Он не стал дергать за рычажок смыва. Пусть думает, что я только вымыл руки. Теперь и свет можно включить. Лицо в зеркале — глаза бы не смотрели. На коленке дыра треугольником. Ладно. Если там еще кто-то остался, кому надо показаться, пусть увидит пострадавшего. Человека, которому в этот день досталось, как никогда в жизни. Он вытер руки и почувствовал, что у него мокрые трусы. Должно быть, сидя по-женски, он не спустил их как следует. Этот день тебе еще надо пережить, Зуттер.
Он открыл дверь, прошел сквозь лунный свет и аромат роз и включил свет в комнате.
Когда прошло ослепление, он увидел, что женщина лежит нагишом на спине, с закрытыми глазами. Она скрестила ноги, скрыв срамное место. Зато бросались в глаза груди и широкие бледные губы, которые она слегка растянула в улыбке, как при игре в жмурки.
— Ялу, — проговорил он.
— Ну вот, ты меня увидел, — сказала она высоким певучим голосом, — а теперь выключи свет.
Зуттер повиновался, и когда в темноте снова обозначился лунный свет, он увидел, что Ялука лежит на животе. Она подняла руку к голове и словно шлейфом прикрыла спину своими длинными волосами, которые доходили ей до бедер, до того места, откуда начинались по-детски упругие ягодицы. Между ними виднелся клок темных волос, обрамляющих запретный плод.
— Я не вижу, как ты раздеваешься, но я все слышу, — сказала она.
Чтобы сесть, Зуттеру пришлось бы убрать с одного стула ее одежду или цветы с другого.
— Ялука, — спросил он, — что означают эти цветы?
— Ничего, — словно себе самой ответила она и, не открывая глаз, повернулась к нему лицом.
— Как они попали в эту комнату?
— А как ты попал в эту комнату? Ведь свободных комнат больше не было.
— Они освободили ее.
— Да, после того как я поговорила с управляющим. «Вы знаете, кто такой господин Гигакс?» — спросила я. «К сожалению, нет», — был ответ. «Тогда и он, к сожалению, не захочет знать вас». И тут управляющего бросило в дрожь.
— Вот как вы это делаете. А где вы достали розы, ведь магазины уже были закрыты?
— Для меня не существует закрытых магазинов.
— Здесь, в этой сумке, прах моей жены. Завтра я развею его над озером.
— Твои проблемы.
Он рассмеялся против воли.
— Это точно. Поэтому сегодняшним сюрпризом я не могу воспользоваться.
— Тебе бы надо сказать пожалуйста. — Она медленно оперлась на локоть и на колено и повернулась к нему спиной.
— Пожалуйста. Оденься.
Она встала, подошла к другому стулу и начала одеваться, не обращая на Зуттера внимания. Трусы, чулки, бюстгальтер, черное плиссированное платье, светлая накидка.
— У меня есть для тебя еще кое-что, это не займет много времени, — сказала она. — Пожалуйста, сядь за стол и поставь на него розы.
Она открыла шкаф, достала коробок спичек и две свечи, которые поставила на стол и зажгла. Потом обеими руками широко распахнула свою накидку, повернулась вокруг своей оси и спросила:
— Как я выгляжу?
— Как альбатрос, — ответил Зуттер.
— Я пока еще не вымерла.
— Альбатросы тоже.
— Ты сделал меня красивой, красивее, чем я когда-либо была.
— Сегодня я впервые вижу тебя вблизи, — сказал Зуттер.
— Ты видел меня в суде.
— Издали.
— Нет, ты увидел меня лучше, чем я сама. Я прочитала. Лео тебя любит. Она приносила мне в тюрьму все, что ты писал.
— Я тебе не верю.
— Мне все равно, веришь ты или нет. Ты поэтизируешь человека. Поэтому я и пришла к тебе. Ты написал обо мне нечто прекрасное, а сейчас должен совершить нечто ужасное.
— Что же? — спросил он и тут же догадался, что она имеет в виду.
— Да, — сказала Ялука. — Ты должен меня убить.
Она склонилась над своей сумочкой и стала что-то искать в ней, спрятав руки под накидкой. Потом решительным движением протянула Зуттеру маленький револьвер с украшенной перламутром рукояткой, похожий на красивую игрушку.
— Ялу, пожалуйста!
— Никаких пожалуйста. Я сделала это ради своего мужа, ты это сделаешь ради меня. — Она повернула револьвер стволом к себе и требовательно потрясла им.
— У тебя есть другой муж. Йорг.
— Ему я не позволяю ничего. И уж никак не позволю убить себя.
Зуттер сделал глубокий вдох. Сквозь панцирь его усталости пробилась теплота, обернувшаяся озорством и задором. Он взял у Ялуки револьвер и взвесил его на руке. Против ожидания револьвер оказался тяжелым.
Ялука спустила с левого плеча бретельку платья и расстегнула на спине бюстгальтер. Под левой грудью, которую она чуть приоткрыла, Зуттер увидел черный крестик.
— Вот в это место, — кончиком ногтя показала она. — Револьвер заряжен. Поклянись. Поклянись всем святым, что убьешь меня.
— Для меня нет ничего святого.
— Поклянись Богом!
