Варя со свойственной ей чуткостью поняла мое состояние, улыбнулась и сказала:
— Она хорошенькая. Я это еще заметила летом, когда ты на Средней Рогатке садился к ней в «Жигули». Дорожный роман?
— Не говори так, — сказал я.
— Мне Оля глаза выцарапает, если узнает, что я твоей знакомой дала телефон Боба!
— Я думаю, Оле это безразлично, — сказал я.
— А женское самолюбие! — воскликнула Варя. — Па, ты совсем не знаешь женщин! Женщине всегда приятнее знать, что она первой бросила мужчину.
— Пусть считает, что она меня бросила, — усмехнулся я. — Кстати, так оно и было.
— Для того чтобы потерять, нужно сначала найти, — философски изрекла Варя. Я заметил, что последнее время она частенько философствует.
— Я нашел, — сказал я.
— Я очень хорошо знаю, от чего бегу, но не знаю, чего ищу, — улыбнулась дочь.
Я сегодня видел на ее диване толстенный том Монтеня «Опыты».
— Ты читаешь Монтеня, — сказал я. — Не забывай, что он и такую мысль высказывал: нет величайшей нелепости, которая не была бы сказана кем-либо из философов.
— Пока я у Монтеня взяла на вооружение одну мудрую мысль: «Кто хочет надолго сохранить свою власть над возлюбленным, пусть презирает его».
— Может быть, тебе это и подходит, а мне — нет, — сказал я.
— Я разбила твою любимую чашку, — вздохнула она.
— Должно быть, к счастью, — на этот раз с большей уверенностью повторил я.
— Ради того, чтобы ты был счастлив, я готова всю посуду перебить…
— Не надо, — сказал я. — Из чего же мы будем чай пить?
Ночью меня разбудил телефонный звонок:
— Приезжай немедленно в больницу на улице Ленина. Петроградская сторона.
— Какая больница? Это квартира… — ничего не понимая спросонья, бормотал я.
— Господи, это я, Полина! — в ее голосе нетерпение. — Твой друг Остряков попал в аварию…
— Толя? — вскричал я, начиная что-то соображать. — В аварию? Какая-то чепуха! Да ты знаешь, что он ездит как бог?
— Мне больше делать нечего, как тебя разыгрывать посреди ночи… — она нервничала. — Я не могу долго разговаривать, мне нужно в операционную, его жена в очень тяжелом состоянии. — И повесила трубку.
Анатолий Павлович попал в аварию… Это не укладывалось в моей голове: он великолепно водил машину, никогда не лихачил, редкий водитель так скрупулезно соблюдает правила движения, как он. Мы только вчера разговаривали по телефону, верно, он собирался с семьей на дачу. Сейчас зимние каникулы, говорил, что девочкам полезно подышать свежим воздухом, побегать на лыжах… Приглашал меня на выходные…
Я лихорадочно одевался, обычно мягкий голос Полины был холодным, незнакомым, почему я ее сразу и не узнал. На душе становилось все тревожнее, Толя был, пожалуй, моим единственным настоящим другом. Пока все в порядке, мы мало думаем о близких и друзьях, а случись с ними что-нибудь, и нас охватывают отчаяние, растерянность, паника…
— Что случилось? — на пороге стояла в длинной ночной рубашке Варя. Волосы закрывали половину порозовевшего со сна лица, еще не совсем проснувшийся глаз моргал.
— Толя Остряков в больнице, авария… — сказал я. — Где моя шапка?
Варя отступила, пропуская меня в прихожую.
— Я с тобой, — сказала она и кинулась в свою комнату.
— Нечего тебе там делать, — грубовато сказал я. — И потом, вдвоем не пустят.
— Он один или?..
— Не знаю, — буркнул я и, забыв застегнуть пальто, с шапкой в руке выбежал из квартиры.
Полина, суровая и незнакомая в больничной обстановке, провела меня в палату к Анатолию Павловичу. Пока мы поднимались на второй этаж, шли по длинному тускло освещенному матовыми плафонами коридору, по обе стороны которого белели двери больничных палат, она коротко рассказала мне, что произошло: Полина сегодня дежурила в больнице. «Скорая помощь» получила срочный вызов в Лахту. Перевернутые, искалеченные «Жигули» валялись на обочине, работники ГАИ извлекли оттуда мужчину и женщину в бессознательном состоянии. Рита Острякова умерла на операционном столе, у нее была серьезная травма черепа, Анатолий Павлович пострадал меньше: у него сотрясение мозга второй степени, перелом двух ребер и правой ноги. Он уже в сознании и первое, что попросил, придя в себя, чтобы вызвали меня. Там, в Лахте, Полина сразу не узнала его, хотя дважды видела у меня на квартире.
