Павел наклонился, и брови у него изумлённо поползли вверх.
— Как ты?..
— А вот, — обрадовался Виктор, — светло-коричневый дерматин, круглая ручка. Видел я эту дверь! Вот только блики какие-то на ней разноцветные…
— Я даже знаю, на каком она была этаже, — сказал Валентин севшим голосом. — Пашка, ты хочешь сказать, что ошибся дверью? Что Аня?..
— Что? — выпучил глаза Павел. — А, вот оно что! Да нет, это вовсе не та дверь! Благодаря таким «дверям» всё ещё и держится. Не нашёл бы я её, не увидел бы и эту. Вот она!
На стол лег второй холст. Он был меньше первого и поначалу показался каким-то невзрачным. Но стоило бросить на него взгляд, и всё преобразилось. Не было больше никакого холста, а что было, и не разобрать. То ли мираж, то ли волшебное окно, то ли алкогольный бред.
Айлант подобрался и замер. Он ничего не ведал ни о сумасшедших гипотезах, ни о незамеченных дверях, ни о выборе. Ничего этого ему было не надо. Каждой своей клеткой он прекрасно знал, что ему предстоит сделать. Не для национальной идеи, не для спасения мира, а только лишь для того, чтобы тем, кто когда-то не спрашивая выдернул его из древесного рая, стало хорошо. До нужного момента оставалось совсем немного.
По городу гулял ветер. Ветер пах как всегда — пылью, зеленью и немного нефтью. Он упал на город из ниоткуда и в мгновение ока изменил всё. Первым делом изорвал в клочья и отогнал в сторону уродливую тучу. Теперь туча пряталась далеко на горизонте. В ней ещё можно было угадать очертания разбитых и обгорелых зданий, перепаханную снарядами землю, стоны живых и безмолвие мёртвых, но теперь это был всего лишь мираж. Ещё один порыв и мираж рассеется, будто его никогда и не было. Нет, не так — никаких «будто». Просто — не было.
А пока ветер прихорашивал город. Спокойный, не тронутый никакими мерзостями город. Ветер прошёлся по проспекту Ленина, подсушил блестящий как зеркало асфальт, закружил в узких улочках со старыми, ещё дореволюционными домами. Смёл с набережных упавшие за ночь листья, распрямил поникшие флаги на Совмине и на стоящем рядом величественном здании. Когда-то оно называлось обкомом. Промчался по проспекту Победы, заставив зашуршать листвой раскидистые клёны. Подхватил и бросил на прохожих брызги воды из фонтанов. Прохожие не возражали. Быстро навёл порядок в Треке и на Первомайской, хлопнул незакрытой дверью «Столичного», прошёлся по залам «Аракеловского». Огляделся, сбросил на землю застрявший в ветвях каштана мячик и на минутку поднялся вверх.
Здесь его тоже ждала работа. Надо было почистить пересекающие город подвесные дороги, сдуть пыль с выросших на окраинах небоскрёбов, проветрить висящие прямо в воздухе сады, ещё раз пройтись по сверкающим на солнце куполам мечетей и церквей.
Но это тоже потом. А пока ветерок, играясь, рванул к Сунже, и река зарябилась мелкими волнами, заиграла солнечными бликами. Ветер пронёсся под Бароновским мостом, нырнул под Трамвайный, промчался под старым и новым Ленинским, обогнул торчащие прямо из воды рельсы и на мгновение замер. На правом берегу, недалеко от поднимающейся почти из воды стены музучилища, происходило что-то интересное. Ветерок подлетел поближе и разочарованно вздохнул. Ничего особенного — невысокое, совсем молодое деревце, каких в этом городе тысячи, а рядом трое пацанов в испачканных рубашках и кедах. Или четверо? Да какая разница — кто их, пацанов, разберёт. Бегают тут!
— Ты думаешь? — с трудом выговорил, наконец, Валентин Кулеев.
Сердце стучало с перебоями. Сердце из последних сил старалось обеспечить кислородом мозг. А мозг пылал, не зная, что делать — поверить или…
— Думаешь? Хотя… я и сам об этом думал. Но ведь это…
— Чушь! — срываясь на фальцет, закричал Виктор и закашлялся. — Мираж! Сопливо-клюквенный бред!
— А без истерики? — сразу успокоился Валентин.
— Ладно Пашка, но ты!.. Вот уж не ожидал! А ты…ты…
— Валидолу дать?
— Себе возьми! Вон руки как дрожат! Думаете, я не понимаю?.. — Виктор снова закашлялся и вдруг вывернул дулю. — А вот шиш вам! Я тоже думал! И, может, даже пораньше…. Не верите? Не может «муравей», да?..
— Верим, — сказал Валентин, — верим.
— Думал…. Только не изменилось бы ничего. Что от нас зависит? Мы же так — щепки…
— Щепки? Удобно…. А ты попробуй почувствовать себя не щепкой. Хоть раз, Витя. Не для всех — для себя. Не хочется?
