— Будем откровенны… Испанская эмиграция не выдвинула ни одного подлинно крупного деятеля, который смог бы объединить вокруг себя разобщенные, дезориентированные силы…
— Не выдвинула ни одного крупного деятеля?!
Вопрос прозвучал как гром среди ясного неба. Альваро увидал человека лет шестидесяти, стоявшего, подобно другим, на стуле. По стремительности и свободе жеста нетрудно было угадать в вопрошающем привычку к публичным выступлениям.
— А про меня вы забыли?!
Все смолкли, повинуясь властной интонации, с какой это было сказано. Сквозь муть, внезапно застлавшую глаза, Альваро увидел сжатый кулак и вздувшиеся на лбу синие вены.
— На выборах в кортесы в тридцать третьем году я баллотировался по избирательному округу Мансанарес и получил на шесть тысяч пятьсот голосов больше, чем кандидат реакционного блока, опиравшегося…
К горлу Альваро вдруг подкатила тошнота, он отрыгнул сильней, чем прежде, почувствовал во рту омерзительный вкус р’tits calva и выскочил в вестибюль, но до уборной добежать не успел — его вырвало. Припав лбом к тумбе, украшенной бюстом с надписью «Жорж Леклерк де Бюффон, 1707, Монбар — 1788, Париж», он обильно и долго извергал содержимое своего желудка, и какая-то старушка в черном, судя по виду, деятельница Армии спасения, сострадательно смотрела на его муки, — она забрела сюда случайно и спешила покинуть зал, в недоумении и страхе перед столпотворением, которое там происходит. Подойдя к Альваро и похлопывая его ласково по плечу, она повторяла с акцентом, выдававшим в ней русскую:
— Alors, jeune homme, ça ne va pas?[79]
Они назначили встречу в кафе на углу, метрах в двадцати от дома, где жил адвокат. Когда подошли Артигас и Пако, Антонио прогуливался по противоположному тротуару, нетерпеливо покуривая сигарету. Завидев их, он помахал рукой и пересек улицу. Темный макинтош и портфель придавали ему вид конспиратора с карикатуры.
— Будь я полицейским, я бы тебя немедленно задержал, — сказал Пако. — Больно уж подозрительный вид. У тебя что, надеть больше нечего?
— А так чем плохо?
— Волосы бы хоть остриг… Попомните мое слово, погорим мы из-за твоего дурацкого вида, все погорим.
— Зря ты это, — возразил Антонио. — Наружность абсолютно безобидная. Только сейчас сидел в автобусе с парочкой серых. Даже развлекался: под самым носом у них доставал из портфеля лист с подписями — ухом не повели.
— Прыгай, прыгай — допрыгаешься. И с шевелюрой распростишься, будь спокоен. Они тебя, когда сцапают, первым делом остригут наголо.
— Есть вести от Энрике? — спросил Артигас.
— Нет, ничего.
— Моя сестра была у его матери. Знаешь, что ей старуха сказала? — Артигас смотрел на него в упор. — Что во всем виноват ты.
— Я?
— Ты, любезный, ты. Такую закатила речугу, битых три часа разорялась. Дурные товарищи!.. Безбожные книжки!.. Сестра от нее еле ноги унесла.
Они облокотились на стойку бара, и Пако заказал три кофе.
— Пишущую машинку выкупил?
— Выкупил.
— Надо поскорей размножить. Если еще кто подпишет, впечатаем потом.
— В час у меня встреча с Гаспарини.
— Я перешлю текст Альваро, чтобы передал во французские газеты.
— Альварито… — произнес Антонио. — Хотел бы я знать, где его черти носят… Перемахнул через границу — и все, как в воду канул.
— Слишком много ты от него хочешь. Я думаю, он про отца родного забыл, не то что про нас с тобой. Один с нашего факультета заходил к нему в Париже, говорит: пьет без просыпу.
— Ему теперь все до лампочки, мы и наши дела, — заметил Пако. — Испохабился в своем Париже.
— Бросьте, ребята, чего вы на него взъелись… Сами же не видали?
— Не верится? — спросил Артигас. — Люди зря болтать не станут. Ты у Пако спроси, он подтвердит, он слышал, когда тот рассказывал.
— Ладно вам… Зачем мы сюда пришли? Встретиться с кем надо или Альваро косточки перемывать?
— И то верно, — согласился Артигас. — Закругляйтесь, ребята, опоздаем.
Пако заплатил за кофе и, выйдя на улицу, показал пальцем на деревянную скамью.
— Я буду ждать тут.
— Ты что?
— А то, что втроем — это уже целая делегация.
— Ну, конечно, ты, как всегда, в кусты, — сказал Артигас.
— Оставайся ты, если хочешь. С Антонио пойду я.
— Нет. Пойдем мы с Артигасом. А ты подожди здесь.
