— Отдохнули, подышали, так, хорошо… а теперь тужимся, раз-два! Сильнее, давай-давай, не изображай потугу, а тужься… Молодец! Теперь передохни…
Оленька, я предлагаю сделать небольшой разрез в промежности, — сказала Елена Ивановна в перерыве между потугами. — Лучше, конечно, под местным обезболиванием, но можно и без него. Разрез предотвратит разрывы мягких тканей…
— Эпизиотомия, я знаю, — ответила просвещенная роженица. — Не надо, пусть все идет как идет…
Данилов уважал людей, следующих своим убеждениям. Эпизиотомия — это разрез мягких тканей промежности. Врачи делают ее не потому, что садисты, а только для расширения родовых путей. Правильно сделанный разрез действительно облегчает продвижение головы ребенка и тем самым предотвращает разрывы.
Опытные врачи зачастую делали разрез и без обезболивания. Дело в том, что головка плода на высоте схватки сильно растягивает ткани промежности, и от этого они на некоторое время утрачивают чувствительность.
— Вы уверены? — переспросила Юртаева. — Ведь это просто разрез в два сантиметра…
— Не надо… не хочу…
— Хозяин — барин, — негромко высказалась в сторону Вартик. — Наше дело — предложить.
— Разрывы будут, — сокрушенно покачала головой Юртаева.
— Это мы еще посмотрим, — ответила акушерка. — Али мы не мастера?
— Мастера, мастера, — поспешила согласиться Юртаева. — Это я так — про себя… Потерпи, Оленька, мало уже осталось. Совсем чуть — чуть…
Роженица никак не отреагировала на ее слова.
— Теперь не тужься! — громко сказала Вартик, когда головка плода должна была вот-вот выйти наружу.
Акушерский талант в первую очередь заключается в том, чтобы помочь ребенку выйти наружу правильно, не порвав мать и не навредив себе.
Роженица поняла команду слишком буквально — прекратив тужиться вообще. Все замерло.
— А теперь тужимся как следует! — гаркнула Вартик.
Реакции не последовало.
— Давай же! Ну!
— Не могу, — слабо простонала Оленька. — Сил нет…
Юртаева среагировала мгновенно. Встала сбоку от роженицы, перекинула руку через ее живот, ухватилась за противоположный край кровати и, приседая, как следует надавила вниз, крикнув:
— Тужься! Тужься сильнее, чтоб тебя!
— М-м-мы-ы-ы! — послушно напряглась Оленька.
Раз, другой, третий… и вот Вартик, ухватив за головку, потянула новорожденного наружу — очень осторожно, чтобы ненароком не свернуть малютке шею. Движения отработаны многими годами практики, ведь «легкая рука» — это только на десять процентов талант, а остальное — знания и опыт.
Новорожденный был бледно-синим, не шевелился, не кричал, и, как показалось Данилову, не дышал. Девяткина приняла его у акушерки, хлопнула по спине, недовольно покачала головой, и, как только Вартик перевязала и перерезала пуповину, стремглав сорвалась с места, шепотом бросив коллегам:
— Дышит.
За ней выбежала «детская» медсестра.
— Всего один крошечный сантиметровый разрыв, — гордо сказала Вартик. — Для первородящей…
Для первородящей, да еще без эпизиотомии, это и впрямь было замечательно. Могло бы быть гораздо хуже.
Юртаева вытерла рукой пот со лба, поправила очки и нарочито весело сказала:
— Поздравляю, Оленька, вот мы и отрожались.
— Все? — не поверила молодая мать, еще три минуты назад бывшая роженицей.
— Все, — подтвердила врач. — Девочка у вас, дочка…
Юртаева сделала короткую паузу, и, словно прикинув в уме, продолжила:
— Три с половиной килограмма.
— А сколько баллов?
— Что? — переспросила врач.
— Сколько баллов по Апгар?
Баллы по шкале Апгар — от нуля до десяти — это первая оценка, которую получает крошечный человечек, едва появившись на свет. Потом в его жизни будет множество оценок, но вряд ли какая-нибудь из них по важности сможет сравниться с самой первой, характеризующей его жизнеспособность. Акушер оценивает ребенка сразу после рождения и через пять минут, характеризуя его крик, дыхание, цвет кожи…
— Девять баллов! — Чтобы не травмировать молодую мать, Елена Ивановна увеличила оценку более чем в три раза.
— А где она? — заволновалась мать. — Почему я ее не слышу?
— Ее сейчас обрабатывают, взвешивают… и вообще неонатологам много чего надо сделать с новорожденным. Тем более что вы сейчас настолько изнурены, что вам ее и в руках не удержать. Так что всему свое время. Не волнуйтесь — с ребенком все нормально.
