— Она хорошо спит? Много ли плачет? Рассказывает ли вам, как прошел ее день?
— Что ж, — сказал священник, — дайте-ка подумать.
Миссис Ингерсолл взглянула на свой рукав и сняла с него серую пушинку. Потом снова устремила глаза на Тайлера, который сказал:
— Знаете ли, боюсь, она не рассказывает, как прошел ее день. Но я ее расспрашиваю. — Ему подумалось, что она могла хотя бы кивнуть ему в ответ, но она этого не сделала, так что он продолжил: — Я стараюсь не давить на нее, знаете ли, просто поощряю ее рассказывать, что она сама захочет.
— А можете вы привести пример? — спросила миссис Ингерсолл. — Ну какой-нибудь вашей беседы?
Тайлер подумал, что в ее самоуверенности есть что-то очень жесткое, совершенно непроницаемое. Он ответил:
— Я спрашиваю, что она делала в школе. Кто ее лучшая подруга в классе.
— И что она говорит?
— Боюсь, не так уж много.
— У нас проблема, мистер Кэски.
Под ключицей у него возникла жалящая боль.
— Что ж, — сказал он с готовностью, — давайте ее решать.
— Если бы мы могли решать вот так просто, — возразила учительница. — Но ведь дети не задачки по математике, которые можно решить одним правильным ответом.
Задумчивым жестом Тайлер потер больное место под ключицей.
— Кэтрин требует моего внимания каждую минуту, и, если не получает его, с ней случается припадок: она поднимает визг и не умолкает, пока не доведет себя до изнеможения. — Миссис Ингерсолл поерзала на стуле, садясь поудобнее, разгладила платье на коленях. — Она ни с кем не играет, никто не играет с ней. И поразительно, что она не знает ни одной буквы алфавита. — Миссис Ингерсолл качнула головой в сторону пробковой доски. — И кажется, ей вовсе не интересно их учить вообще. На прошлой неделе она взяла черный мелок и зачертила странички в книжке с картинками.
— Припадки с визгом?
— Вас это удивляет?
— Это меня и правда удивляет, — сказал Тайлер.
— Вы хотите сказать, что дома она не визжит?
— Дома она не визжит. Я хочу сказать именно это. Да.
Миссис Ингерсолл с удивлением — которое показалось Тайлеру наигранным — вскинула голову.
— Ну что ж. Это интересно. У нас она визжит. А вам следует понять: у меня полная комната других детей, за которыми я обязана присматривать.
Тайлер прищурился. Жалящая боль под ключицей, казалось, мешает ему хорошо видеть.
— Так что, преподобный Кэски, вы понимаете, нам следует что-то сделать.
Священник расправил плечи, скрестил на груди руки. А миссис Ингерсолл спросила:
— Кто купает Кэтрин?
— Что, простите?
— Купает, — повторила учительница. — Кто Кэтрин купает?
Брови священника сошлись на переносице.
— Обычно экономка, — ответил он.
— А она ей нравится? — Миссис Ингерсолл вытащила тоненькую цепочку из-под выреза своего красного платья и стала водить по ней пальцем.
Он сказал:
— Ну, с Кэтрин это бывает трудно определить.
— Я имела в виду, нравится ли Кэтрин вашей экономке?
Он обратил внимание на то, что на цепочке висит маленький серебряный крестик.
— О, разумеется. Конни Хэтч — чудесная женщина. Надежная. Достойная гражданка.
— Преподобный Кэски, я спрашиваю вас об этом потому, что Кэтрин иногда выглядит не совсем… ну, недостаточно ухоженной.
Долгое время священник не мог промолвить ни слова. Он подпер подбородок большим пальцем и выпрямился на стуле.
— Я уделю этому больше внимания, — пообещал он. В затылке у него стало горячо.
Миссис Ингерсолл сказала:
— Я несколько раз говорила о Кэтрин с нашим директором, и, если Кейти не исправится, нам кажется, будет неплохой идеей протестировать ее. Не уверена, знаете ли вы, что Ронда Скиллингс… Но ее-то вы знаете, верно?
Тайлер кивнул.
— Ронда собирается защищать в университете диссертацию по психологии о влиянии травмы на ребенка. Ужасно интересно. Сейчас выходят работы о детях, перемещенных во время войны. Ронда пишет свою диссертацию и работает у нас в школе в качестве советника по психологии. Как волонтер. Бесплатно. У нее кабинет внизу. И когда у ребенка… ну, вы понимаете… случается в классе срыв, то прекрасно срабатывает, причем буквально для всех, если такой ученик проводит там с ней некоторое время.
— Боюсь, я не совсем вас понимаю, — произнес Тайлер. — Боюсь, я как-то упустил нить ваших рассуждений…
— Я говорю, у нас есть проблема, мистер Кэски.
— Да. Настолько-то я вас понял.
— И что ее визг в моем классе мешает мне выполнять мою работу.
— Да.
— И что нам очень повезло, что у нас есть Ронда Скиллингс, которая может поработать с Кэтрин, когда девочка ведет себя не очень хорошо.
Священник посмотрел на классную доску, посмотрел на маленькие столики и стульчики, посмотрел на крохотную раковину в углу комнаты. Когда он снова посмотрел на миссис Ингерсолл, ему показалось, что она сидит за толстым листом стекла: красные плечи ее платья, каштановые волосы, завивающиеся в кольца у ключиц…
Он спросил:
— Что же вы раньше не сообщили мне об этом?
Женщина перестала играть с тоненькой шейной цепочкой:
— Мы полагали, проблема со временем разрешится сама собой. Но становилось только хуже.
Священник развел скрещенные ноги, пересел поудобнее на до смешного маленьком стульчике и снова скрестил длинные ноги — теперь сверху была другая.
— Кэтрин не беженка и не ребенок, перемещенный во время войны, — сказал он. — И она не подопытный кролик.
— Однако она представляет проблему в классе! — возразила миссис Ингерсолл, голос ее обрел резкие тона. — Вы спросили, мистер Кэски, почему мы не поставили вас в известность ранее, но, если совершенно откровенно, мы были весьма удивлены, что вы сами ни разу не интересовались, не спрашивали о ней. Родители постоянно спрашивают нас, как их ребенок адаптируется к детскому саду. И конечно, ситуация с Кэтрин…
Тайлер давно перестал воспринимать логику этой беседы, он понимал только: что-то пошло совсем не так, и его отчитывают. Но он не мог вспомнить за что, не мог вспомнить, как дошло до этого. Он снова смотрел на пробковую доску с ярко раскрашенными буквами алфавита, на корзинку с цветными мелками на столе рядом с ней, на красное платье миссис Ингерсолл, на рукаве которого пристроился один длинный каштановый волос.
— Прошу вас, поверьте, — говорила эта женщина, — мы все искренне сочувствуем вам в вашей утрате. Очень сочувствуем. Только я хочу сказать, мне удивительно слышать, что вы удивлены, услышав, что имеется проблема.
Тайлер чуть было не сказал, что чувствует себя несколько потерянным в последние дни, но тут же подумал: «Это же никого не касается, что я чувствую себя несколько потерянным в последние дни». Так что он просто сидел, оглядывая классную комнату; ему очень хотелось бы знать, успела ли учительница поговорить с Рондой Скиллингс об этом или еще нет.
— Мы вполне понимаем, что вам, возможно, не хочется признать, что проблема существует. Это вовсе не так уж необычно. — Миссис Ингерсолл произносила эти слова особенно четко и медленно, словно обращалась к пятилетнему малышу, сжимающему в руке мелок. — Конечно, я понимаю, гораздо легче было думать, что с Кэтрин все в порядке. Но это не так. Она неблагополучный ребенок.
И снова Тайлер прищурился. Взглянув на молодую женщину, он увидел, что она смотрит на него, подняв брови, словно чего-то от него ожидает. Он встал и подошел к окну. Увидел, как приближается вечер: через несколько недель в это время дня будет уже темно. Красное сияние солнца задержалось над горизонтом, прямо над деревьями, что стояли за школьной площадкой для игр, где замерли качели, серые и недвижимые.
— Мы еще не отправляли девочку из класса, — говорила теперь миссис Ингерсолл. — Нам хотелось просто держать вас в курсе. На днях она написала красками очень неплохую картину.
Тайлер услышал, как ее стул проскрипел по полу, услышал уверенный стук ее туфель на низком каблуке — учительница шла через всю комнату. Он повернулся и внимательно смотрел, как она разворачивает большой, свернутый в трубку лист бумаги.
— Но, — продолжала миссис Ингерсолл, протягивая ему развернутый лист, — вы сами видите: она все закрасила черным.
Он сказал очень тихо:
— Вы этого не сделаете.
— Не сделаем — чего?
— Не пошлете Кэтрин в кабинет, где ее станут три дня в неделю подвергать психоанализу. Никто не будет писать конкретное психологическое исследование о моей дочери.
В коридоре, за дверью, звякнуло об пол ведро уборщицы.
Миссис Ингерсолл свернула лист в трубку, слегка коснувшись предохранительной пленки, державшей рисунок в свернутом положении. И тихо ответила, опустив веки:
— Никто не собирается подвергать Кэтрин психоанализу. А вот примем ли мы решение убирать ее из класса на несколько часов в неделю, это, на самом деле, решать не вам. Это городская, а не частная школа, мистер Кэски. И если школа придет к выводу, что Кэтрин нуждается в специальной помощи, мы сделаем все возможное, чтобы она такую помощь у нас получила.