— Да какая разница? — Виктор схватил стакан с соком, жадно выпил. — Хочется…. Но… даже, если так…. Всё равно. Мы слишком разные: что для нас белое, для них чёрное. Нам кажутся дикими их обычаи, а они считают дикарями нас. Мы думаем, что они понимают только силу, они уверены в том же насчёт нас. Мы из разных галактик.
— Все?
— Конечно, не все! Но это ничего не значит! Большинство такое, и, самое главное, такими их заставляют быть их нравы и обычаи. Да вы сами прекрасно знаете — они других и за людей не считают. И меньшинству этого не изменить никогда.
— Не преувеличивай, ведь были же времена…
— Не было! Были времена, когда их было мало, а страна сильна. Они же, как животные — сильного не тронь, слабого убей, рожай побольше и постоянно увеличивай ареал обитания. Инстинкт! Времена…. Ну да, был эксперимент по созданию из разного рода дикарей цивилизованного человека, и чем кончилось? Мираж — он и есть мираж.
— Мираж? — прищурился Валентин. — Вся история человечества — и есть погоня за миражами. А не хочешь — будешь сидеть в своём болоте, пока соседи не сожрут. Те, которые не высчитывали и за «миражом» пошли. И как здорово ты ставишь крест на меньшинстве! А это «меньшинство», между прочим, тебе жизнь спасало.
«Господи! — подумал Павел. — Вот уж не думал, что через столько лет доведётся увидеть это снова. Как в детстве — только придумать и рассказать Вальке. Если он поверил, тогда всё — Витьку уломает обязательно. Хотя иногда казалось, что и спорит-то Муха из упрямства. А сам только и ждал, когда его переубедят. Интересно как сейчас — всё-таки им не по двенадцать лет».
— Я не ставлю, но…. Таких, как Русик, у них один на тысячу, что ж теперь?
— Дерьма, Витя, всегда больше. У всех. Что же теперь? Или их как… «щепки»?
— Красиво говоришь! Как в телевизоре. Только не фига из меня делать кровавого монстра, я говорю только одно — вместе мы жить не сможем! Их надо отделять!
— Ты сможешь это сделать? — усмехнулся Валька.
Виктор промолчал. Смотреть на него было страшно: лицо побагровело, правое веко мелко подёргивалось.
— Не сможешь? И никто не сможет, Витя. Это утопия.
— А это… — взвился Витька, — не утопия?! Кванты, ветвящиеся миры, двери! Не утопия? Свихнулись вы вместе с этим… с Эверетом. И не уговаривай меня!
— Да кому ты нужен? Думаешь, не знаю, что тебе надо? Орёшь аж лысина вспотела, а сам только и ждешь, чтоб тебя переубедили.
— Врёшь! Не надо мне этого!
— Не надо?
— Не надо!
— Не надо?!
— Нет!!
— Ну и хорошо, — улыбнулся Валька и потянулся за бутылкой. — Пацаны, смотрите, у нас тут осталось ещё. Давайте выпьем… за «незамеченные двери». Будешь, Муха? Или опять на принцип пойдешь всё обсеришь? Как тогда?
— Когда это? — подозрительно спросил Витька, не донеся рюмку до рта.
— Да ладно, чего уж теперь…
— Нет уж — договаривай!
— Когда дымовушки в музыкалку бросали. Готовились целый день, планировали, как сделать, чтоб сразу все коридоры занесло. Канались, кому где стоять. А ты вдруг решил, что тебя обдурили и заявил, что если не получишь «направления главного удара», то вообще не участвуешь. И это в последний момент! Знал же гад, что операцию отменить не сможем, вот и бил наверняка!
— Что! — задохнулся от обиды Витька. — Обалдел? Это же не я, это Русик! Это Русик сказал, что не будет участвовать!
— Разве? Это у тебя склероз.
— У самого склероз! Русик увидел, как ты смухлевал, подсовывая мне короткую спичку, и потребовал канаться снова. А ты, гад, начал выступать, что мне доверять более ответственный участок нельзя. Пусть, мол, стоит на атасе, а то всё испортит. Тогда Русик сказал, что так он участвовать не будет. Пашка, ты что молчишь — тоже не помнишь?
— Да вроде было что-то, — еле сдерживая смех, сказал Павел.
— Что-то? Да вы совсем уже… Кулёк, ты же тогда чуть с Русиком не подрался. Как же — мухлёж твой заметили! Вас Тапик еле разнял.
— Да?.. А потом?
— А потом мы всё-таки переканались, короткую спичку вытащил ты, — Витька довольно рассмеялся. — О, как же ты демонстрировал, что тебя незаслуженно обидели! А потом мы дождались, пока коридор опустеет. Тапик открыл дверь, и я запульнул туда дымовушку. Вторую Русик бросил, потом Тапик. А ты на улице стоял, на атасе. А потом… ох…
Витька издал булькающий звук, согнулся и зашёлся в хохоте. Лысина у него покраснела ещё больше, на глазах навернулись слёзы.