— Я в него не верю, а если бы и поклялся, то он мне все равно не поверит.
— Поклянись памятью Руфи.
— Ну, тут клятвы тем более неуместны.
— Отдай револьвер! — приказала Ялука.
Он через стол протянул ей оружие. Она взяла его и направила ствол на Зуттера.
— Если ты меня не убьешь, — прошептала она, — то я сама это сделаю. Но сначала убью тебя. Клянусь. Я сумею сдержать клятву.
Они смотрели друг другу в глаза. Зуттер не чувствовал движения воздуха, но свечи замигали. Лицо Ялуки было решительным, рука с оружием не дрожала.
— Так сделай это, — сказал Зуттер.
Однажды он наблюдал за кошкой, сжавшейся для прыжка и не спускавшей глаз с дрозда, которого она придушила. Одно крыло у птицы было сломано, лапки прокушены. Кошка притащила дрозда к месту отдыха в саду, чтобы сделать подарок Зуттеру. Там она его бросила, улететь он не мог. Но дрозд был еще живой. Его широко открытый зрачок в желтом ободке смотрел в прищуренные, похожие на щели глаза кошки; одна пустота уставилась в другую. Кошка тоже не шевелилась. Жила и двигалась только природа вокруг них. Оба существа ждали только одного — смерти. Дрозд готовился умереть, кошка — нанести смертельный удар.
Вытянутая рука Ялуки по-прежнему ничуть не дрожала, но теперь не было дрожи и в его сердце, на которое смотрело дуло револьвера: в нем поселилась веселая решимость.
— Стреляй же, — сказал он без всякого лукавства.
Она опустила оружие.
— Хорошо получилось? — спросила она.
— Да.
— И для тебя тоже?
— Тоже.
Она поставила револьвер на предохранитель и сунула его обратно в сумочку. Потом встала и обеими руками взяла себя за шею.
— Пожалуйста, помогите мне, — попросила Ялука, отделяя пальцами пряди струящихся по спине волос и пытаясь уложить их на голове; она поднимала их, но пряди снова падали вниз.
— Пусть так и останутся распущенными, — сказал Зуттер.
— Я же не молодая девушка, — возразила она.
Он встал у нее за спиной и стал придерживать отдельные пряди, пока она поочередно укладывала на голове другие. При этом руки их встречались — ее маленькие с его неуклюжими, в старческих пятнах.
— Вы любите кошек? — спросил Зуттер. — Возьмете мою кошку, если меня кто-нибудь прикончит?
— Я этого не допущу! — крикнула она и так резко повернулась к нему, что узел на голове снова рассыпался. Ее лицо выражало возмущение. — С вами ничего больше не случится, — улыбнулась она.
Наконец совместными усилиями им удалось уложить ее волосы.
— Кто вам помогает дома?
— Лео. Но я справляюсь и одна.
Он все еще стоял, прижавшись к ее спине. И когда он почувствовал, как сквозь ее тонкое платье в него проникает тепло, неожиданно напрягся его член. Ялука не могла этого не почувствовать. Но она стояла не шевелясь.
— Не могли бы вы раздеться? — попросил Зуттер.
— Второй раз не буду. Сделайте это сами.
Когда он решил повернуть ее к себе, она уперлась.
— А почему бы не так? — Ялука наклонилась над спинкой неразобранной кровати и решила, что так будет слишком высоко. Не оглядываясь, она взяла его за высунувшийся из ширинки член, подвела к краю постели и легла на нее грудью, подложив руки под голову. Это была кровать Руфи.
Он задрал платье Ялуки вместе с накидкой и набросил ей на плечи, потом стянул вниз пояс и трусы. Она сбросила туфли и смахнула с ног то и другое, словно путы, мешающие двигаться. Зуттер обнял ее за бедра и ощутил под руками изящные линии таза. Позволит ли она водить ее так? «Водили» — вспомнил он загадочную надпись мелом, с датой внизу, которую он прочитал в детстве в коровнике соседа; надпись была на табличке с кличками коров, что стояли, повернувшись к нему задом: обширные, с нежной кожицей щели, с которых свисали ссохшиеся комки кала или, если места эти были набухшими, ниточки засохшей крови.
Над пышным пионом маленькая песчаная розочка. Она не любит выставляться напоказ. Вся сжавшись, она прячется в укромном местечке. И открывается только при большой нужде, но без свидетелей. Если удовольствие доставляет не только еда, но и испражнение, то последнего принято стыдиться. Существо, если оно человек, учится скрывать это даже от самого себя, иначе оно перестает быть человеком. Он одинаков у мужчин и женщин, этот конечный пункт телесности. Мы боимся, как бы оттуда не исходил дурной запах. Местечко это мы прячем от брата и от сестры, да и от самих себя тоже. Его скромность обманчива. Оно таит в себе тайны более глубокие, чем половые органы. «Никогда не знаешь, что для чего сгодится». О заднем проходе мы знаем достаточно много. Не все относятся к нему с подобающим приличием. Не сомневаюсь, Руфь, твой запах меня бы не оттолкнул. Какая жалость, что это место открыл у тебя только рак. В конце концов тебе понадобилось целое озеро, чтобы отмыться от этой дерьмовой жизни.
