— Джори, пожалуйста, — выдохнула она, — не бросай меня. Не бросай балет. Если ты сделаешь это, то значит, не было смысла ни в моей жизни, ни в жизни Джорджа, ни в жизни Джулиана. Мне это больно: я любила их — и потеряла.
Я не в силах был ничего сказать: так стыдно мне стало. Поэтому я просто убежал, как всегда делал Барт, когда на него наваливались проблемы.
Меня окликнула Мелоди:
— Джори, куда ты так спешишь? Мы с тобой собирались выпить содовой вместе.
Я, не отвечая, побежал дальше. Мне больше никто не был нужен. Вся моя жизнь пошла под откос. Мои родители оказывается не муж с женой. Да и как могли их поженить? Как могут быть в браке брат с сестрой?
Я ударился на бегу, чуть замедлил ход и уселся на скамейку в парке, чтобы отдышаться. Я сидел долго, уставясь на свои ноги. Ноги танцора. Сильные, стройные, мускулистые, как раз для профессиональной сцены. Чем я буду заниматься в жизни? Быть врачом я не хотел, хотя и сказал это несколько раз папе, чтобы ему было приятно. Зачем мне лгать самому себе? Без балета для меня теперь нет жизни. И, наказывая Мадам, маму, папу, который на самом деле приходился мне дядей, я наказывал прежде всего себя самого.
Я встал и огляделся. По парку одиноко бродили старики. Я представил себя одним из них. И подумал: нет. Я сумею признать свою ошибку. Я имею мужество извиниться.
Мадам Мариша так и сидела в кабинете, уронив голову на тонкие руки. Я открыл дверь и вошел. Она подняла голову, и я увидел слезы в ее глазах. Глаза ее блеснули радостью, когда она увидела меня перед собой. Она ни словом Не обмолвилась о недавнем разговоре.
— У меня подарок для твоей матери, — сказала она своим резким голосом. Она открыла ящик стола и достала золотую коробочку, перевязанную красной лентой. — Для Кэтрин, — добавила она, стараясь не встречаться со мной взглядом. — Ты во всем прав. Я хотела забрать тебя у матери и отца, потому что чувствовала свое право на это. Но теперь я вижу, что я хотела сделать это не для тебя, а для себя. Сыновья принадлежат своим родителям, а не бабушкам. — Она горько улыбнулась и, взглянув на золотую коробочку, продолжала:
— Это конфеты Лэди Годива. Твоя мать безумно любила их, когда мы вместе жили в Нью-Йорке и часто бывали в компании мадам Зольта. Тогда она боялась есть шоколад, чтобы не потолстеть, хотя она из той породы, что сжигают больше калорий, чем обретают. Но я тогда позволила ей одну конфету в неделю. Теперь, когда она больше не будет танцевать, можно пойти на поводу у своих желаний.
Это была любимая фраза Барта.
— У мамы страшная простуда, — сказал я так же некстати, как и она. — Спасибо вам за конфеты и за то, что вы только что сказали. Я знаю, что маме сразу станет легче, когда она узнает о вашем решении не забирать меня. — Я усмехнулся и поцеловал ее в худую щеку. — А потом, разве нельзя меня поделить между вами? Если вы не будете задевать ее за живое, не станет и она. Мама — чудесный человек. Ни разу она и не обмолвилась о каких-нибудь недоразумениях между вами.
Успокоенный, я уселся в кресле поудобнее и скрестил ноги.
— Мадам, я просто в ужасе. Дела в нашем доме принимают дурной оборот. Поступки Барта становятся все более дикими. Мама заболела от этого холода, а папа выглядит таким несчастным. Кловер умер. Эмма перестала улыбаться. Приходит Рождество, но в этом году не чувствуется никакого праздника. Если это будет продолжаться, мне кажется, я сойду с ума.
— Ха! — фыркнула она, опять становясь самой собой. — Жизнь всегда такова. Двадцать минут несчастья в ней приходится всего на пару секунд счастья. Поэтому будь всегда благодарен судьбе за эти краткие мгновения и цени их, цени любое счастье, какое можешь поймать неважно, какой ценой.
Я фальшиво улыбнулся. Внутренне я был страшно расстроен. Ее циничные слова только добавили горечи
— И такова вся жизнь? — спросил я.
— Джори, — сказала она, приблизив ко мне свое старое морщинистое лицо, — подумай сам: если бы не было облаков, замечали бы мы солнечный свет?
Я сидел в ее мрачном кабинете и начинал находить в этой печальной философии некоторое утешение.
— Ну что ж, я понял вас, Мадам. И простите меня за сказанное.
Она с болью прошептала:
— Прости и ты меня.
Я обнял ее: мы пришли к желанному компромиссу.
Всю дорогу домой я умирал от желания открыть коробку с шоколадом.
— Папа, — начал я, — Мадам посылает маме эти конфеты в знак примирения, как я понимаю. Он с улыбкой взглянул на меня:
— Это хорошо.
— Странно, что мама так долго болеет. Она никогда не болела дольше, чем дня два. Не кажется ли тебе, что она выглядит усталой?
— Это все от писанины, от этой проклятой писанины, — проговорил папа, включая дворники, следя за интенсивным движением и сигналом поворота. — Было бы хорошо, если бы дождь перестал. Она плохо переносит дождливую погоду. Потом, она часто засиживается до утра, а утром снова встает, да еще пишет вручную, боясь, что звук машинки разбудит меня. Когда свеча тает с обеих концов, то она кончается быстрее, и так случилось с ее здоровьем. Сначала то роковое падение, а затем жестокая простуда. Потом — Барт с его проблемами. Да и у тебя есть проблемы. Джори, ты теперь знаешь нашу тайну. Мы с мамой обговаривали эту тему вдоль и поперек, да и с тобой мы часами говорили об этом. Можешь ты простить нас? Разве я не объяснил тебе все, чтобы ты понял?
Я склонил голову, чувствуя неловкость и стыд:
— Я пытаюсь понять.
— Пытаешься? Разве это так сложно? Разве я не рассказывал тебе, как мы росли — четверо в одной комнате, предоставленные сами себе; как взрослели и видели из всех людей лишь друг друга…
— Но папа, когда вы убежали и нашли приют у дяди Пола, отчего тогда ты не нашел себе кого-нибудь другого? Почему именно ее?..
Он вздохнул:
— Я полагал, что объяснил тебе, что я чувствовал по отношению к женщинам. Как только мне было тяжело, твоя мать всегда была рядом. Моя собственная мать предала нас. Когда ты молод, некоторые мысли ни за что не выбить из головы. Прости меня, если тебя неприятно поразило то, что я не в силах никого любить, кроме нее.
Что я мог сказать? Я не мог понять этого. В мире тысячи, миллионы прекрасных женщин. Я подумал о Мелоди. Скажем, если она умрет, то смогу ли я найти другую? Я думал и думал об этом, а тем временем папа замолчал, и его рот образовал угрюмую складку. А дождь все лил и лил без конца…
Казалось, отец прочитал мои мысли. Да, думал я, жизнь не стоит на месте, и если случится такое несчастье, что я потеряю Мелоди, что не будет надежды увидеть ее вновь, я рано или поздно встречу другую, и она займет ее место…
— Джори, я знаю, о чем ты думаешь. У меня были годы на то, чтобы обдумать, отчего же все-таки я люблю только свою сестру и никого больше. Может быть, я утерял веру в женщин вообще, после того, как наша мать обошлась с нами, и находил участие только в сестре. Это она спасала меня от отчаяния все эти годы лишений. Это она сотворила из одной-единственной комнаты целый дом. Она была для Кори и Кэрри матерью. Это она украсила, как могла, нашу комнату, поставила стол, застилала наши постели, стирала наше белье, развешивала его на чердаке… но более всего меня очаровало в ней то, как она танцевала там, на чердаке. Эти танцы запали мне в сердце навсегда. Когда я, затаясь в тени, смотрел, как она танцует, мне казалось, что она танцует лишь для меня. Я любил мечтать, что она моя принцесса, и надеялся, что и я — принц из ее грез. Я тогда был романтиком, гораздо более, чем она. Твоя мать совсем иная, чем большинство женщин, Джори. Она может цвести даже в обстановке ненависти. Я — нет. Мне нужна любовь или я умру. Когда мы очутились у Пола, она уже флиртовала с ним, желая, чтобы он разрушил наши с ней отношения. Она вышла за твоего отца, когда сестра Пола, Аманда, наврала ей про брата. Она была хорошей женой. Но когда твой отец был убит, она сразу же уехала в горы Виргинии, чтобы осуществить задуманную месть. Как ты уже понял, Барт — сын второго мужа нашей матери, а вовсе не Пола, как мы говорили вам. Мы должны были солгать, и это была ложь во спасение. А уже после того, как твоя мать вышла замуж за Пола, а он вскоре умер, после этого она пришла ко мне. И все те годы я ждал, я интуитивно чувствовал, что она будет моей, если я сохраню пламя своей первой любви и буду верить. Любить для нее всегда было так легко… А для меня — было невозможным найти женщину, способную с ней сравниться. Когда меня настигла любовь, мне было около твоих лет, Джори. Будь осторожен со своей первой любовью, Джори, потому что эту девушку ты никогда не сможешь забыть.
Я, наконец, вздохнул после долгого молчания, затая дыхание. Жизнь оказалась совсем не похожа на балетную сказку или мыльную оперу, которую крутят по телевидению. Любовь не приходит по сезонам, как я себе представлял.
Этот путь домой представлялся бесконечным. Папа ехал медленно и осторожно. Я глядел в окно. Везде — на улицах и в домах уже были рождественские украшения. Видны были огни елок. Туман, который всегда сопутствует дождю, делал все эти картины еще более романтичными. Мне стало жаль, что нельзя вернуться в прошлое. Тогда на Рождество счастье казалось таким вечным, таким безусловным… Не было бы этой женщины в черном, живущей по соседству, не было бы всего этого, перемешавшего всю жизнь… Еще мне хотелось бы, чтобы Мадам Мариша никогда не прилетала сюда и не открывала тех секретов, которым бы лучше остаться секретами. Хуже всего было то, что эти две женщины камня на камне не оставили от гордости, которую я испытывал за своих родителей. Сколько бы я себя не убеждал, я все равно сожалел о том, что они позволили себе свою любовь: рискуя скандалом, рискуя моей и Барта карьерой, судьбой Синди, и все только потому, что один из них не смог найти для себя достойной женщины. И все потому, что другая чувствовала свой долг помочь ему выстоять и надеяться.
