— Мистер Моррисси, — певуче, протяжно запричитал голос, — когда я в последний раз организовал нечто подобное, помог подготовить защиту, мобилизовать мужество и все такое прочее, совет присяжных отсутствовал всего шесть минут. И знаете, почему им потребовалось столько времени, чтобы вынести вердикт «невиновен»? Знаете, почему?
— Я знаю, какой вердикт был тогда вынесен, но…
— Потому что сразу двое присяжных хотели быть старшиной. Вот они об этом и спорили. Присяжных было двенадцать, все белые, и двое из них хотели быть старшиной. Шесть минут они пытались это уладить. Наконец решили дело с помощью спичек — кто-то зажал спички в руке за спиной и спросил тех двоих, ну, вы знаете, сколько у него в руке спичек, и тот, который оказался ближе к истине, стал старшиной. На это у них и ушло шесть минут. А когда кончился суд, здесь начали пошаливать, после темноты на дорогу выйти было нельзя: белые парни носились в машинах туда-сюда и упражнялись в стрельбе по живым мишеням. Дом, в котором жил парнишка, если это можно назвать домом, сожгли в тот же день: не успел он из суда выйти, как начался пожар. Всей его семье пришлось уехать отсюда. Но знаете, что главное?
— Что? — нехотя спросил Джек.
— Ему крупно повезло, что он не выиграл дело.
Джек смотрел на фотографию молоденького черного парнишки, плохо переснятую из атлантской газеты. Он нетерпеливо постучал по ней.
— Мистер Эфрон, я ценю, что вы мне все это сообщили, — сказал он. — Но надо же с чего-то начинать. Это ведь было вначале, а сейчас перед нами совсем другое дело, дело более бесспорное, перед нами настоящее убийство… стрельба при свидетелях… в невооруженную, беззащитную жертву…
— Ну, они не допускают, что он не был вооружен.
— Мне необходимо поговорить с вами, могу я приехать? У нас тут есть взятая напрокат машина. Я могу быть у вас через час…
— Нет. Я ничем не в состоянии вам помочь.
— Что? Подождите. Бойкот продолжается уже двадцать третий день, а никто не пострадал, было только несколько потасовок, верно? И ведь люди были крайне пессимистично настроены, так? Я не считаю, что в этом округе ничего нельзы добиться. Я не считаю, что нельзя добиться приговора этому полицейскому, хоть какого-то приговора, — а вы другого мнения? У меня тут стоит машина, и я тотчас выеду.
— Они поедут за вами, — еле слышно произнес голос.
— Что? За мной поедут? Кто? — Джек рассмеялся. — Я хожу по всему городу, хожу пешком к себе в мотель и обратно, и никому до меня дела нет. В этом городе все вовсе не так плохо, как я предполагал.
— Ничего вы об этом городе не знаете.
— Если вы скажете, как добраться до вашего дома…
— Нет, не могу. Не могу я на это пойти. Время сейчас неподходящее. Очень скверное время.
Джек помедлил. Затем сказал:
— Хорошо, тогда я поеду к его родителям. Я могу ведь обратиться прямо к ним. Я предпочел бы действовать через вас, но я могу и прямо выйти на них.
— Послушайте, мистер Моррисси, я вам не советую…
— Надо же с чего-то начинать. Дело Хэрли…
— Сейчас оставьте этих людей в покое. Вы… теперь-то вы все знаете… У вас есть опыт, мистер Моррисси, в этом нельзя вам отказать, и вы знаете, что семья потерпевшего не сможет взять и уехать, как уедете вы. Я уверен, что вы знаете, хоть и не по личному опыту, что при таких обстоятельствах семья покойного должна оставаться на месте? Что они не могут сесть на самолет и бежать на Север?
— В таком случае могу я приехать к вам поговорить? — спросил Джек. — Мне кажется, если мы посидим и потолкуем, если я объясню вам, как собираюсь действовать…
— Через все это я уже прошел, — еле слышно донесся голос. Он звучал не настороженно, а приглушенно. Он был, как легкое дуновение, бесплотен. Все чувства Джека обострились: он уловил, что преподобный Эфрон вот-вот сдастся.
— Я знаю, что вы для людей тут сделали, я очень многое о вас знаю, — горячо сказал Джек, — и если бы мы только могли побеседовать, если бы я мог объяснить вам…
— Если бы я мог объяснить вам…
— Да, но лично — не по телефону.
Голос снова куда-то ушел. Джек напряженно ждал. Он почему-то был уверен, что одержит победу: вся его жизнь — это серия маленьких ощутимых побед.
