— Я там была, — тихо проговорила Грейс Линч, не глядя на Гомера. — Откуда ты приехал, — пояснила она и прибавила: — Я там была и не понимаю, как ты мог там спать.
В мертвенно-бледном свете, отпущенном непогодой, худоба Грейс была сравнима разве что с лезвием ножа. Выцветшая штора облепила ее как шалью; она не поднимала глаз на Гомера, в ее хрипловатом, дрожащем голосе не было ничего соблазнительного, и все же Гомер чувствовал, как его тянет к ней. Так тянет иногда человека, особенно в непогоду, увидеть какую-нибудь чертовщину. В Сент-Облаке привыкаешь к несчастьям, но Грейс осенял такой ореол несчастья, что он казался сияющим нимбом, и Гомер не мог устоять. Подошел к ней и взял ее слабые влажные ладони в свои.
— Странно, — сказала она. — Там было так ужасно, а я чувствовала себя в безопасности.
Грейс положила голову ему на грудь, просунула острое колено между его ногами и начала костлявым бедром подниматься выше.
— Здесь совсем не так, — прошептала она, — здесь опасно.
И ее худая рука скользнула ему в трусы с юркостью ящерицы. Спас его зеленый фургон, как раз в эту минуту подъехавший к дому.
Грейс как ошпаренная отскочила от него. И когда подкрепившаяся горячим обедом компания ввалилась в дом, она усердно вычищала грязь из всех щелок на кухонном столе с помощью не замеченной Гомером проволочной щетки, которая была все это время в заднем кармане ее джинсов. Наверное, он много еще чего в ней не заметил, Грейс была воплощение скрытности. Но ее напряженный взгляд, которым она его проводила (он ехал на мягких коленях Толстухи Дот обратно в яблочный павильон), дал ему ясно понять, что опасность, не важно какая, действительно подкарауливает ее на каждом шагу и что, куда бы он не уехал, жертвы Сент-Облака будут всегда его преследовать.
* * *
Вечером того дня, когда Гомер едва уберегся от посягательства Грейс, у него было первое свидание с Деброй Петтигрю; тем вечером он первый раз в жизни смотрел кино из машины под открытым небом. Отправились вчетвером в кадиллаке Сениора. Уолли и Кенди впереди, Гомер с Деброй на пятнистом заднем сиденье, где два месяца назад Кудри Дей так сплоховал, потеряв над собой контроль. Гомер не знал, что кино под открытым небом, в сущности, для того и придумано, чтобы люди, сидящие на заднем сиденье, теряли над собой контроль.
— Гомер никогда не смотрел кино из машины, — сказал Уолли Дебре, когда они заехали за ней.
У многочисленного семейства Петтигрю была прорва собак, некоторые были привязаны цепью к бамперам машин, отживших, по мнению хозяев, свой век, они так давно обосновались на газоне перед домом, что травы оплели даже рычаги управления и тормозные колодки. Когда Гомер шел зигзагами к дому Дебры, беснующиеся псы между застывших темных силуэтов машин чуть его не загрызли.
Семья Петтигрю могла похвастаться не только плодовитостью, но и дородностью: соблазнительно пышные формы Дебры были слабым намеком на неограниченные в этом отношении фамильные возможности. В дверях Гомера приветствовала тучным колыханием телес мать Дебры, носительница ген, повинных в необъятных объемах Толстухи Дот.
— Дебра! — взвизгнула она. — Твой кавалер приехал. Привет, сладенький мой, — протянула она руку Гомеру. — Слыхала, слыхала, какой ты хороший да пригожий. Ты уж прости нас за беспорядок.
Красная до ушей Дебра спешила увести Гомера, а мать, напротив, старалась затащить его в комнаты; Гомер успел ухватить взглядом несколько гигантских фигур, осклабившихся добрейшими улыбками — ангельскими по сравнению со свирепостью псов, заливавшихся лаем у него за спиной.
— Нам пора ехать, мама, — взывала к матери Дебра, подталкивая Гомера к двери. — Мы опаздываем.
— А какое такое важное дело вас ждет? — гаркнул кто-то в комнатах, и весь дом затрясся от смеха; следом послышался кашель, хриплые вздохи, и тут собаки зашлись в таком яростном лае, что Гомер подумал, живым отсюда не выбраться.
— Тихо! — прикрикнула на собак Дебра. Собаки смолкли, но всего на мгновение.
Слова: «Гомер никогда не смотрел кино из машины» — Уолли прокричал, чуть не сорвав горло.
— Я вообще никогда не был в кино, — признался Гомер.
— Надо же, — улыбнулась Дебра. От нее приятно пахло, платье скрадывало пышность фигуры, и выглядела она чище и опрятнее, чем на ферме, хотя и рабочий ее костюм был удобен и шел ей. В машине по дороге в Кейп-Кеннет застенчивость Дебры как рукой сняло и обнаружился ее легкий, покладистый характер. Она была хорошенькая, веселая, добрая, работящая и глупенькая — в общем, славная девчушка, как говорят в Мэне. Будущее сулило ей в лучшем случае пригожего собой мужа, ненамного ее умнее и старше.