— А когда ее принесут?
— После того, как вы поспите, — пообещала Юртаева. — Вам надо отоспаться, прийти в себя… Снотворное я вам не предлагаю…
— Не надо.
— …думаю, что вы и так заснете.
Юртаева помяла опавший живот пациентки, оценивая, на каком уровне находится дно матки, и положила на него пузырь со льдом, обернутый в вафельное полотенце.
— Холодно! — поморщилась Оленька.
— Это необходимо! — категорично отрезала Юртаева.
— Хорошо.
— Вот и славно! Сейчас я наложу вам швы на место разрыва, а затем мы переведем вас в соседнюю палату, вы там полежите несколько часов, а потом уже пойдете «на этаж», — резюмировала Елена Ивановна. — Швы накладывать без обезболивания? Или сейчас, когда все уже позади…
— Без обезболивания. Действительно — все уже позади…
— Будь по-вашему, — согласилась врач.
Юртаева задвинула выдвижной лоток кровати, предназначенный для приема новорожденного, уселась у распахнутых колен Оленьки и начала шить. Вартик ей ассистировала — подавала салфетки, тампоны и зажатую в зажиме иглу с уже вдетой нитью. Они справились за пару минут.
Данилов тем временем измерил пациентке давление, оценил пульс, выслушал сердечные тоны, осмотрел зрачки и не нашел никаких отклонений.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он.
— Превосходно, — попыталась улыбнуться родильница.
— Ничего не беспокоит?
Пациентка закрыла глаза и отрицательно покачала головой.
Наложив два шва, Елена Ивановна обратилась к Данилову с Ирой:
— Спасибо, коллеги, можете отдыхать. Отстояли свое.
«Отстояли, отсидели — какая, к черту, разница», — подумал Данилов, отправляясь в ординаторскую — выпить кофе.
— Как все прошло? — спросил его заведующий отделением анестезиологии.
Общительный и добродушный, Илья Иосифович предпочитал ординаторскую своему крошечному кабинетику.
— Мать нормально, ребенок не очень.
— Совсем плохо?
Данилов пожал плечами. Взяв со своего стола чашку, он дунул в нее, затем бросил внутрь чайный пакетик, налил сверху кипятка и уселся на диван, закинув ногу на ногу.
— Совсем с ума посходили некоторые, — начал Вознесенский.
— Кто именно? — спросил Данилов.
Как будто не знаешь! — хмыкнул шеф. — Народ продолжает волноваться — кого на «хозяйкино» место посадят. И с каждым днем волна все шире, а дерьмо — все гуще. То Гавреченков сходит с ума, то Гвоздев на что-то надеется. И начмед небось когти точит, даром что в отпуске…
Главному врачу роддома недавно исполнилось шестьдесят три года, и вскоре она должна была уйти со своего поста. Все в больнице гадали: кто займет ее место? Многие сотрудники считали, что «повысят» кого-то из своих, и пытались понять, кого именно. Вознесенский же придерживался противоположного мнения, ожидая, что новый главный врач будет из «варягов»: кем-то посторонним, пришлым.
— И каждый пытается перетянуть меня на свою сторону. Всю плешь проели! — Шеф звонко шлепнул свободной левой рукой по своей блестящей лысине. — Да еще с намеками, что если, мол, что не так, то заведующим тебе не быть! Если честно — то в гробу я видел это заведование. Я здесь все потерял — и здоровье, и сон, и шевелюру! Уйду в госпиталь ветеранов, меня туда давно зовут заведовать, непременно уйду!
Если верить Илье Иосифовичу, каждое лечебное учреждение Москвы мечтало заполучить его в заведующие отделением анестезиологии и реанимации. Однако он не торопился уходить, сохраняя верность родильному дому, в котором, по его собственному признанию, потерял все, кроме умения радоваться жизни. На потерявшего здоровье энергичный толстяк Вознесенский похож не был. Шевелюра — другое дело, от нее на голове заведующего отделением остался только неширокий венчик полуседых волос.
— Ладно! — Сделав очередной глоток кофе, Илья Иосифович подобрел. — Поработаю пока. Мне в этом цирке божьем не участвовать — анестезиолога в главврачи роддома все равно не поставят. Понаблюдаю со стороны, а уж потом уйду. Если вынудят.
— Мудрое решение, — вежливо кивнул Данилов, которому давно наскучили однообразные речи заведующего. — Поживем — увидим.
— Слышал я, что вашего Гучкова вроде бы прижали, — продолжил Вознесенский, для которого Данилов был не просто подчиненным, а человеком со «скорой помощи». — Будто бы за закупку лекарств…
