Точно так же, как дышать, мне необходимо испытывать волнение, любить и восхищаться. Письмо друга, картина Бальтюса на открытке, страница Сен-Симона придают смысл бегущему времени. Но дабы оставаться настороже и не погрязнуть в вялом безразличии и смирении, я сохраняю определенную меру ярости и ненависти: не слишком много и не слишком мало — как скороварка, имеющая предохранительный клапан, чтобы выпускать пар и не взрываться.
Так-так, скороварка… Хорошее название для театральной пьесы, которую, возможно, я когда-нибудь напишу на основе собственного опыта. Я подумывал также назвать ее «Глаз» и, конечно, «Скафандр». Интрига и декорации вам уже известны. Госпитальная палата, где месье Д., зрелого возраста, отец семейства, учится жить с locked-in syndrome, осложнением после серьезного сердечно-сосудистого нарушения. Пьеса рассказывает о приключениях месье Л. в медицинском мире и развитии его отношений с женой, детьми, друзьями и компаньонами в крупном рекламном агентстве, одним из основателей которого он является. Амбициозный и, пожалуй, циничный, не знавший до сих пор неудач, месье Л. привыкает к невзгодам, видит, как рушится надежность, которой он был окружен, и обнаруживает, что плохо знает своих близких. Следить за этой медленной переменой будет весьма удобно благодаря голосу за кадром, воспроизводящему внутренний монолог месье Л. во всех ситуациях. Остается лишь написать пьесу. У меня уже есть последняя сцена. Сцена погружена в полумрак, и только кровать, стоящую посередине, окружает сияние. Ночь, все спят. Внезапно месье Л., неподвижный с того момента, когда впервые поднялся занавес, отбрасывает простыни и одеяло, соскакивает с постели и проходит по сцене в нереальном свете. Затем свет гаснет, и в последний раз слышится голос, читающий внутренний монолог месье Д.: «Черт, да это был только сон».
Этим утром, едва рассвело, словно злой рок обрушился на палату 119. Вот уже с полчаса аварийный сигнал аппарата, который регулирует мое питание, звонит в пустоту. Я не знаю ничего более глупого и удручающего, чем это назойливое «бип-бип», терзающее мозг. К тому же от испарины отклеился пластырь, закрывающий мое правое веко, и слипшиеся ресницы мучительно щекочут мне глаз. В довершение всего выскочил мочевой катетер. Меня совсем затопило. В ожидании помощи я напеваю себе старый припев Анри Сальвадора: «Приходи, беби, все это пустяки». Впрочем, вот и медсестра. Машинально она включает телевизор. Время рекламы. «3617 Миллиард» — сервер телеинформационной сети «Минитель» — предлагает ответить на вопрос: «Вы готовы заработать целое состояние?»
Когда кто-нибудь в шутку спрашивает меня, не собираюсь ли я совершить паломничество в Лурд, я отвечаю, что уже совершил его. Было это в конце 70-х годов. Жозефина и я, чтобы поддержать наши довольно сложные отношения, попытались предпринять совместную увеселительную прогулку — одно из тех путешествий, во время которых раздоры случаются чуть не каждую минуту. Чтобы выезжать утром, не зная, где придется спать вечером, и не ведая, каким путем удастся достичь этого неизвестного места, надо либо быть весьма дипломатичным, либо отличаться крайней неискренностью. Жозефина, как и я, относилась ко второй категории, и на целую неделю ее старенький бледно-голубой автомобиль с откидным верхом стал местом постоянных семейных споров. От Эксле-Терм, где я едва успел пройти стажировку по длительным прогулкам, посвященную чему угодно, но только не спорту, до Шамбр-д’Амур, маленького пляжа на баскском побережье, где у дяди Жозефины была вилла, мы проделали бурный и прекрасный путь по Пиренеям, оставив за собой след нескончаемых утверждений: «Я этого никогда не говорил!» (или «не говорила»).
Основным мотивом нашего сердечного разлада был толстый том в шестьсот или семьсот страниц в черно-красной обложке, на которой выделялся броский заголовок: «След Змея». В книге рассказывалось о приключениях Шарля Собража, своего рода гуру с большой дороги, который очаровывал и грабил западных путешественников где-то возле Бомбея или Катманду. История этого «змея» франко-индийского происхождения была подлинной. Кроме этого, я был бы не способен сообщить никаких подробностей, но зато я отчетливо помню о той власти, какую Шарль Сображ возымел надо мной. Если после Андорры я еще соглашался отрывать глаза от книги, чтобы полюбоваться пейзажем, то, добравшись до Пик-дю-Миди, решительно отказался выйти из машины и прогуляться до обсерватории. Правда, в тот день гору окутывал густой желтоватый туман, что ограничивало видимость и уменьшало привлекательность экскурсии. Тем не менее Жозефина бросила меня в машине и отправилась на два часа дуться на меня в облаках. Может, ей хотелось избавить меня от колдовских чар и потому она непременно стремилась попасть в Лурд? А так как я никогда не бывал в этой всемирной столице чудес, то, не дрогнув, согласился. Во всяком случае, в моем распаленном от чтения сознании Шарля Собража я путал с Берандеттой Субиру, а воды Адура мешал сводами Ганга.
