Как хорошо, что она не любит меня!
Мила вдруг тяжело вздохнула, перевернулась на спину. Я молча протянул ей сигарету и она затянулась, блаженно, с закрытыми глазами, словно вкушает не горький дым, а сладкий тропический фрукт.
— Как бы я хотела никогда от тебя не уходить, — проговорила она после некоторой паузы и вернула мне сигарету.
Я ничего не сказал.
— Андрей причиняет мне столько боли… — вздохнула она, а потом поправила себя, — я сама себе причиняю столько боли с ним… И невыносимее всего то, что я так его любила!
— В прошедшем времени? — зачем-то уточнил я.
Мила пожала плечами, лицо ее стало напряженным и грустным.
— Я уже не знаю, — призналась девушка, — я ведь люблю его все равно… Но… как так получилось, что мне стало проще любить его на расстоянии?
— Ты научилась любить по-настоящему, — сказал я. Она тогда почему-то рассмеялась, повернулась ко мне. Я любовался ее улыбкой: впервые за долгое время искренней, у нее даже глаза сияли, как два маленьких солнца.
— Ты так странно рассуждаешь… — ласково проговорила она, — мне так нравится твой мир — такой необычный, такой простой в своей необычности. Знаешь… — она засмущалась этих слов и даже щеки ее залились краской, — я была бы так счастлива, если бы любила тебя!
— Не зарекайся, — посоветовал я, — не думаю, что ты была бы счастлива.
— Почему?
— Просто не думаю, — мне не хотелось говорить на эту тему. Я находил ее очень опасной, просто губительной. Она могла все разрушить, эта тема, всю легкость, все волшебство, всю благоговейную тишину и сакральную простоту. Мой сияющий храм грозил разрушиться. Я приложил пальцы к ее холодным губам. Она коротко поцеловала мне руку, а потом сжала ее в своих ладонях.
— И ты ведь любишь Андрея, — напомнил я. Мила кивнула, как будто я убеждал ее в этом, а она с покорностью верила этой лжи.
Мне вдруг стало пусто и холодно. Я подумал, что раз Андрей погубил меня, значит, он погубит и ее. Я не на шутку испугался за нее, но сделать то я ничего не мог. Или мог.
— А кого любишь ты? — спросила девушка. В глазах ее смешались лукавство ребенка, играющего с огнем, и что-то другое, смутно напоминающее надежду, как будто она ждала каких-то слов, каких-то признаний.
Я многозначительно улыбнулся и погладил ее по спутавшимся прядям волос.
— Спокойной ночи, — сказал я.
Света пропала.
В начале я подумал, что она покончила с собой — утопилась в море или сделала что-то другое, но потом, когда я, исступленно носясь по дому в попытке ее отыскать, заметил, что пропали все ее вещи. Ее как будто и вовсе не было здесь: ничего не говорило, что мы жили втроем.
Постель в ее комнате была аккуратно застелена, шкаф и ящики стола — пусты. Нигде не было ни клочка бумаги, не записки, объясняющих ее загадочное исчезновение. Я обшарил все — абсолютно все, где можно было что-то спрятать, заглянул даже туда, где я обычно хранил свой последний дневник, пролистнул все страницы, проверяя, не спрятала ли она послание там.
Ничего.
Она как будто растворилась в пьянящем утреннем воздухе ранней весны.
На мгновение меня охватило отчаяние, я понял, что абсолютно беспомощен в этой ситуации. Где ее искать? Бежать в лес или на берег? Садиться в машину и ехать в ближайший населенный пункт, подавать заявление в полицию? Это было бы самоубийством. Позвонить ей я не мог: от сотовых телефонов мы были вынуждены отказаться в целях безопасности. Не было никакой ниточки, никакой зацепки, которая могла бы помочь мне в сложившихся обстоятельствах.
Я не мог знать, жива ли она, но надеялся. Если она собрала свои вещи, значит она сбежала. Но куда? Домой? Нет… Почему-то мне казалось, что нет.
Я снова обошел дом, проверив все углы и потайные места.
Накануне она была бодра и весела, рассказывала какие-то странные истории, выглядела жизнерадостно и непринужденно. Неужели уже тогда она задумывала побег и всего лишь хотела отвести подозрения? Но почему, почему, она не сказала мне ничего? Я ведь не держал ее силой, не тащил ее сюда силой… Она сама захотела помочь мне в этой авантюре, она сама помогала мне додумывать и дорабатывать план… Что это значит, что?
В смятении я вышел на улицу, прихватив с собою зонт. Было уже достаточно тепло, чтобы не застегивать куртку. Я прошелся по опушке леса, проверяя наличие свежих следов на талом снегу, но нигде ничего не обнаружил. Она не шла в эту сторону, скорее всего по протоптанной дорожке от дома.
