полым, утратило плотность и вес.
— Понимаю, Алексей Макарович, разговор не из приятных, да что поделаешь... Между прочим, учителей давно кое-что в сыне вашем настораживало, вы это знаете?.. Вы когда последний раз в школе были?
Зрачки Чижова уличающе вонзались, сверлили, как два буравчика. Но сигарета вернула Федорову спокойствие, собранность. Что за черт, где он — в прокуратуре или на родительском: собрании? С какой стати он должен выслушивать эти рацеи? У них что — больше ничего в запасе нет?..
За окном шелковисто блестело весеннее небо, ровно, как отдаленный ноток в горах, шумела улица, иногда к этому примешивалось протяжное урчание машины, трамвайный скрежет, по-птичьи беспечные голоса детей...
— Видите ли...— Федоров улыбнулся, затягиваясь и чувствуя непонятно откуда возникшую снисходительность к Чижову.— Видите ли, Сергей Константинович... Кажется, так? (Он превосходно помнил, как его зовут). Да, так вот, Сергей Константинович, самое опасное — и в нашем, и в вашем деле — попасться в плен к нами же созданной схеме. Самое опасное, поскольку и самое соблазнительное! — Голос Федорова налился, стал звучен, даже весел.
— Соблазняет все, что просто и согласуется со всем прочим, создает единую картину! А тут — прямой соблазн!.. Тут и деньги, и карты! И в сквере распиваются две бутылки портвейна — две на троих!.. И отец за последние годы в школу ни ногой!.. Правда, соблазнительная картинка получается? Потому и соблазнительная, что еще шажок — и готово! Грабеж, насилие, убийство, любое преступление — в пределах какого-нибудь шажка! К тому же у одного из троих отец что-то сочиняет, в газетах пописывает, книжки, случается, издает... На это вы намекали, когда заговорили про коммуналку с «ундервудом», ведь так?.. И куда же дальше, да и зачем?.. Если все на ладони: «элитарное воспитание», «разложение», «плесень»... Схема отработанная и никуда не попрешь — мы сами, газетчики, в ее изобретении повинны!.. И какая важность, что ребята из семей «обеспеченных», как говорится, вот и сложилась постепенно некоторая сумма, переходит из кармана в карман — сегодня одному подфартило, завтра другому!.. А портвейн — да Сергей Константинович, милый! Когда, во сколько лет мы с вами в первый-то раз гусарили? Когда, простите, облевали свой первый взрослый, праздничный костюм — и на другое утро помирали от срама перед отцом с матерью? Не требую от вас таких развратных признаний. Но зайди речь про меня... Хотите правду?.. Однажды, а учились мы ни больше — ни меньше, как во втором, кажется, классе, заявились мы, три шпингалета, к одному из нас домой, а там — бутылка не то портвейна того же, не то кагору, отец к празднику припас. Так мы — каковы подлецы!— принялись корешка нашего подначивать: мол, слабо тебе пробку вытащить! Отца дрейфишь!.. Ну, тот посопел-посопел, да и открыл бутылку, а потом и налил по стопочке... Кончилось тем, что — не помню, как другим, а мне отец — в первый и последний раз в жизни — такую пощечину залепил, когда все обнаружилось, до сих пор помню! И не столько пощечину, сколько — стыд!.. Стыд за то, что струсил, не признался, смелости не хватило — юлить, изворачиваться начал!.. Ну да я не о том, я — когда и как такие вещи случаются, вот о чем речь! И что в результате? Выросли мы — разбойники, бандиты? Да нет же, ни один из троих!..
— Вы простите меня, Сергей Константинович,— сам себя оборвал Федоров,— но мы уже столько кружим вокруг да около, будто в игрушки играем... У вас что — настоящих улик нет, упустили, вот и стараетесь наверстать?..
— У нас все есть. В том числе и свидетели,— медленно, врастяжку проговорил Чижов. Казалось, все, о чем рассказывал Федоров, пролетело мимо него. Он повернул голову к окну, глаза его на свету отливали свинцом.
— Где же они раньше были, эти свидетели?.. И что они видели?.. Чему они, собственно, свидетели?..