— Я, мистер Моррисси, — заговорил преподобный Эфрон: казалось, он крепче прижал к себе телефонную трубку, и голос зазвучал прямо в ухо Джеку, — я прошу вас немного подумать о семье Хэрли. Они не только потеряли сына, не только оказались в центре газетной шумихи, но они прекрасно сознают, что за ними следят. Даже за дорогой, которая ведет к их дому. Вы понимаете, что я говорю?
— Да, — сказал Джек, — но…
— Когда у нас тут, в округе Лайм, последний раз было такое, волнения не утихали полгода, да и до сих пор не все успокоилось. А теперь вот идет бойкот, и я всячески его приветствую, я приветствую людей, которые провели всю предварительную работу и спланировали его, и я поддерживаю его в душе, но я и моя паства в нем не участвуем — сейчас, думается, настал и мой черед так поступать. Позвольте я расскажу вам насчет того, прошлогоднего, дела: это было нападение, двое белых окружили парнишку по имени Гловер на мосту, тут недалеко, и столкнули вниз — он упал с довольно большой высоты на камни и основательно покалечился. Было это днем, в воскресенье, и вдоль реки катались люди, так что пятеро свидетелей, остановив машины, наблюдали этот спектакль. Все они были белые. А теперь слушайте дальше: в одной из машин сидела пожилая женщина, белая женщина, чья-то бабушка, и она страшно возмутилась этими белыми, которые столкнули Гловера, и заявила, что расскажет всему свету, что произошло, — в таком она была негодовании. Слово свое она сдержала. И при расследовании обвинила кого надо было и не солгала. После этого приехал юрист из Комитета демократов-защитников, со всеми с нами поговорил, и мы все пришли в великое волнение от тех перспектив, которые перед нами открылись. Дело в том, что белая женщина собиралась выступить в качестве свидетельницы и…
— Я знаю об этом процессе, — сказал Джек.
— Нет, вы меня выслушайте до конца, мистер Моррисси. Заметьте себе, что первоначальные свидетели, — а у противоположной стороны их было четверо, да еще вызванный шерифом доктор, который тоже принял их сторону, — сказали, что парнишка расшибся не от падения, а когда пытался выбраться на берег по камням. Сказали, что малый поскользнулся на камнях, так как, видите ли, камни были мокрые. Значит, на их стороне было пятеро. А на нашей стороне — пожилая белая женщина и, конечно, парнишка, которого немного подлатали в больнице и выпустили на костылях. Итак, назначают слушание дела. Весь штат только этим и живет, и пожилую женщину интервьюируют в газетах и по радио, а она очень упрямая и не собирается менять свои показания. А потом, знаете ли, — впрочем, вы знаете, как это бывает, — в последнюю перед тем понедельником пятницу пожилую женщину отвозят в дом для престарелых к северу от Оксида и сажают под замок — все бумаги, как надо, оформлены, и она до сих пор там. Остается один свидетель — парнишка. Вы читали стенограмму? Ему было всего четырнадцать лет, и он был до того перепуган, что двух слов не мог связать. Все свидетели поклялись, что он первый затеял драку, а потом сам спрыгнул с моста… Ну и, конечно, доктор показал, что он расшибся вовсе не от падения, а оттого, что поскользнулся на больших камнях. Присяжные отсутствовали шесть минут, да и то лишь потому, что заспорили, кому быть старшиной.
— Это было самое первое дело такого рода, и вели его неправильно, — сказал Джек. — То есть хочу сказать, конечно, готовились к нему тщательно, но вы оказались недостаточно сильны, потому что у вас была всего одна свидетельница, и к тому же…
— Семья парнишки — всем им пришлось уехать, и дом их сожгли — да, в определенном смысле они оказались недостаточно сильны. Не говоря уже о некоторых из нас, которые предпочли остаться здесь.
— Ас вами что-нибудь случилось?
— Моя особа не имеет тут значения, я говорю не о себе, не обо мне речь. Вы читали стенограмму?
— Нет, не читал, но я знаю о ней, — сказал Джек. Его разозлило то, что он вынужден был это признать. Но он старался сохранять хладнокровие. — Мистер Эфрон, послушайте, нам необходимо поговорить об этом с глазу на глаз. Мы с вами оба на одной стороне. Я настоятельно прошу вас поговорить со мной, иначе мне придется непосредственно обратиться к родителям…
— Если я могу просить вас об одолжении, то оставьте их в покое. Мистер Моррисси! Послушайте, поживите немного в Яве, пока там бушуют страсти… Послушайте, если ваши друзья будут и дальше разгуливать по Главной улице, я не говорю про вас — я ведь вас лично не знаю, но ваши друзья или коллеги, которые работают с вами над осуществлением проекта интеграции. — белая девчоночка и ее черный дружок… они из Нью-Йорка или откуда-то оттуда?