Летом семейство Петтигрю жило на берегу Питьевого озера в одном из новых домов, которые росли как грибы в густо населенной болотистой низине; им очень скоро удалось придать летнему жилью давно обжитой, чуть ли не обветшалый вид. Газон перед домом в одночасье оброс остовами автомобилей, между которыми рвались на цепи злобные твари, отлично переносившие весенне-осенние переезды.
Подобно всем домам на берегу Питьевого озера, дом Петтигрю имел название; как будто эти временные жилища были сироты, неполноценные с рождения, и нуждались в завершающем мазке. Дом Петтигрю именовался просто: «Семья!».
— Меня убивает этот восклицательный знак, — сказал Уолли, когда кадиллак подъезжал к машинно-собачьему газону Дебры. — Как будто они даже гордятся своей плодовитостью.
Но когда Дебра села в машину, Уолли был с ней безупречно любезен. Эта фальшь, с которой Гомер то и дело сталкивался в хорошем обществе, потрясала его; прекрасные люди — а что Уолли был прекрасный человек, сомнений нет — в глаза знакомым говорили одно, за глаза — другое. В Сент-Облаке критические замечания были проще, а утаить их было от того, кому они предназначались, невозможно.
Кино на автостоянке в Кейп-Кеннете было такой же новинкой для Мэна, как и теплый бассейн в клубе Сердечной Бухты, хотя и гораздо менее полезной. Честно говоря, эта затея для штата Мэн вообще не годилась; вечерние туманы часто привносили в веселую комедию леденящие душу мотивы фильма ужасов; вскоре после описываемых событий при киноавтостоянке открыли кафе и туалеты, и если зритель удалялся по нужде, он потом не мог найти свою машину до конца фильма.
Еще одной казнью египетской были комары. В 194… году, когда Гомер первый раз в жизни смотрел фильм под открытым небом, гудение комаров было так сильно, что заглушало стрекот киноаппарата. Уолли и его друзьям комары не докучали: он брал с собой баллончик с пульверизатором и опрыскивал машину внутри и снаружи, отгоняя комаров и вместе отравляя воздух зловонной жидкостью. Баллончики Уолли наполнял химикалиями, которыми на ферме опрыскивали яблони. В соседних машинах часто протестовали против смрада и шипения баллончика; но комары допекали так, что протесты скоро смолкали, а кое-кто вежливо просил у Уолли баллончик и тоже прыскал в машине ядом.
В 194… году ни кафе, ни туалетов на киностоянке не было. Мужчины, и молодые и постарше, справляли малую нужду у грязной, в подтеках стены, отделявшей киноплощадку от дороги; эту стену облюбовали также мальчишки Кейп-Кеннета — у одних не было денег, у других, по малолетству, машины; звука они не слышали, но за действием следили и, если фильм им не нравился, писали сверху на головы тех, кто писал на стену.
Женщинам это не грозило: почему-то считалось, что им неприлично отлучаться во время сеанса. Поэтому они лучше себя вели, меньше пили прохладительных и иных напитков, но в остальном их поведение в машине было столь же предосудительно.
Весь тот вечер был для Гомера полон сюрпризов. Чего только люди не стерпят, чтобы себя потешить. Ладно бы не было других удовольствий, как в Сент-Облаке. Вот уж точно охота пуще неволи. Сам он, правда, не очень-то понимал, чего хорошего смотреть фильм из окна машины. Но может, в этом повинно его невежество?
Поразило его и самое чудо кинематографа. Сидят они вчетвером в машине, впереди, слева, справа нетерпеливые зрители сигналят гудками, светом фар. Где-то рядом кого-то вырвало из окна машины. Как вдруг какой-то гигантский образ заполнил небо. Господи, это же чья-то морда! Камера отъехала назад, точнее, дернулась в сторону, и явилась вся голова, наподобие лошадиной. Это был верблюд, но Гомер не только живого, но и нарисованного-то никогда не видел. И он подумал, наверное, это лошадь-мутант. Развитие эмбриона остановилось на этой уродливой стадии. Камера отъехала дальше. На чудовищном горбу восседал чернокожий всадник, голова которого почти до бровей замотана белым. Наверное, бинты! Свирепый черный кочевник-араб потрясал устрашающим кривым мечом; потом стал бить им плашмя шагающего вразвалку верблюда; перейдя на галоп, верблюд поскакал по нескончаемым барханам и скоро вместе с всадником превратился в далекую точку на горизонте. И тут заиграла музыка! Гомер подпрыгнул. На огромном экране побежали слова, название фильма, имена актеров, выводимые на песке невидимой рукой.