Тучи сгущались, предвещая скорый ливень. Небеса стали сизыми, тревожными. Тусклый свет блуждал по верхушкам сосен.
Я спустился к берегу, где и обнаружил Ульяну. Она сидела на песке и внимательно вглядывалась в туманную даль неспокойного моря. Волны приносили к ее ногам мелкий мусор и черные веточки.
Она как будто искала кого-то в серой мгле. Губы ее слабо шевелились.
— Уля… — я присел рядом и тоже туда посмотрел. — Света пропала.
Девушка медленно повернула голову в мою сторону. Глаза ее были непривычно холодными.
— Что значит, пропала? — перепросила она.
— Ее нет. И ее вещей.
— Может она уехала в магазин? — предположила Ульяна.
— Здесь нет никакого транспорта, — ответил я. Она нахмурилась и пожала плечами. Ветер развевал ее волосы, которые она очень не любила собирать, всегда предпочитая, оставлять распущенными.
— Может быть, она еще вернется, — равнодушно бросила Ульяна. Я внимательно посмотрел ей в глаза и увидел там плохо скрытое торжество.
— Ты рада? — догадался я.
— Я боялась ее, — Ульяна обняла меня своими длинными руками, напоминающими лебединые крылья и улыбнулась, — как хорошо, что теперь мы вдвоем.
— Да, действительно хорошо, — согласился я.
— Мы сами справимся, — заявила она. Я кивнул.
Начал накрапывать дождь, мы засобирались домой, но задержались, чтобы еще немного полюбоваться хмурым морем. Сложно было противостоять его холодному притяжению.
— Нам будет лучше вдвоем, — зачем-то повторила девушка и опустила взгляд, на мгновение закрыла глаза и ресницы ее тревожно задрожали, как крылья бабочек, пришпиленных булавками, — а со временем и не вдвоем… — она улыбнулась одними губами.
Волна с грохотом разбилась о берег у самых наших ног.
— У нас ведь будет ребенок, — сказала Ульяна, — я хочу, чтобы у него были твои глаза. Как море.
Смысла этой фразы я не понял, решил побыстрее увести ее с берега. Я открыл над ее головой скромный черный зонт и по нему сразу же застучали частые дождевые капли. Ульяна забрала его из моих рук.
— А… мой зонт, — проговорила девушка с каким-то странным выражением, — вот он и вернулся ко мне. Пойдем домой, Богдан.
Эпилог.
— Она?
— Нет.
Санитар шумно набросил обратно целлофановый саван. Это был маленький коренастый мужчина с большими руками и безбородым острым подбородком. Он выглядел совершенно равнодушным к чужим страданиям и как будто и не присутствовал здесь. Его ничем уже не удивишь.
Они двинулись к следующему столу.
— Эта? — предположил санитар.
— Нет, — покачал головой мужчина, цвет лица которого едва ли был здоровее, чем у обнаженной девушки под ослепительным светом лампы.
Они посмотрели еще на несколько трупов. После последнего санитар виновато развел руками и скорчил какую-то странную гримасу.
— Уж извините, — сказал он.
Мужчина вывалился в коридор, где пахло формальдегидом и смертью, и оперся спиной о стену. Перед глазами у него все плыло, а ноги подкашивались. Дрожащими пальцами он извлек из кармана куртки телефон и набрал какой-то номер.
— Ну что? — встревожено спросил женский голос на том конце провода. Впрочем, никаких проводов у телефона, конечно же не было.
— Нет, нет ее здесь, — бросил мужчина. Они перебросились еще несколькими разрозненными фразами и он нажал отбой.
Ее здесь нет. Может быть она жива? Ведь это значит, что она жива. Или, быть может, просто ее доставили в другой морг, мало ли их в этом городе. Он ведь объездил еще далеко не все, не всем неопознанным женским трупам заглянул в лицо, пытаясь хоть в одном узнать знакомые черты.
Надежда еще жила.
Он вышел на улицу и поглядел в серое бессмысленное небо, затянутое непроглядными тучами. Казалось, в этом городе никогда не выходит солнце, оно обходит стороной эти края и не способно прорваться через плотную пелену выхлопных газов.
Может быть она стала февральским ветром? Она оторвалась от земли вместе с листами порванных газет и разноцветных листовок и поднялась к облакам, к самому солнцу? Одно понятно: она не вернется сюда никогда.
Он и не заметил, как дошел до кладбища. Оно было большим и тесным, как уродливое общежитие, впрочем, здесь бы куда больше подошло слово «общсмертие». Мертвецы ютились на маленьких огрызках земли, заваленных сплошь уже поблекшими цветами и измазанными в грязи различными вещами, вроде свечей, фотографий и мягких игрушек. Впрочем, кое-где пестрели и благоухали свежие цветы. Это — новые жильцы и соседи. На них смотрят с опаской и недоверием, потому что они еще слишком сильно связаны с миром живых.