На следующий день, преодолев перевал Тур де Франс, подъем на который даже в машине показался мне изнурительным, мы въехали в Лурд при удушающей жаре. Жозефина вела машину, я сидел рядом с ней, а помятый «След Змея» возлежал на заднем сиденье. С самого утра я не осмеливался притронуться к нему, так как Жозефина решила, что мое пристрастие к этому экзотическому повествованию выдавало во мне отсутствие интереса к ней самой. Мы приехали в самый разгар сезона паломничества, и гостиницы были переполнены. Однако, несмотря ни на что, я систематически прочесывал гостиницы, хотя в ответ мне только пожимали плечами или говорили: «Мы очень-очень сожалеем», и тон этих слов зависел от ранга заведения.
От пота моя рубашка прилипала к пояснице, а главное, угроза новой ссоры опять нависала над нашим экипажем, когда привратник гостиницы «Англетер», «Испания», «Балканы» или еще какой-то заявил мне назидательным тоном нотариуса, который сообщает наследникам о неожиданной кончине некоего американского дядюшки: «Да, имеется номер». Я воздержался от слов: «Это чудо!», поскольку инстинктивно почувствовал, что здесь такими вещами не шутят. Лифт оказался чересчур большим, вполне подходящим для носилок, и через десять минут, принимая душ, я понял, что наша ванная комната действительно была оборудована для инвалидов.
Пока Жозефина в свою очередь предавалась омовениям, я в одном полотенце кинулся к несравненному оазису всех страдающих от жажды минибару. Для начала я разом выпил полбутылки минеральной воды. О, бутылка, я всегда буду ощущать твое стеклянное горлышко на своих пересохших губах. Затем приготовил бокал шампанского для Жозефины и джин с тоником для себя. Выполнив свои барменские обязанности, я украдкой начал стратегический отход к приключениям Шарля Собража, однако вместо предполагаемого умиротворяющего действия шампанское вновь придало небывалую силу туристическим устремлениям Жозефины. «Я хочу увидеть Пресвятую Деву», — заявила она, прыгнув обеими ногами вперед, подобно католическому писателю Франсуа Мориаку на знаменитой фотографии.
И вот мы отправились к святому месту под угрожающе тяжелыми небесами вслед за непрерывной вереницей инвалидных колясок, направляемых дамами-благотворительницами, которым это явно было не впервой. «Если пойдет дождь, все в базилику!» — протрубила уверенно возглавлявшая шествие монахиня с горделивым чепцом на голове и четками в руках. Тайком я наблюдал за больными, их скрюченными руками, замкнутыми лицами, за этими съежившимися комочками жизни. Один из них поймал мой взгляд, я изобразил улыбку, но он в ответ показал язык, и я почувствовал, что глупо краснею до ушей, словно провинился. Розовые кроссовки, розовые джинсы, розовый хлопчатобумажный свитер — счастливая Жозефина двигалась посреди темной массы: все французские кюре, которые еще одеваются как кюре, казалось, назначили здесь встречу. Жозефину охватил чуть ли не восторг, когда хор сутан запел: «Пресвятая Мария, Матерь Божия, заступись за нас, грешных» — гимн ее детства. Судя по окружающей обстановке, не слишком внимательный наблюдатель мог бы подумать, что находится в окрестностях Парка принцев в день европейского чемпионата.
На большой эспланаде перед входом в пещеру под назойливый ритм песнопений Ave Maria извивался километровый хвост ожидающих. Я никогда не видел подобной очереди, разве что, возможно, в Москве, у мавзолея Ленина.
— Послушай, я не стану стоять в этой очереди!
— Жаль, — ответила Жозефина, — это пошло бы на пользу такому нечестивцу, как ты.
— Вовсе нет, и это даже опасно. Представь себе человека в добром здравии, который приходит в самый разгар явления. Свершается чудо, и он оказывается парализованным.
С десяток голов повернулось в мою сторону, чтобы посмотреть, кто ведет столь варварские речи. «Идиот», — прошептала Жозефина.