— Пожалуйста, не говори ему, что жена скончалась, — предупредила Полина. — И не задерживайся больше пяти минут, он еще очень слаб.
Перебинтованный, с вытянутой и подвешенной к какому-то приспособлению загипсованной ногой, Анатолий Павлович лежал на койке у окна и смотрел куда-то мимо меня. Я поразился прозрачной бледности его осунувшегося, с запавшими глазами лица. В палате еще стояло несколько коек, остро пахло лекарствами, кто-то в дальнем углу негромко похрапывал. Лампочка горела лишь в изголовье Острякова.
— Как Рита? — спросил он.
Наверное, я не умел врать даже в таких критических ситуациях, когда ложь извиняется. Пробормотав, что я не в курсе, спросил:
— Как же это, Толя?
Все так же глядя мимо меня, Анатолий слабым невыразительным голосом поведал, мол, он знал, что на дороге гололед: утром прошел дождь, а вечером ударил крепкий мороз, но Рита настояла, чтобы они поехали в город, утром ей нужно было на примерку к портнихе, а на вечер у них были билеты в театр… Девочки согласились остаться вдвоем на даче. По телевизору показывали интересный фильм. В Лахте встречный грузовик неожиданно занесло, потом закрутило на дороге, он ослепил Анатолия, а потом с ходу врезался в бок, как раз с той стороны, где сидела Рита. Удар был очень сильный…
Он закрыл глаза, мне даже показалось, что уснул, но немного погодя вдруг пристально и остро взглянул мне в глаза и спросил:
— Она… умерла?
Я молча нагнул голову. Тяжелая пауза продолжалась до бесконечности, я боялся взглянуть на него. Дыхание его было совсем тихим, я услышал странный звук: кап-кап-кап! Осторожно повернул голову, но ничего такого, откуда могло бы капать, не обнаружил. И почему-то этот звук вызвал в моем воображении деревню Кукино, деревянную бочку у крыльца дома дяди Федора, капли дождя, срывающиеся с крыши и равномерно падающие в переполненную бочку.
— Было у меня одно нехорошее предчувствие, — вдруг заговорил он как в бреду, не глядя на меня. — Утром вышел на берег залива, солнце осветило торосы, они засверкали, даже больно глазам стало… Стою, смотрю на рыбаков, согнувшихся у лунок, и вдруг раз дался гулкий треск, торосы зашевелились, а от берега в сторону моря побежала черная извилистая трещина… А рыбаки подергивают короткими удочками и ничего не видят… Я стал кричать, показываю на трещину, а они как черные пни — ноль внимания. И тогда я подумал, как рядом смерть ходит с жизнью… Подумаешь, трещина на льду! А я вот тогда на берегу залива вдруг о смерти подумал…
— Сколько людей, столько и смертей, — сказал я.
Не умел я найти для Анатолия нужные слова утешения, да и не такой он человек, которого нужно утешать.
Он смотрел в потолок и молчал. Я уже подумал, прямо с открытыми глазами заснул, но он снова заговорил:
— Забери к себе девочек. У нас… у меня нет более близких, чем ты, в Ленинграде.
— Да-да, — закивал я. — Утром же отправлюсь за ними.
— Вечером, — сказал он. — Они ждут нас поздно вечером…
В палату вошла Полина, присела на краешек постели рядом с Остряковым, вытащила из-под одеяла его смуглую руку, нащупала пульс, затем бросила взгляд на прибор, прикрепленный к изголовью, от прибора уходили под одеяло красные резиновые трубки.
— Спать, — властно сказала она. — Вам нужно заснуть… — Достала из кармана халата таблетку, положила Анатолию в рот, дала запить из граненого стакана, стоявшего рядом с графином на тумбочке, покрытой белой накидкой с желтым пятном.
Мы вместе вышли из палаты. Глаза у Острякова были закрыты, однако я услышал его тихий голос:
— Объясни им как-нибудь… помягче…
Полина бросила на меня выразительный взгляд, а когда вышли в коридор, сказала:
— Я же тебя просила!
— Ему можно… знать правду, — ответил я. — Таких людей, как Остряков, не обманывают.
— Очень мужественный человек, — подтвердила Полина. — На многих я насмотрелась… Такие, как он, — редкость.
— Такие люди вообще редкость в нашей жизни, — сказал я.
Я сидел в ординаторской рядом с Полиной. От нее пахло лекарствами. Я рассказал ей про Вику и Нику, оставленных на даче.
— Будут жить у меня, — сказал я.
— Бедные дети, — вздохнула Полина. — Какой страшный для них удар!
И надолго замолчала, впрочем я тоже помалкивал. Когда я собрался уходить, Полина торопливо, но решительно проговорила:
— Вот что, Георгий, привози девочек прямо ко мне. Ну где тебе, мужчине, справиться с такой оравой? У те бя, слава богу, своя дочь…
