Итак, Леона подобрали на Северной кольцевой дороге — нефтяная цистерна державшая курс на Абердин. И водитель цистерны рассказал ему, что англичане воруют шотландскую нефть, впрочем, как пояснил тот, лживые английские подонки всегда перли все, что им заблагорассудится, сопрут и монеты с глаз мертвеца, если им позволишь. Проехав сквозь просторы все растущего Северного Лондона, он высадил Леона на середине Финчли-роуд, посоветовав ему быть поосторожней с лживыми английскими подонками.
Леон поднялся по холму к району Хэмпстед[27], прогулялся в тени зеленых улиц с громадными домами, где он провел детство, по лесопарку Хэмпстед-Хит, по желтой выжженной солнцем траве, и весь Лондон остался внизу как на ладони.
С кочевой жизнью покончено. Когда приставы освободят здание, они сделают то, что делали всегда. Вырвут трубы и разобьют унитазы. Были и другие подобные здания, тысячи таких зданий, но лето подходило к концу, и Леон знал, что вскоре бездомным придется дни и ночи напролет отмораживать свои радикальные задницы и мозги, напяливать шинели и шерстяные платки и прятаться от холода в спальных мешках. У Леона уже не хватало на это выдержки.
Итак, он направился туда, куда обычно идет молодой человек, когда идти больше некуда. Через Хампстед-Хит, через забор, окружающий земли Кенвуда, мимо огромного белого дома, в пригород с его чистыми и тихими улицами.
Леон выбросил ключ от входной двери, поэтому ему пришлось постучать. Дверь открыла его мать, все еще в халате. Отец завтракал за большим деревянным столом, в окружении широкополосных газет, апельсинового сока, кофе и круассанов. Сливочного сыра и копченой семги. Из колонок качественной аппаратуры звучал Бах. «Sheep May Safely Graze». Леон почувствовал запах натурального кофе и тостов и чуть не упал в обморок.
— Что с тобой случилось? — воскликнула мама, обобщив в этом вопросе сразу все — поблекший кровоподтек с прошлых выходных, порез на лбу работы Джуниора и фингал под глазом руки грузчика, на чью голову приземлился кетчуп.
— Он был в Левишэме, — с гордостью отозвался отец. — Ох уж это чертово хулиганье!
— Давай я что-нибудь приложу, — сказала мама.
Игнорируя протесты сына, мать принесла упаковку замороженного гороха «Бердз ай» и заставила Леона приложить ее к ранам. А затем родители с любовью и удивлением наблюдали, как Леон заглатывает круассаны и копченого лосося. Они уже и забыли, когда у их сына последний раз был такой аппетит.
— Я тут читал твою колонку, — начал Леон, смахнув крошки с губ тыльной стороной ладони и сделав большой глоток черного кофе. Натурального кофе, а не того, к которому он привык, который достаточно было просто залить кипятком! — Каковы твои ставки на эту Тэтчер?
— Этому не бывать, — выразительно сказал отец. — В нашей-то стране? С Бенни Хиллом, «девушками с третьей страницы»[28] и анекдотами о тещах? Британцы никогда не отдадут свой голос за женщину.
— Ох, не знаю, не знаю, — вмешалась мама. — Думаю, было бы неплохо, если бы премьер-министром стала женщина.
— Тогда ей придется выбросить бюстгальтер, — рассмеялся отец.
Родители Леона все еще смеялись, а он прошел в свою старую комнату, кое-как разделся и забрался в постель, выжатый как лимон. Комната прыгала у него перед глазами.
Было так странно и одновременно уютно вновь оказаться в этих стенах, где прошло его детство и юношество, стенах, на которых висели старые плакаты с изображениями кумиров его детства — Джимми Пейджа и Джимми Гривза. Нетронутой оставалась и его хаотичная библиотека, где «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» и «Капитал» делили место со сказками Энтони Бакериджа о проказах двух парнишек по имени Дженнингс и Дэрбишир — «Дженнингс идет в школу». «Дженнингс и Дэрбишир», «Спасибо Дженнингсу» и еще пара-тройка десятков историй — чего только не случалось с Дженнингсом! Леон когда-то любил Дженнингса, он даже хотел им стать! Полная ахинея, конечно, но в этот момент Леон не придавал этому никакого значения, потому что — о, Руби — простыни были такими мягкими и чистыми, а его родители приняли его обратно, не пристыдив и не задавая вопросов, словно он и не уходил никогда, словно никогда не выбрасывал ключ от входной двери. И Леон знал, что так будет всегда, пока они живы, они никогда не отвернутся от него. И ему не могло быть неудобно оттого, что он спал под покрывалом с картинкой из фильма «Челюсти», потому что он так устал, был просто сметен… сметен… сметен… сметен усталостью, его глаза закрывались — и он чувствовал, что уснет, как только положит голову на подушку. И уснул.
Он уснул, взрослый мужчина в детской спальне, ощущая на коже груди прохладный медальон святого Кристофера. А впереди его ждали многие километры пути.
Заключительная часть
1977-Другая девушка, другая планета
Терри нравилось принадлежать. Теперь он понимал это.
Принадлежать «Газете», принадлежать женщине. Это было так здорово! Терри был рад, что его не уволили. И счастлив, что они с Мисти не расстались. То, что он женится в следующем месяце и станет отцом в следующем году, — не пугало его. Напротив, от этого у него возникало чувство, что он принадлежит этой женщине, и своему еще не рожденному ребенку, и целому миру.
Но иногда работа в «Газете» казалась ему обычной, заурядной работой, где кто-то старший по должности всегда диктует тебе, что делать. Иногда казалось, что «Газета» по сути не слишком и отличается от ликероводочного завода, за тем единственным исключением, что на заводе гораздо сложнее было вести разгульный образ жизни. А иногда и Мисти выводила его из себя.
Они сидели друг напротив друга в электричке, ожидая отбытия, и Мисти зачитывала вслух отрывок из дешевой книжки под названием «Пламя любви», которую только что купила. И Терри начал понимать, что другая сторона любви — это вовсе не ненависть. Изнанка любви — раздражение.
— Ты послушай вот это! «Она прошла сквозь французские окна и внезапно ощутила, как его сильные, мужественные и грязные пальцы прикасаются к ее платью из тафты. Садовник Майлз опустился перед ней на колени, изучая взглядом из-под тяжелых век. — Мисти захохотала. — Она прерывисто вздохнула, когда он поцеловал подол ее платья. „Валери, — сказал он. — Ты понимаешь, насколько это огромно?“».
Шумная толпа бизнесменов, шатаясь, продефилировала мимо по коридору. От них пахло жареной картошкой с беконом и спиртным, проглоченным на скорую руку в привокзальном баре. Бизнесмены окинули Мисти жадными взглядами. Терри с ненавистью посмотрел на них в ответ. Мисти ничего не замечала — она была слишком увлечена своей Дорис Хардман.
— «Никто — и уж точно не этот наглец сэр Тимоти — не достоин большего, чем целовать ваши тапки». — Мисти смеялась так сильно, что с трудом могла выговаривать слова. — Разве не чудо? Тебе разве не нравится? Я обязательно прочитаю все ее книги, боевая тетка!
Терри вежливо улыбнулся. Книжка была забавной — он понимал это, — но и вполовину не такой смешной, как демонстрировала Мисти! Она что, собиралась всю книгу вслух зачитать? Она что, не угомонится до самого Шеффилда? Так будет все следующие пятьдесят лет их совместной жизни?
Терри сам себе не решался признаться, но все стало несколько иначе. И с Мисти, и с «Газетой» тоже. Он начал листать последний выпуск. Выпуск получился просто отличным. В ту пору, когда он был еще в читательской лиге и с утра пораньше ездил в город за «Газетой» вместе со всеми остальными фанатами, такие выпуски заставляли его сердце биться чаще.
На обложке был юный Элвис во всем своем слащавом великолепии. Страницы, на которых ему отдавали дань восхищения, страницы воспоминаний и размышлений, написанных старшими ребятами. Интервью Рэя с Ленноном. И очерк того нового парня, который буквально порвал Дэга Вуда в клочки, за то что большую часть концерта в «Рэйнбоу» тот присаживался на корточки за микрофонами, спустив до щиколоток кожаные штаны, держась за живот и издавая жуткие стоны.
И — кто бы мог подумать? — краткое упоминание о группе под названием «Электрический багет», участники которой носили итальянские костюмы, играли синтетическую танцевальную музыку и во всеуслышание заявляли, что их утомляет политика, им просто хочется делать поп-музыку и деньги. Браньяк наконец оформил свой коллектив, и, похоже, многие полагали, что в ближайшем будущем он выйдет в разряд топ-групп. Время летело до смешного быстро — уже не «Секс пистолз» открывали горизонты перед новыми группами, а Шик. Как же стремительно новая музыка — и все новое — устаревало. Ходили слухи, что Браньяк даже зубы себе сделал. Но Терри отложил «Газету» в сторону. Почему-то все это оставило его равнодушным.
В какой-то степени дело было в неуклюжей и инфантильной манере письма большинства авторов — один из старших, к примеру, сравнивал Элвиса с Джеем Гэтсби, «героем блистательного романа Ф. Скотта Фицджеральда „Великий Гэтсби“». Словно необходимо было объяснять, кто такой Джей Гэтсби, словно нужно было напоминать, что эта книга — один из самых блестящих романов за все века! Словно, подумал Терри, все мы — просто кучка тупых подростков и ждем, пока нас образуют компетентные и начитанные люди. В этом выпуске «Газеты» не было ни слова от Скипа Джонса. Без очерков Скипа «Газете», казалось, всегда чего-то не хватало. Терри был счастлив, что Скип идет на поправку. Но без него «Газета» была почти заурядной.
