— Здесь дело не только в семейном родстве, — сказал Джино. — Дело еще и в дружбе. Я мог бы взять на себя вину за то, что сделал Марио, но мне было бы необходимо знать, почему он это сделал.
— В отношении вашего брата вы испытываете именно такое чувство? — спросила Катерина.
— Да, — сказал я, — именно такое.
Они допили пиво, и Паоло сказал:
— Мы позаботимся, чтобы синьора Сильвани получила свои деньги. Теперь главное не это. Прежде всего, надо немедленно доставить вас в Руффано и в то же время провести полицию. Мы вам поможем. Но сперва необходимо выработать план.
Меня тронуло их великодушие. Почему они мне поверили? Никаких видимых причин для этого не было. Как не было причин, по которым Карла Распа позволила мне спрятаться в ее квартире. Я вполне мог оказаться убийцей, и тем не менее она мне поверила. Я мог бы быть обыкновенным жуликом, и все же студенты мне доверяли.
— Ну конечно же, — вдруг сказала Катерина, — фестиваль. Мы ведь участники восстания, переоденем Армино в такой же костюм, как у нас, и ручаюсь, что никакой полицейский не узнает его среди двух тысяч других.
— Переоденем, но во что? — спросил Джино. — Ты же знаешь, что Донати велел нашим приходить в обычной одежде.
— Да, верно, — сказала Катерина, — в рубашках, джинсах, свитерах и все такое. Вы только посмотрите на Армино. Этот городской костюм, эта рубашка, эти туфли. Он даже одевается, как групповод! Стоит его по-другому подстричь, одеть в цветную рубашку и джинсы, и он сам себя не узнает.
— Катерина права, — сказал Паоло. — Давайте отведем его в ближайшую парикмахерскую, пусть ему сделают стрижку покороче. Потом купим ему на рынке что-нибудь из одежды. Скинемся ради такого дела. Все, Армино, побереги свои две тысячи, они тебе пригодятся.
Я стал манекеном в их руках. Паоло заплатил за пиво, мы вышли из кафе, и меня отвели к парикмахеру, который превратил элегантного представителя генуэзской конторы «Саншайн Турз», каковым я себя всегда считал, в заурядного хиппи. Метаморфоза стала еще более заметной, когда меня препроводили в один из магазинов, торгующих уцененными товарами, где я надел черные джинсы с кожаным ремнем, нефритово-зеленую рубашку, короткую куртку искусственной кожи и теннисные туфли. Мой собственный хороший костюм — второй остался на борту «Гарибальди», — завернутый в пакет, вручили Катерине, которая заявила, что он просто ужасен, и добавила, что непременно постарается его потерять. Студенты поставили меня в магазине перед зеркалом, и я — скорее всего, из за своей новой прически — подумал, что меня, пожалуй, не узнает даже Альдо. Я вполне мог сойти за иммигранта, который только что высадился на американском берегу; недоставало только складного ножа.
— Просто потрясающе, — сказала Катерина, хватая меня за руку, — гораздо лучше, чем раньше.
— Теперь у вас есть стиль, — сказал Джино. — А раньше ничего не было.
Их восторг и озадачил, и огорчил меня. Если сей объект — то есть я — удовлетворяет их эстетическим вкусам, то что между нами общего? Или то была обычная любезность с их стороны?
— Мы здесь еще повеселимся, — сказал Паоло. — Пока не стемнеет, в Руффано можно не возвращаться. Вечером Катерина сядет в автобус, а Армино поедет со мной. Мы будем эскортировать автобус на мотороллерах. Посмотрим, открыт ли Дворец спорта. Катерина, встретимся там.
Я снова уселся за спиной Паоло и в течение нескольких часов наслаждался сомнительными удовольствиями студенческих каникул. Мы носились взад-вперед по пляжу, мимо отелей, вниз-вверх по виале Триесте, иногда гонялись наперегонки с Джино и Марио, иногда преследовали машины туристов. Мы заходили в кафе с включенными на полную громкость радиоприемниками, в самые переполненные бары и кончили в ресторане, где поглотили по полной миске рыбного супа, приправленного шафраном, чесноком и томатом, которым Марта часто кормила нас в детстве. Наконец, около девяти вечера мы посадили не расстававшуюся с моей отвергнутой одеждой Катерину в автобус и, сопровождая его, к немалому негодованию водителя и кондуктора, с обеих сторон, поехали в Руффано. Какая судьба ждет меня впереди, уже не имело значения. Я перестал думать об этом с тех самых пор, как пять часов назад стоял на пляже в Фано. Я сидел, вцепившись в ремень Паоло, и мы, как конный эскорт автобуса мчались по извилистой дороге.
Руффано, неземной город, вставал перед нами тысячью мигающих огней, залитыми светом прожекторов собором и колокольней, разделенными облаком призрачно-белого сияния. Отсюда, с востока, герцогский дворец заслоняли другие здания, но его присутствие, равно как присутствие университета, обнаруживало бледное свечение, прямо же на нас через склоны холма смотрели освещенные окна моего старого дома на виа деи Соньи, где сейчас, должно быть, обедали ректор и синьора Бутали.
В одно из этих окон Альдо и я мальчишками смотрели сюда, на долину, чувствуя свое превосходство над теми, кто жил внизу на фермах. Вспомнив об этом, когда мы приближались к порта Мальбранче, я инстинктивно посмотрел наверх, на ряд одинаковых огней в окнах сиротского приюта на северном холме. Если бы не мой отец и не Луиджи Спека, там, в этом холодном доме, провел бы свое детство Альдо, всеми покинутый, никому не нужный. Там одетый в серый комбинезон, с коротко остриженными волосами, он носил бы другое имя. Я, единственный сын своих стареющих родителей, носил бы имя Альдо… вместо него.
Эта мысль успокаивала, даже отрезвляла. Тогда и я был бы другим. Не рос бы в тени Альдо, робким, боязливым, покорным его приказам; нет, вся моя жизнь приняла бы другой оборот. Мы проехали под порта Мальбранче, и я понял, что ничего не стану менять. Пусть он не брат мне, не сын моих родителей, но с самого начала он безраздельно владел мною — моим телом, сердцем и душой. Владеет и теперь. Он был моим богом, он был и моим дьяволом. Все годы, что я считал его мертвым, мой мир был пуст и бессмыслен.
Возле городских ворот автобус остановился, а мы на своих мотороллерах помчались к вершине северного холма и пьяцца дель Дука Карло. Здесь, на той сцене, где произошло главное событие вторника, как и тогда залитый лучами прожекторов герцог Карло милостиво взирал на волнующуюся у его ног толпу. Студенты и горожане теснились на площади и вокруг сада. Студенты последнего курса вышагивали с висящими на цепях медальонами; Паоло сообщил мне, что таков обычай, и вместе с еще несколькими восторженными студентами зааплодировал. Воздух звенел от звуков импровизированной музыки — губных гармошек, свистков, гитар. Гордые родители смотрели на все это ласково-снисходительными глазами. Взрывались хлопушки, лаяли собаки. Машины, медленно ползли по площади, тогда как мотороллеры, в том числе и наши, с ревом описывали все расширяющиеся круги.
— Что я вам говорил, — сказал Паоло, когда мимо нас важно прошествовали два карабинера в безупречной форме. — Ни эти малые, ни дюжина других в штатском на вас и не взглянут. Сегодня вы один из нас.
Еще больше народа — несколько сотен студентов — собралось перед домом профессора Элиа. Все громко выкликали его имя.
— Элиа… Элиа… — скандировали они.
Когда он на мгновение появился в двери своего дома и помахал им рукой, студенты разразились приветственным кличем. За спиной профессора стояли сотрудники его факультета, и мне показалось, что к нему вернулась часть былой самоуверенности и бравады, хотя и не полностью. Легкая растерянность и смущение, которые он не сумел скрыть, когда какой-то неизвестный студент крикнул: «А где ваши плавки?» — предполагало, что события вторника еще не стерлись из его памяти.
— Кто это крикнул? — сердито сказал Джино, вместе с другими оборачиваясь в сторону, откуда раздался голос. Над толпой поднялся глухой ропот. — Это какой-то гуманитарий с соседнего холма. Поймать его… Убить его…
Тут же все вокруг пришло в смятение, толпа раскололось, многие бросились бежать.
— Предвестие будущих событий, — сказал Паоло мне в ухо. — К чему сейчас с ним возиться? Завтра мы ими займемся.
Мотороллер снова тронулся с места. В эту минуту из толпы вынырнула Катерина и втиснулась в узкое пространство между братом и рулем.
— Поехали, — задыхаясь, сказала она, — он выдержит и нас троих. Посмотрим, что творится на другом холме.
Мы вывернули с пьяцца дель Дука Карло — Джино и Марио за нами — и выехали на кольцевую дорогу на юго-западе Руффано, идущую под городскими стенами. Теперь герцогский дворец и высящиеся над ним башни-близнецы сияли во всем своем великолепии, и казалось, что все сооружение повисло между небом и землей на фоне звездного полога. Мы с ревом промчались по долине, взлетели на южный холм, но, оказавшись под студенческим общежитием и новыми университетскими зданиями, сразу увидели, что дороги между ними блокированы. Их занимала группа студентов, не только довольно многочисленная, но и вооруженная.