Пако следил за ними, пока они не скрылись в парадном. По бульвару мирно шли люди. На перекрестке, где переход, стоял на тумбе полицейский-регулировщик и с театральной аффектацией величественными мановениями рук дирижировал отнюдь не бойким в этой части города уличным движением. Толкая перед собой коляску с младенцем, проплыла кормилица. Две дамы, в мантильях и с молитвенниками в руках, шушукались о чем-то, возвращаясь из церкви. Прошел, опираясь на трость с серебряным набалдашником, тщательно одетый пожилой господин. Судя по всему, люди были довольны жизнью, от них веяло спокойной уверенностью, словно некая каменная стена ограждала их от любых неприятных неожиданностей, и тот мир, в котором они обитают, был изначален, вечен, и конца ему не будет, ибо он неустанно повторяет себя и тем самым увековечивает. Пако в нерешительности постоял перед скамейкой, потом опустился на нее, вытащил пачку «Румбо» и закурил. Щупленький человечек в потертом габардиновом плаще, сидевший рядом, читал себе под нос газетные заголовки. «В Сан-Себастьян-де-лос-Рейес Маноло Куэвас и Карлос Риберо стяжали право на уши»[80]. Пако представил себе, какую рожу скорчит Тускетс, когда узнает о цели их визита, на лице его появится сокрушенное выражение, а глаза забегают от страха: «Поверьте мне, в условиях Испании тщетно и пытаться…» По тротуару напротив типичная «средняя» горожанка вела за руку светловолосого мальчика, нарядного, как картинка из модного журнала. Пропуская два вынырнувших слева такси, регулировщик остановил машины, спускавшиеся с площади Каталонии. Человек в потертом плаще не мог оторваться от своей газеты. «В Сан-Себастьян-де-лас-Куэвас Маноло Рейес и Карлос Риберо стяжали право на уши». Прошла влюбленная парочка, мальчишка протащил ящик с бутылками, проплыла еще одна женщина в костюме кормилицы, толкая перед собой колясочку. «Средняя» горожанка исчезла вместе с мальчиком в дверях галантерейной лавки. Полицейский продолжал регулировать движение жестами заводной куклы. «В Уши-де-лас-Куэвас Маноло Риберо и Карлос Рейес стяжали право на Сан-Себастьяна». Откинувшись в кресле и потягивая вино из кубка в стиле Карла V, адвокат скорбел о горестной участи своих соотечественников: «…все это бесполезно, друзья мои… Бедная Испания!» Двое вооруженных полицейских, стоявших на посту у дверей банка — «Оборотный капитал 2000000000 песет», — подошли к газетному киоску поболтать с продавщицей. «В Маноло-де-лос-Карлос Сан-Себастьян Уши и Рейес Куэвас стяжали право на Риберо». Сигарета показалась ему противной, он бросил ее и закурил другую. Мимо все шли и шли барселонцы, видимо, очень довольные прогулкой и счастливые сознанием, что сегодняшний день точь-в-точь такой же, как и все остальные, что он не чреват опасностями перемен или нежелательных потрясений. А насчет застенков жандармерии, так мало ли какие дурацкие недоразумения случаются на белом свете: даже при самой отличной настройке возможно появление помех и шумов, способных на какой-то миг нарушить идеальное звучание даже самого лучшего радиоприемника. «В Куэвас-де-Сан-Маноло Себастьян Карлос и Уши Риберо стяжали право на Рейеса». Обе кормилицы, стоя у своих колясочек, вели оживленную беседу. «Средняя» испанка вышла из лавки, держа за руку своего нарядного мальчика, и остановилась у газетного киоска. А в доме напротив, на одном из этажей, бывший глава Каталонской автономной республики извергал потоки слов: «Каждый народ имеет то правительство, которого он заслуживает…» Нынешний порядок вещей никогда уже не изменится, твердая рука предусмотрительнейшего из кормчих ведет корабль надежным путем, так что судно никогда, никогда не наскочит на непредвиденный риф. Кормилицы, дети, влюбленные, «средние» горожанки могут спать спокойно, могут даже спать на ходу, могут видеть сны на ходу, могут жить во сне и спать в жизни, могут в спячке провести всю свою жизнь, — счастливые винтики безупречно работающей машины, бессмертные в силу бессмертия механизма, следящего за стереотипностью и точной симметрией каждого их движения. «В Сан-Риберо-де-лос-Себастьян Уши Рейес и Риберо Маноло стяжали право на Карлоса». Человечек перехватил его косой взгляд и желчно сложил газету.
Почти в ту же секунду из парадного вышли Антонио и Артигас. Они о чем-то возбужденно спорили. Заметив издали Пако, Антонио остановился и стукнул кулаком по ладони.
— Ну и сволочь, ох и сволочь!
