Я подскакивала всякий раз, как в дверях появлялся чей-либо силуэт, и тяжело вздыхала, когда на меня не обращали внимания. Еще пятнадцать минут, и я попробую перезвонить Полин. Отцу — ни за что. Лучше уж сдохну как собака.
Один из официантов, внимательнее остальных, в конце концов заметил мои пляски святого Витта.
— Вы ищете туалет?
— Нн… нет, — пробормотала я, — у меня тут назначена встреча с… уф… В общем, я жду человека, который…
— Это по поводу сумочки, верно?
Я готова была расцеловать его в десны, этого высокого голубчика. Должно быть, он это почувствовал, потому что как будто слегка растерялся.
— Но… он что, уже ушел, да?
Опершись о колонну, слева от меня, он вытянулся вперед и обратился к кому-то, сидящему на невидимой мне банкетке:
— Эй, Ромео… Просыпайся, она здесь, твоя мышка.
Я очень медленно обернулась. Не то чтобы я смутилась, но чувствовала себя ужасно неловко. Пожалуй, даже уязвленной тем, что он был так близко, причем уже так давно.
И в прошлый раз тоже, должно быть, он сидел на том же самом месте, в своей засаде, притаившись в темноте, и… уф… это было… В общем, это была не очень честная игра, чего уж там… Хорошее воспитание, молодой человек, требует не прятаться от дам.
Я очень медленно обернулась, потому что внезапно вспомнила все, что он мог или должен был слышать. Начиная от моей встречи с соседкой, с ее «незаметным» конвертом, с ее страхами и моим бахвальством и тем, как горячо я ее приободрила, тогда как пару минут спустя уже плевать на нее хотела, имитируя ее голос в телефонном разговоре с Марион. И… Ох… Хм… Телефон… Все эти истории с парнями, и наше ржание разгоряченных мандавошек… И… и мои трусики… и мое сосание ледышек, и… Ох… На помощь.
Я обернулась, крепко сжав зубы и уже ища взглядом какую-нибудь мышиную норку, чтобы спрятаться в ней, пока он еще не до конца проснулся.
Но он спал. Хотя нет, он не спал, потому что он улыбался.
Он улыбался с закрытыми глазами. Как кот. Огромный котяра, в восхищении от собственной шкоды.
Чеширский кот Матильды в стране Бед и Хлопот.
— Вот видите… Он был совсем рядом… Ладно, хорошо, я вас оставлю, да? — сказал официант и испарился.
Бульк.
Через несколько секунд, показавшихся мне вечностью, за время которой я успела обработать картинку: damned,[18] проклятье, опять неудача, он некрасивый, толстый, у него торчит вихор, одет как пентюх, побрился прямо перед встречей, дважды при этом порезавшись, грызет ногти, от него непонятный запах, и я не вижу своей сумки, — он наконец открыл глаза.
Он смерил меня очень странным взглядом. Словно держал на мушке или же втайне бросал мне вызов. Он провел пальцем по веку, снял ресничку и снова закрыл глаза.
О черт, подумала я, мало того, что он урод, так он еще и напился. Или же обкурился. Да, да, конечно, да у этого кретина, у него же вся Ямайка в крови…
Я незаметно чуточку передвинулась, чтобы посмотреть, нет ли у него под ногами моей сумки, готовая схватить ее и бежать, оставив его наедине с его тихими радостями составителей гербариев. Увы, нет, под столом моему взору предстала лишь пара ужасных ботинок. Такие черные тупоносые башмаки первого образца жандармского обмундирования и в придачу к ним белые теннисные носки с полоской — в общем, аминь.
Ох, девочка моя…
Как же ты могла так низко пасть?
Так, ладно, не буду же я вот так вот на него смотреть, пока он дрыхнет, и считать его шрамы. Я повернулась обратно и снова открыла книгу, ожидая, пока виновник этого… как я там говорила? свидания? «нечаянного»? «с неба на меня свалившегося»? не соизволит вспомнить обо мне.
Прошло десять минут, я не продвинулась ни на строчку.
Я была вне себя. И что я здесь делала? Кого это я ждала? И кто это так откровенно надо мной издевался?
Я закрыла книгу, взяла цветы и собралась уходить.
— Матильда?
Потом отчетливее:
— Матильда Эдме Рене Франсуаза?
Я навострила ухо и приподняла бровь.
— Девочки, хотите что-нибудь выпить?
Да уж, везет как утопленнице: он еще и юморист.
Ладно, это как минимум означает, что у него есть мое удостоверение личности, хоть что-то.
Увидев мои колебания, он немного расстегнул молнию своей куртки так, что я увидела свою сумку у него на груди. На том он и остановился, положил руки на стол, посмотрел на них, поднял голову, взглянул мне прямо в глаза:
— Простите… Очень рано встал. Вы идете?
Я села напротив него.
Некоторое время мы с ним поиграли в гляделки — кто кого, довольно долго, но потом я проиграла. Я спросила его:
— Вы в пятницу тоже сидели здесь?
— Да.
— Тоже спали?
— Нет.
— Я вас разбудила?
— Это мне цветы? Как мило.
Он взял у меня из рук цветы и протянул взамен мою сумку.
Она была теплая. Я прижала ее к себе и… и жизнь вернулась.
Интуитивно, по весу сумки, по тому, что он был некрасив, и по тому, как улыбался, по его порезу, запекшейся запятой видневшемуся у него под правым ухом, по его дешевым шуточкам и тому, как он вежливо прикрывает рот рукой, пряча свою зевоту, я точно знала, что он ничего у меня не взял. И в тот момент, когда я это осознала, я поняла и то, что думаю вовсе не о конверте с деньгами, а обо всем остальном. О себе. О своей сущности и своей вере в человечество. Обо всех ударах судьбы, выпавших на мою голову в том возрасте, который принято считать нежным, которые, конечно, сильно меня затронули, да, но все же не изуродовали вконец…
— Так что вы будете пить?
Он сделал заказ, и мы снова принялись недоверчиво изучать друг друга.
В духе первого знакомства двух целомудренных мормонов это было горячо. Некоторое время спустя я все же попыталась продолжить разговор, спросив его слегка придурковатым тоном:
— А вас и правда зовут Ромео?
— Нет.
— А?
— Меня зовут Жан-Батист.
— А…
— Вы разочарованы?
— Уф… нет.
Да уж, прямо-таки конкурс по риторике…
Я вспоминала знакомые мне живописные работы, изображающие святого Жан-Батиста,[19] вернее его голову на серебряном блюде, и видела там его. Оставалось только засунуть ему по веточке петрушки в каждую ноздрю.
Хихикая про себя, я, пусть и не слишком быстро, все же взяла себя в руки. Меня задело то, что столь заурядный молодой человек может настолько вывести меня из себя.
— Вы так радуетесь, потому что сумку нашли?
— Да, — улыбнулась я.
Принесли наши напитки: мне чай (мои добрые намерения), а ему двойной эспрессо, в который он старательно положил два или три кусочка сахара. Или даже четыре.
— Восстанавливаете силы?
— Да.
Мы снова замолчали, попивая свои чай-кофе.
Он смотрел на меня.
Он смотрел на меня так, что становилось неловко.
— Я вам кого-то напоминаю?
— Да.
О’кей…
Ух… Непростым оно оказалось, наше дело… А мне абсолютно не хотелось поддерживать с ним разговор. Мне было не по себе, мне казалось, что он заучивает меня наизусть, и из-за этого неуместного прилежания он выглядел как идиот. Кстати, до такой степени, что я даже, помнится, подумала, не впрямь ли он немножечко ку-ку. В смысле — заторможенный слегка, словно недоношенный. У него был чуточку приоткрыт рот, и я с ужасом ждала момента, когда оттуда потечет слюна.
Бог свидетель, я все-таки пыталась: воздух сегодня свеж, Париж — большой город, туристы повсюду, голуби летают, ну и какие-то еще вступления в том же духе, достаточно мощные, но он меня не слушал. Он снова погрузился в экстатическое блаженство, и я почувствовала себя чем-то навроде лурдского грота, только без Мадонны и четок.
Ну вот, и зачем только обновила свое красивое белье, спрашивается…
Не знаю, что вывело его из оцепенения, но в какой-то момент он вдруг фыркнул, посмотрел на часы и принялся искать свой бумажник:
— Мне пора идти.
Я ничего не ответила. Вздохнула с облегчением. К тому же мне не терпелось проверить, не ошиблась ли я. Люди, я их люблю, но все-таки немного им недоверяю, в силу опыта. Должно быть, он прочел мои мысли, потому что в тот момент его взгляд переменился: он посмотрел на меня с некоторым… презрением, что ли.
— Ты видишь этот чемодан?
Нет, я его раньше не замечала, но действительно у его правой ноги стоял тонкий бежевый кейс.
— Смотри…
Он указал мне на цепочку, соединявшую ручку чемодана с ремнем его брюк.
— Это стоит не столько, сколько лежит в твоей сумочке, но… просто для меня, это все же зарплата за несколько месяцев…
Он замолчал. Я думала, он потерял нить своих мыслей, и уже собиралась было ляпнуть глупость, чтобы как-то сгладить неловкость, но он вдруг совсем тихо добавил, теребя свою цепочку:
