– Да, «Пещера идей» написана Филотекстом Хсрсонесским, – признает он. – Не спрашивай, откуда я знаю, я просто знаю, и все. Но, пожалуйста, переводи дальше. До конца осталось совсем немного.
«Змея» и «дерево». Текущая из головы Крантора кровь образует двойной прекрасный эйдетический образ чудовища, стерегущего золотые яблоки, и деревьев, с которых они свисают… Меня все еще беспокоит вероятность того, что строчки моего отца были плагиатом стихотворения Филотекста!.. Монтал приказывает мне: «Переводи».
Жуткая находка тел сектантов как финальный образ эйдетически изображает древо «яблок Гесперид», свисающих и «облитых золотом».
– Текст не полный!
– Почему ты так думаешь? – спрашивает Монтал.
– Потому что он кончается словами: «Тогда Переводчик сказал»…
– Нет, – возражает Монтал. Он смотрит на меня как-то странно. – Текст полный.
– Ты хочешь сказать, где-то еще есть скрытые страницы?
– Да.
– Где?
– Здесь, – отвечает он, пожимая плечами.
Мое недоумение его, кажется, веселит. Тогда он резко спрашивает:
– Ты уже нашел ключ к книге?
Я на миг задумываюсь и, запинаясь, бормочу:
– Может быть, это стихотворение?…
– А что значит это стихотворение?
Помолчав, отвечаю:
– Что истину нельзя познать разумом… Или что трудно найти истину…
Монтал выглядит разочарованным.
– Мы и так знаем, что истину найти трудно, – говорит он. – Это заключение не может быть Истиной… потому что в этом случае Истина была бы ничем. А она должна чем-то быть, так ведь? Скажи, в чем конечная идея, разгадка текста?
– Не знаю! – кричу я.
Я вижу, как он улыбается, но улыбка его горька.
– Быть может, ключ как раз в твоей злости, а? – замечает он. – В этом гневе, который ты сейчас испытываешь на меня… или в наслаждении, которое ты чувствовал, когда воображал, как балуешься с гетерой… или в голоде, который ты ощущал, когда я задерживался с обедом… или в медлительности твоего кишечника… Может, это и есть единственные ключи. Зачем искать их в тексте? Они в наших собственных телах!
– Перестань со мной играть! – отвечаю я. – Я хочу знать, как связана эта книга со стихотворением моего отца!
Выражение лица Монтала становится серьезным, и он, словно читая, усталым тоном тарабанит:
– Я тебе уже сказал, что стихотворение это Филотекста Херсонесского, фракийского писателя, жившего в Афинах в свои зрелые годы и посещавшего платоновскую Академию. Исходя из своего собственного стихотворения, Филотекст создал эйдетические образы «Пещеры идей». Оба эти произведения основаны на реальных событиях, произошедших в то время в Афинах, а именно коллективном самоубийстве членов очень похожей на описанную тут секты. Это событие сильно повлияло на Филотекста, который видел в таких фактах доказательство того, что Платон ошибался: мы, люди, избираем худшее не по незнанию, но действуя под влиянием импульса, чего-то неизведанного, что скрыто внутри каждого из нас и что нельзя ни осмыслить, пи объяснить словами…
– Но история доказала, что Платон был прав! – энергично восклицаю я. – Люди нашей эпохи – идеалисты, они посвящают себя размышлениям, и чтению, и расшифровке текстов… Многие из нас – философы и переводчики… Мы твердо верим в существование Идей, которые нельзя ощутить чувствами… Лучшие из нас управляют городами… Мужчины и женщины равноправно трудятся и имеют одинаковые права. Царит мир. Насилие полностью искоренено и…
Меня раздражает выражение лица Монтала. Я прерываю свою пламенную речь и спрашиваю:
– В чем дело?
Глубоко вздохнув, с покрасневшими влажными глазами он отвечает:
– Это одна из тех вещей, которые Филотекст хотел доказать своей книгой, сын мой: мир, который ты описываешь… мир, в котором мы живем… наш мир… не существует. И, наверное, никогда не будет существовать. – И он мрачно добавляет: – Единственный реальный мир – это мир переведенного тобой произведения: послевоенные Афины, этот город, наполненный безумием, экстазом и иррациональными чудовищами. Вот где реальный мир, а не у нас. Поэтому я предупреждал тебя, что «Пещера идей» влияет на существование вселенной…
Я смотрю на пего. Кажется, он говорит серьезно, но улыбается.
– Теперь я на самом деле верю, что ты совсем сумасшедший! – говорю я ему.
– Нет, сын мой. Ты вспомни.
И вдруг его улыбка наполняется добротой, будто у нас одно, общее несчастье. Он говорит:
– Помнишь спор между Филотекстом и Платоном в седьмой главе?
– Да. Платон утверждал, что никак нельзя написать книгу, содержащую все пять ступеней мудрости. Но Филотекст в этом сомневался…
– Ну да. Так вот: «Пещера идей» – результат спора между Филотекстом и Платоном. Филотексту задача казалась очень сложной: как создать произведение, где были бы все пять платоновских ступеней мудрости?… Если помнишь, две первые – легкие: имя – это просто название вещей, а определение – то, что мы о них говорим. Оба эти элемента есть в любом обычном тексте. Но с третьим, изображением, уже возникали проблемы: как создать образы, которые не были бы простыми определениями, вызвать к жизни очертания существ и вещей вне написанных слов? Тогда Филотекст придумал эйдезис…
– Что? – недоверчиво перебиваю я. – Придумал?
Монтал серьезно кивает.
– Эйдезис – изобретение Филотекста: благодаря ему изображения обретали форму, независимость… были связаны не с написанным текстом, а с фантазией читателя… Например, в какой-то главе могла быть скрыта фигура льва или девушки с лилией!..
Улыбаюсь смехотворности того, что слышу.
– Ты не хуже меня знаешь, – возражаю я, – что эйдезис – литературная техника, используемая некоторыми греческими писателями…
– Нет! – нетерпеливо перебивает Монтал. – Это просто прием, выдуманный исключительно для этого произведения! Дай мне закончить, и ты все поймешь!.. Значит, с третьей ступенью все в порядке… Но оставались еще самые сложные… Как достичь четвертой, философской дискуссии? Для этого явно нужен голос вне текста, голос, который будет рассуждать о том, что читает читатель… персонаж, который будет следить за сюжетом на расстоянии… Персонаж этот не может быть один, ибо для четвертой ступени необходим некий диалог… Так что нужно было, чтобы существовали по крайней мере два персонажа вне произведения… Но кем они могут быть и под каким предлогом их представят читателю?…
Монтал останавливается и смешно поднимает брови. Продолжает:
– Выход Филотексту подсказало его собственное стихотворение, строфа с переводчиком «в безумца заточенье»: добавить несколько вымышленных переводчиков – самый подходящий способ создать четвертую ступень… один из них «переводил» бы книгу, комментируя ее в примечаниях, а все остальные были бы с ним так или иначе связаны… С помощью этой уловки наш писатель смог ввести в текст четвертую ступень. Но оставалась пятая, самая сложная: сама Идея!..
Монтал смолкает и посмеивается, а потом продолжает:
– Сама Идея – это ключ, который мы с самого начала тщетно искали. Филотекст не верит в ее существование, поэтому-то мы ее и не нашли… Но в конце концов она тут тоже есть: в нашем поиске, в нашем желании ее обнаружить… – И улыбнувшись еще шире, он заключает: – Так что Филотекст выиграл спор.
Когда Монтал кончает говорить, я недоверчиво бормочу:
– Ты совсем сумасшедший…
Невыразительное лицо Монтала все больше бледнеет.
– В самом деле, это так, – признает он. – Но теперь я знаю, зачем играл с тобой, а потом похитил и запер тебя здесь. Откровенно говоря, я понял это, когда ты сказал мне, что стихотворение, на котором основано это произведение, написано твоим отцом… Потому что я тоже уверен, что оно написано моим отцом… который был писателем, как и твой.
Я не знаю, что и сказать. Монтал все с большей тоской продолжает:
– Мы – часть образов этой книги, разве ты не видишь? Я – «безумец», который заточил тебя, как говорится в стихотворении, а ты – «переводчик». А нашего отца, человека, породившего нас обоих и всех героев «Пещеры», зовут Филотекст Херсонесский.
По моему телу пробегает дрожь. Я обвожу взглядом темноту камеры, стол с папирусами, лампу, бледный лик Монтала и шепчу:
– Неправда… Я… у меня есть собственная жизнь… У меня есть друзья!.. Я знаком с девушкой Еленой… Я не книжный персонаж… Я живой!..
Его лицо вдруг искажается бессмысленной гримасой ярости:
– Глупец! Неужели ты еще не понял?… Елена… Элий… ты… я!.. Мы все – ЧЕТВЕРТАЯ СТУПЕНЬ!!!
Ошеломленный и обезумевший от злости, я набрасываюсь на Монтала. Пытаюсь ударить его, чтобы сбежать, но мне удается лишь сорвать с него лицо. Его лицо – еще одна маска. Но за ней ничего нет: темнота. Его смятая одежда падает на пол. Стол, за которым я работал, исчезает, кровать и стул тоже. Потом испаряются стены камеры. Я погружен во мрак.
