— Ван Ишэн? — переспросил Ни Бинь. — Здорово, хорошее имя.
Он жестом пригласил Вана сесть.
— Говорят, ты увлекаешься шахматами, это прекрасно, шахматы я отношу к самой высокой культуре. Мой отец — известный шахматист. Я тоже немного играю, но здесь не с кем. Садись, пожалуйста.
Ван снова сел на постель и, не зная, что сказать, натянуто улыбался. Ни Бинь остался стоять, слегка наклонившись вперед.
— Прости, я только что с работы и еще не привел себя в порядок, я ненадолго отлучусь. Кстати, твой отец тоже играет в шахматы?
Ван Ишэн замотал головой.
— Здорово, здорово, — произнес Ни Бинь. — Так я мигом вернусь.
Я пригласил его поужинать с нами змеиным мясом.
— Нет, ни к чему, — отозвался он уже у двери. — А может, и приду.
Все закричали:
— Брось темнить! Придешь или нет?
— Змеиное мясо, конечно, неплохо, тем более что мне предстоит пошевелить мозгами в шахматном матче.
Все посмеялись, затем, прикрыв дверь, стали мыться. Ван Ишэн сидел на краю кровати и думал о чем-то своем.
— Не обращай внимания на Дылду, — посоветовал я Вану, отрезая змеиные головы, — он с причудами.
— Если твой друг и правда силен в шахматах, — сказал один из ребят, — увидим сегодня классную игру. Отец Дылды шахматная знаменитость в нашем городе.
— Отец отцом, сын сыном, шахматная техника не передается по наследству, — возразил другой.
— На шахматных семейных традициях воспитываются прекрасные игроки, — задумчиво произнес Ван. — Нельзя пренебрегать мастерством, которое передается из поколения в поколение. Ладно, сыграем и увидим!
Ван Ишэн с силой сжал кулаки, лицо его было напряжено.
Я подвесил тушки змей, содрал с них кожу и, не помыв, бросил на деревянный стол. Бамбуковым ножом вспорол брюхо у каждой, очистил от внутренностей и, свернув кольцом, целиком положил в миску. А миску опустил в большой котел, куда налил немного воды.
— Ну как, черти, помылись? Открываю дверь!
Все поспешно натянули штаны. Положив во дворе три кирпича и бросив между ними охапку хвороста, я поставил котел и крикнул:
— Присмотрите, чтобы свиньи не столкнули! С огня снимите через десять минут после того, как закипит.
Я пошел в дом готовить баклажаны.
Таз из-под рукомойника вымыли и принесли в нем из столовой четыре-пять цзиней отварного риса и немного баклажанов. Мне понадобились еще головка лука, два зубчика чеснока, имбирь и соль.
Когда появился Дылда с черной деревянной коробкой в руках, я попросил его принести соевой пасты и уксуса в кристаллах.
Наконец я внес котел, открыл крышку, и комната наполнилась паром, а когда пар рассеялся, раздался крик восхищения. На дне, издавая аппетитный запах, поблескивали две змеи. Обжигая пальцы, я вытащил миску.
Заглянув в нее, Ван Ишэн спросил:
— А как же их есть? Ведь они сварены целиком!
— Змеиное мясо не любит железа, — пояснил я, — оно тогда неприятно пахнет. Поэтому змей и варят целиком. Отрывайте палочками по куску, макайте в соус и ешьте.
Я положил баклажаны в котел, чтобы дошли на пару. Дылда принес соевой пасты, по его словам, из последних запасов, а вместо уксуса щавелевой кислоты. Затем он положил на стол коробку, и когда открыл, все увидели шахматы дивной старинной работы! Темные блестящие фигуры из эбенового дерева с выгравированными на них древними иероглифами были инкрустированы золотом и серебром; шахматная доска обтянута шелком, а по центру тем же древним стилем выведены четыре иероглифа. Мы так и впились разгоревшимися глазами в шахматы, к большому удовольствию Дылды.
— Это старинная и очень дорогая вещь времен Минской династии[8]. Отец подарил эти шахматы мне на прощание. Здесь они как-то ни разу не понадобились, мы играли другими, а с Ван Ишэном сыграем этими.
Ван, видимо, никогда прежде не видел такой тонкой работы и очень осторожно, с каким-то внутренним напряжением прикасался к шахматным фигурам.
Растерев соевую пасту с мукой, имбирем и чесноком и добавив туда щавелевой кислоты, я приготовил соус и пригласил всех приступить к еде. Палочки замелькали, как пинг-понговые ракетки. Наполнив миски рисом, все потянулись к мясу, стали раздирать его на части и, едва обмакнув в соус и поднеся ко рту, громко выразили одобрение. Я спросил Вана, не напоминает ли оно ему вкус крабов.
— Я никогда не ел крабов, — набив рот, с трудом ответил Ван.
— Крабов не ел? — поперхнулся Дылда. — Не может быть! Каждый год в праздник Середины осени, — отложив палочки, сказал он, — у моего отца собирается изысканное общество, всякие знаменитости. Они лакомятся крабами, играют в шахматы, дегустируют дорогие вина, сочиняют стихи, делают друг другу поэтические посвящения на веерах. О, через много лет эти веера будут высоко цениться.
Занятые едой, мы слушали его вполуха. Заметив, что мясо исчезает на глазах, он умолк и поспешил взяться за палочки. Вскоре, когда в миске осталось лишь два остова, я принес дымящиеся, прямо с огня, баклажаны, посолив и приправив их чесноком, а змеиные кости залил водой, чтобы сварить бульон. Передохнув, мы снова взялись за палочки и в один присест покончили с баклажанами. Змеиные кости между тем разварились, и я бросил в бульон немного дикого аниса, который в большом количестве растет тут прямо у домов, и комната наполнилась сладковато-пряным ароматом. Отпивая маленькими глотками горячий бульон, все заметно повеселели. Завязался разговор.
— Здорово, здорово, — приговаривал Дылда, приглаживая волосы. Он предложил Вану сигарету, закурил сам и, бросив сигаретницу на стол, сказал:
— Сегодня мы отведали дары гор, жаль, что тут нет даров моря, у нас дома их очень любят. Я слышал от отца, что дедушка специально нанимал женщину чистить ласточкины гнезда. Эти гнезда морские птицы вьют из мелкой рыбешки и креветок, скрепляя слюной. В них много сора и грязи, чтобы почистить одно гнездо, надо потратить не меньше дня. Готовят их на медленном огне, на пару. Едят каждый день понемногу, это очень полезно.
— Фу-ты, дьявол! — удивился Ван. — Еще нанимать кого-то, целый день возиться с одним гнездом! Не проще ли купить рыбы и креветок, сварить их вместе, и все.
— Будь это так просто, ласточкины гнезда не ценились бы так дорого, — с улыбкой заметил Дылда. — А дороги они, во-первых, потому, что собирают их на отвесных морских берегах, рискуя свернуть себе шею, а во-вторых, из-за слюны, которая считается прекрасным укрепляющим и тонизирующим средством. Видите, тут все: и риск, и трудоемкость, и лечебный эффект. Ласточкины гнезда на столе говорят о богатстве и престижности дома.
Это, должно быть, вкусно, пальчики оближешь, решили мы. Но Дылда с улыбкой возразил:
— Нет, у них отвратительный запах.
Мы пожали плечами. Чего ради тогда хлопотать из-за какого-то вонючего гнезда?
Вечерело. На небе светлела луна. От зажженной коптилки на стенах появились тени.
— Сыграем? — спросил Дылда.
Ван, еще не оправившийся от удивления после его рассказа, молча кивнул в ответ. Дылда вышел и вскоре вернулся аккуратно одетый в окружении многочисленных болельщиков, которые, войдя в комнату, во все глаза уставились на Вана.
— Твой первый ход, — сказал он Вану, медленно расставив фигуры.
— Нет, ты ходи, — ответил Ван.
Их окружили плотной стеной. Ходов через двадцать Ван стал немного нервничать, слегка сжимая пальцы.
— Сыграем еще одну, — обронил он после тридцатого хода.
Все с недоумением переводили взгляд с одного игрока на другого, не понимая, кто выиграл.
— Победил — не значит выиграл, — сострил Дылда и потянулся за сигаретой. Ван Ишэн невозмутимо расставлял шахматы. Началась новая партия. Через десяток ходов Дылда надолго задумался, докуривая сигарету.
— Сыграем еще одну, — произнес он с расстановкой через некоторое время.
Все забросали их вопросами, гадая, кто же победитель. Ван сложил фигуры и предложил Дылде сыграть партию вслепую. Тот, подумав, согласился. Они стали по очереди называть ходы. Многие, видя, что за такой игрой им не уследить, слишком сложно, почесав затылки, стали расходиться, захватив с собой масляные коптилки. Комната наполовину утонула во мраке.
С улицы повеяло прохладой, и я предложил Вану одеться, но он словно не слышал. Я устал и сел на кровать, рассматривая лица болельщиков, потом перевел взгляд на Дылду и Вана, они показались мне какими-то диковинными существами. Ван сидел, обхватив руками колени, с глубоко обозначившимися под ключицами впадинами, и, уставившись на неровный свет коптилки, время от времени убивал на себе комара. Дылда так изогнулся, что его длинные ноги уперлись ему в грудь, и прикрыл ладонью лицо, нервно перебирая пальцами.
— Запутался, не помню, — вдруг с коротким смешком сказал он, отняв руку от лица, и расставил фигуры для новой партии. Вскоре, однако, сказал:
