Где он? Наблюдает ли за мной сейчас? Или затаился, не догадываясь, что я его уже почувствовал? Он же не знает, что запах его тела, к которому он привык, принюхался, запах, который он не замечает, для меня как предупредительный выстрел.
Тишина в доме нарушается только моим сердцебиением и таким громким тиканьем настенных часов, что я начинаю удивляться, как это я столько лет жил, не замечая этого звука. А теперь этот звук даже мешает мне прислушиваться.
Надо что-то делать!
Надо сделать вид, что в комнату я только заглянул, и скорее двигать к входной двери. Не успел я это подумать, как где-то, как мне показалось, прямо над моей головой, спокойный, уверенный голос меня спросил:
– Хотите меня сдать?
Замираю как статуя, понимая, что любое моё движение может его спровоцировать. Он же, наверное, только и думает, в кого бы пальнуть. В его положении каждый встречный – враг.
Вот как оно бывает. Где-то за спиной стоит человек, готовый разрядить в меня автомат, а я почему-то вспомнил про чайник, который поставил на плиту и совсем про него забыл. Жена всегда пользуется чайником со свистком, а я терпеть его не могу. Поэтому, как только она уезжает, у меня начинается жизнь без этого дебильного свистуна. В её отсутствие я пользуюсь своим огромным армейским чайником, из которого даже если вся вода выкипит, он и звука не издаст.
Наконец, вспоминаю, что чайник я только собирался поставить, когда меня отвлекла Галя. И тут до меня медленно доходит смысл слов, произнесённых невидимым гостем.
Пытаюсь сообразить, что ему ответить, как он снова спрашивает:
– К ментам поведёте, или, всё же, дадите уйти?
Голос спокойный, как у человека, который никого не убивал. Такие интонации могут быть в голосе у хозяина, спрашивающего гостя: «Вам с сахаром или без?»
Почему он не стреляет, гад? Я бы на его месте…
Хотя, если в такой тишине жахнуть из калаша, все его преследователи через две секунды здесь будут.
А может, и не будет слышно?.. Дом-то деревянный, все звуки глушит.
А может, он, действительно, хочет уйти?
Господи, сколько всего можно за какую-то секунду подумать!
Наконец, начинаю догадываться, где он находится. Похоже, он стоит прямо за моей спиной, на лестнице, ведущей на второй этаж. Вот почему мне показалось, что голос раздаётся откуда-то сверху.
Зная теперь, откуда исходит опасность, осторожно оборачиваюсь.
Конечно, там, на лестнице, немного темновато, но я всё равно первым делом отметил для себя, что никакого оружия у парня нет. По крайней мере, в руках нет.
Оружия у него нет, но от этого он не становится для меня менее опасным, особенно, если учесть, что моя-то палка только похожа на ружьё. Выходит, я безоружен!
Нет, такие мысли даже допускать нельзя! Преступник может понять, что раз я не предпринимаю никаких действий, значит, что-то не так, и начнёт действовать сам. А преступники совершают только преступные действия. Это известно всем.
«А ведь действительно, – подумал я, – передо мной стоит преступник! Не какой-то промелькнувший в телевизионных новостях задержанный подозреваемый! И не актёр, вжившийся в роль так, что, увидев его в другом фильме, мы говорим: «А, это тот парень, который убил, кого-то там!» Нет! Передо мной сейчас самый настоящий преступник! Убийца, если верить тому, что рассказала Галя».
Что делают в таких случаях? Что надо делать в таком случае? Тот ли это случай, когда надо что-то предпринимать? Может, в моём случае самым лучшим будет – вообще ничего не предпринимать? Просто дать ему уйти. Ну, не арестовывать же мне его! Я же не представитель власти, в конце концов! И геройствовать я не собираюсь… Мне совсем ни к чему, чтобы потом в теленовостях про мои подвиги рассказывали.
Господи, какая чушь лезет мне в голову! А гражданский долг!? Вдруг, если я его отпущу, он ещё кого-нибудь укокошит?! А потом, когда соседка мне расскажет, что солдат, которого так и не поймали в посёлке, расстрелял милиционеров, которые пытались его задержать где-нибудь на шоссе, когда он хотел скрыться на угнанной машине, что я буду чувствовать?!
Что помог преступнику оставить сиротами четверых или пятерых детей, чьи отцы погибли при исполнении служебных обязанностей?!
Нет! С этим жить сможет только тот, кто морально к этому готов с детства. Кто воспитан в духе – моя хата с краю. Кто может, спасая свою шкуру, подставить кого угодно. Нет, я с этим жить не смогу!
Боже мой, какой ещё к чёрту гражданский долг!? Парень мне даже не угрожает! Может, заклевали бедного солдатика злые «деды», он их и порешил. Так что, мне теперь ещё сдать его властям?! У него и так вся жизнь теперь наперекосяк, а тут ещё я – законопослушный гражданин! Да с его точки зрения, я тогда такой же козёл, как и те, кто над ним издевался.
А с другой стороны, почему меня должна интересовать точка зрения человека, который прячется в моём доме от милиции? Мне что, теперь ещё учитывать мнения всяких уголовников, чьими действиями руководит дурная наследственность, пьяные дружки и просто ненависть к людям, живущим не так, как всякая шантрапа!?
Шквал мыслей обрушился на мою голову, не готовую к принятию решений в таких ситуациях. Ещё не хватало, чтобы он заметил, что у меня возникли проблемы! Нет, этот наглый тип должен видеть перед собой человека, уверенного в своих действиях, а не размазню. Так что….
Что?
Нельзя чтобы пауза так затягивалась. Раз я не знаю что делать, значит, надо что-то говорить. Не зная, с чего начинают разговор в такой ситуации, я решил, что самым лучшим будет ответить на его вопрос. Пусть даже мне не удастся усыпить бдительность вторгшегося в мой дом преступника, но хоть немного успокоить его и себя в этой ситуации – это сейчас единственное, что я могу предпринять. По крайней мере, мне всегда казалось, что разрядить напряжённую обстановку всегда легче, когда ответов больше, чем вопросов.
– Не поведу я тебя никуда! Не моё это дело!
Голос вроде не дрожит. Эх, уверенности бы мне побольше!
А он уставился на ружьё, как кролик на удава, и молчит, молчит – время тянет.
Или это мне кажется, что время тянется?
Только я хотел спросить его, какого хрена он в моём доме делает, как он, с трудом оторвав взгляд от стволов, сам меня спрашивает.
– То есть, я… просто могу уйти?
Вот тут и подвела меня моя привычка говорить больше одного слова. Не зря господин Черчилль однажды сказал, что в односложных словах иногда больше смысла, чем в целой речи некоторых политиков. А из меня политик – никакой! А раз политик никакой, значит, и дипломат – никакой. А дипломатия мне сейчас, ой, как нужна! Как никогда!
– Конечно, можешь идти. Только… куда же ты в такой одежде идти-то собрался? Будь ты в «гражданку» одет, может, и прорвался бы. А в своём добела застиранном «хб» ты же в сумерках, как мишень для тех, кто тебя ищет, – говорю я ему, пытаясь изобразить из себя человека, которому не привыкать встречать непрошеных гостей, поигрывая стволом.
– А?.. – удивляется солдатик, видимо не понимая, о чём я.
– Одежда твоя, – говорю, – из-за своей застиранности в темноте, аж, светиться будет. Заметен ты очень. Понял?
– Но… «хб» у меня не застирано, а отбелено, – совершенно спокойно отвечает этот наглец. И, видя, что мне это ни о чём не говорит, поясняет:
– Это мода такая. Ну, солдатская, то есть, мода. Я ведь второй год служу, значит, уже могу себе позволить.
– Да уж, как я слышал, ты много чего себе позволил, – аккуратно так вставляю я.
«Лучше, конечно, мне его такими подковырками не возбуждать, – с опозданием подумал я. Мне сейчас надо каждое слово взвешивать, прежде чем озвучивать свои мысли. Но парень, смотрю, вроде и не реагирует на мои колкости».
– Вы ружьё опустить можете? – спрашивает солдатик. – Или так и будете меня стволами сверлить? Я не опасен. Вы не представляете, каково это…
– О, как! А они, которых ты… того, тоже не представляли, каково это, да?..
Парень меняется в лице и хочет что-то сказать.
– Они же… Это… другое…
Ёлки-палки, минуту назад я ждал выстрела в спину, а уже, можно сказать, беседую с человеком, от которого исходит смертельная опасность.
Как будто угадав мои мысли, парень говорит:
– Не опасен я для вас. То, что вы знаете обо мне… это…
– Ты, пока, стой там и на вопросы отвечай, – говорю я, почувствовав, что он ружья боится, – а то, ишь, он, видите ли, не опасен!.. А милиция для чего тебя ищет? И, кстати, насчёт ружья ты не беспокойся. Я без причины в человека стрелять не стану, – «Как некоторые», – хотел добавить я, но решил, что, поскольку я не знаю, в чём там у него дело, то лучше, в моём случае, промолчать.
– А вы тоже… в «Петровку тридцать восемь» не играйте! Какие ещё вопросы? Вы что – следователь? Говорю же, для вас я не опасен. И не знаете вы ничего…
Преступник он или не преступник, а прав он в одном – вопросы ему должен задавать не я. Но, с другой стороны, он же проник ко мне в дом! Так что…
