— К счастью или к сожалению, но «Сказка Востока» — не мое заведение. Я постараюсь.
— Постарайся, — медленно подняв руку, Малцаг слегка погладил пальцами ее плащ и, как бы подталкивая, прошептал: — Иди, спаси их, а то как мы.
В ту же ночь Сакрел вернулся. Он буквально заставил Малцага есть, принимать нужные микстуры, а когда начал растирать тело странно пахнущей мазью, Малцаг погрузился в глубокий сон.
Дважды Малцаг просыпался — никого не было. Светлый день, и он в пьяной истоме, блаженно засыпая, думал, что наконец-то попал в рай. Легонько теребя по плечу, его разбудил Сакрел, на лице улыбка:
— Я так рад, так благодарен тебе, — сходу выпалил доктор, а потом шепотом, как великую тайну: — Дети домой вернулись. Я так счастлив, а жена!.. Ты не представляешь!
Чуть позже его голос был требователен и строг:
— Это все надо съесть. Твой желудок отвык, а силы нужны. Ешь, ешь, запивай. Через недельку встанешь.
На следующий день Малцаг уже сам встал, а ночью, когда Сакрел осторожно приоткрыл калитку, он его встречал.
— Это ты? — испугался доктор. — Да как же так возможно? — все удивлялся он. — Пошли в дом, тебе нужен покой.
— А где Шадома? — о своем печалился Малцаг. — Почему не приходит?
— Не знаю. В ту ночь на рассвете она привела моих девочек… была очень встревожена и торопилась.
— Думая о ней, они замолчали. Первым заговорил врач:
— Видать, нелегко ей мои девочки обошлись. А я ее толком и не поблагодарил.
— Еще успеешь, — грубо процедил Малцаг и, отрешенно глядя на огонь: — Ты должен пойти в «Сказку Востока».
— Да ты что?! — встрепенулся Сакрел, невольно отпрянул, но, увидев гневный взгляд Малцага, он сразу сник и тихо вымолвил: — Один вход туда стоит золотого, — он глубоко вздохнул, — а я, поверь, в долгах.
Это откровение смутило больного, он покосился в сторону свертка с едой:
— О, об этом не волнуйся, — оживился врач, — в больнице еды вдоволь: милостыню дают. А вот денег — нет. Сам знаешь, все больные, как ты, — рабы.
— Я уже не раб! — чуть ли не крикнул Малцаг, от возбуждения сжал кулаки. — И никогда им не был!
— Успокойся, успокойся, — обхватил его Сакрел, — тебе нельзя волноваться, поешь. — Он усадил молодого человека, и чуть позже, когда Малцаг уже жадно ел: — Аппетит появился — очень хорошо. — И как бы про себя, — нравится мне твой бунтарский дух: где-то он тебя сгубил, где-то спас, но сейчас быстро к жизни вернул.
— Какая это жизнь! — возмутился Малцаг. Он с ненавистью посмотрел на грудь, где клеймо, провел рукой по ране, где когда-то было ухо, печально опустил голову.
— Ты не огорчайся, — какая-то ирония появилась в тоне доктора. — Я уже об этом думал, — он тонкими пальцами погладил клеймо на груди, такое же — на плече. — Все поправимо. У тебя и так все тело в ранах, появятся еще две: вырежу я тебе их — пустяк.
— А уши? — как ребенок насупился Малцаг.
— А что уши? Вот отрастишь волосы и ничего видно не будет… А пока шапку носи, или чалму, как здесь ходят.
— Вырезай сейчас, — загорелись глаза кавказца.
— Ну-у, ты что? Это ведь операция. Тебе окрепнуть надо.
— Я уже крепок, — вскочил Малцаг.
— Это дух твой всегда крепок, — постановил врач. — А тело: посмотри на себя — одни кости. А операция — как две раны. Ты ведь знаешь, что это такое.
— Когда можно будет? — загорелся молодой человек.
— Посмотрим, — ответил Сакрел, засуетился по комнате, что-то прибирая.
— Ты уходи, — уловил его мысль Малцаг и, видя, как тот что-то не решается сказать: — Мне уже лучше, можешь приходить через ночь, даже через две.
— Да, — горестно вздохнул доктор, — боюсь за детей, как бы вновь не забрали. Рабы, — развел он руками.
— Ты с этим смирился, — сух молодой голос.
— Нет-нет, надо что-то делать, что-то предпринять. Где же Шадома?
— Хе-хе, — неестественно едок тон Малцага, — на публичную девку будем уповать.
— Не говори так! — повысил голос Сакрел. — Она спасла нас.
На это Малцаг ничего не ответил, а доктор еще помялся в дверях и напоследок сказал:
— Ты это от ревности… значит, любишь. Прошло две недели, Шадома не появилась.
— Это из-за моих девочек, — все сокрушается доктор, а тут еще забота: Малцаг выздоравливает, молодой организм требует еды, и не как прежде, а с голодными глазами он бросается на жалкий сверток с едой и с набитым ртом, как бы усмехаясь:
— Ха-ха, своих детей еле кормишь, а тут едун напал, да еще какой неблагодарный.
— Тебя-то по жизни я обязан кормить и благодарить, — жалок голос врача, — да и в больнице много не возьмешь. Стыдно, — он глубоко вздохнул и жалобно продолжил: — мулазимы приставали, говорят, больницу обворовываю. Даже пригрозили.
— То-то на тебе лица нет, — бесстрастен голос Малцага.
— Что мне делать, я ведь раб?
— Принеси мне одежду, — вдруг выпалил кавказец.
— Что ты надумал? — испугался доктор, а потом, — только то, что на мне, тебе уж больно мала. — И вновь, увидев его уничтожающий взгляд: — ладно, я как-нибудь постараюсь.
С каждой встречей, а они становились все реже и короче, разговор у них не клеился. Оживающий Малцаг выдвигал массу идей, требований, чего кроткий врач никак исполнить не мог. Лишь одно он предложил:
— Давай сделаю операции.
— Операции? Некогда, — ответил Малцаг, непонятным блеском горят его глаза.
В следующий раз, когда доктор пришел, в доме никого не было, а на столе очень много еды, и такой, какой сам Сакрел давно не видел. В тягостном волнении Сакрел стал ждать, вскоре заснул, и уже в узком окошке брезжил рассвет, когда его разбудил Малцаг.
— Ты где был? — тревога в голосе Сакрела.
— В море купался, — как утро свеж и бодр молодой кавказец.
— Ночью по городу ходить опасно: янычары и мулазимы кругом.
— Так они друг друга и охраняют, — посмеивается Малцаг, и тут же, с тоской: — Днем, в таком виде, куда я пойду?
— А это откуда? — доктор кивнул в сторону стола.
— О, Бог послал, — напускная бесшабашность в жестах кавказца. — Да и что же я за здоровый мужчина, ежели самого себя не прокормлю?
— Воровство — нехорошо, — почти шепотом выдал доктор, пряча взгляд.
— А ты, не воруешь в больнице?
— Ну, — дернулся Сакрел, — мне за труд положено.
— А я что, мало трудился? — расправил плечи Малцаг. — Ты мне свою холуйскую мораль не читай. Лучше вспомни своих детей-рабов.
Они разошлись в разные стороны маленькой комнатенки.
— Ты мне ничем не обязан, можешь более ко мне не ходить, — холодность в словах Малцага.
— Приду и буду ходить, — в тон ему ответил врач.
— Тогда, — молодой человек сделал шаг навстречу, — ты должен наконец-то понять одно: мы здесь рабы, хуже скотов. У этого общества нет перед нами никакой ответственности. Неужели она у нас должна быть?
— Нам надо бежать, — как великую тайну прошептал доктор.
— Куда? Как? Тем более с твоими детьми. А Шадома?
— Что нам делать? — подавлен реальностью Сакрел.
— Мне нужен кинжал, длинная веревка и крюк.
— Завтра.
— Нет, сейчас же, — перебил Малцаг.
— А работа? Больные?
— А Шадома? Каково ей? Действуй! — уже в полный голос командует Малцаг. — Днем с оружием идти тебе же безопасней, — он уже все просчитывает. — Мне нужна дождливая ночь, сильный дождь.
— А дождь зачем?
— А в дождь, тем более ночью, все — и люди, и собаки — по конурам прячутся.
Как и велел Малцаг, доктор в то же утро возвратился. Правда с кинжалом не получилось: принес большой туповатый нож и крюк — так, для крупной рыбешки. Зато веревка длинная, прочная и хороший плащ.
— А это зачем? — удивился Малцаг.
— Ну, будет дождь.
— А что, верно, — доволен кавказец. — Вот теперь ты правильно мыслишь. Приходи в ночь после дождя.
Хоть в этом им благоволила судьба: двое суток, не переставая, лил дождь. Он еще накрапывал, когда Сакрел среди ночи явился в потаенный дом. Малцаг спал, от скрипа дверей вскочил, увидев доктора, довольно потянулся:
— Хорошо, что пришел, я проголодался.
Сакрел как примерный слуга стал безропотно накрывать стол и, не выдержав, сам заговорил:
— Весь город лишь об одном болтает: кто-то из своих почти всю дубильную мастерскую перерезал.
— А почему из «своих»? — словно праздность в тоне Малцага.
— Собаки пропустили.
— Ну, мы с тобой давно не дубильщики, — бодро вскочил кавказец и, принюхиваясь к еде: — больше больничные объедки есть не будем, объелись. А что касаемо дубильщиков, не волнуйся, они и так там как мухи дохли. Я сам раз десять из лап смерти вылезал. Если бы не дождь, поджег бы эту заразу.
На это откровение Сакрел ничего не сказал, все отводил взгляд. А Малцаг тем же неунывающим тоном:
— О чем еще в городе сплетничают?
