— Увы, — сказал Ислам, — не по Сеньке шапка, на моем рынке итальянские вина — товар неликвидный.
Чувствовал он себя скверно, все же не стоило мешать пиво с коньяком, к тому же после улицы маленькая душная комната не способствовала хорошему самочувствию.
С приходом Марио появилась некоторая неловкость. Сенин, кажется, тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Неунывающий весельчак заметно сник. Рядом с хорошо одетым, лощеным итальянцем он явно проигрывал и был похож на мастерового, которого позвали за стол. Водку итальянец пить не стал, попросил откупорить вино, которое он принес с собой. Сенин выполнил его просьбу. Судя по тому, как Марио нахваливал это вино, можно было догадаться, что как раз им он и торговал. Женщины, до этого пренебрегавшие водкой, с удовольствием стали пить вино, Сенин тоже выпил бокал, несмотря на предостережения Ислама. Как можно было не выпить итальянского вина? Ислам отказался наотрез, даже пригубить. Продолжал пить коньяк, закусывал слабосоленой селедкой, нарушая все гастрономические каноны. Марио и Нина оживленно вспоминали прошлое. Итальянцу было изрядно за пятьдесят, ближе к шестидесяти. Ислам с завистью отметил, что у него почти нет седых волос, но потом он решил, что все дело в краске и несколько успокоился. Сенин набрался основательно, даже для его закаленного организма букет из коньяка, пива и вина был серьезной нагрузкой. Он все время пытался встрять в разговор, но Нина его одергивала. Тогда он переключился на Машу.
— А вы, Мария, чем в жизни занимаетесь?
— Я же сказала — учусь в театральном, — удивилась Маша.
— А, ну да, ну да, «что-то с памятью моей стало, то, что было не со мной — помню», — пожаловался он, и тут же предложил: — А может, вы, Мария, изобразите нам что-нибудь?
— В каком смысле?
— Ну, в смысле сценки какой-нибудь или пантомимы.
— Да вы что! Я же не актриса, я экономист.
— Ну, не скромничайте, в душе все женщины — актрисы.
— Ну, если вы так считаете, почему Нину не попросите?
— А Нина уже занята: она разыгрывает пантомиму под названием «Первая любовь в Константинополе». А между прочим, ведь я могу скандал нешуточный закатить.
Почему в Константинополе? — спросил Ислам — А хрен его знает, че-то вдруг в голове торкнулось.
Между тем Марио стал с опаской поглядывать на Сенина. Нина, сообразив, успокоила его:
— Он шутит, не обращай внимания.
— Между прочим, — сказал Сенин, — у них имена одинаковые, Мария и Марио. Это неспроста. Это знак свыше. Может, мы их поженим? Вы не против, товарищ Ислам?
— Товарищ Ислам — это оксюморон, — сказал Ислам.
Сенин засмеялся.
— Какое смешное слово — оксюморон, но ты от ответа не увиливай! Или тебе жалко девушки для нашего гостя из солнечной Италии?
— Нет, не жалко.
— Другого ответа я от вас не ожидала, — язвительно сказала Маша, — но я замуж пока не собираюсь.
— Марио, ты хочешь увезти в Италию русскую девушку? Женись на Маше!
— С удовольствием, — согласился галантный Марио.
— Так, жених согласен, — Сенин потер ладонями, — родители согласны, вот только осталось согласие невесты получить. Неволить, конечно, мы не станем, однако старших надо слушать.
— Да, — подыгрывая ему, сказал Ислам, — плохо мы воспитываем нашу молодежь.
— Ну ничего, — заявил Сенин, — стерпится — слюбится.
— Ты что это здесь разошелся? — строго спросила Нина. — Езжай вон домой, Катька небось заждалась.
— Щас, все брошу и пойду и оставлю тебя с мужиком! Не дождешься! — заявил Сенин и налил себе коньяка.
— Хватит пить-то, уже лыка не вяжешь.
— А мы лыка вообще не вяжем, мы делаем гробы.
При этих словах Марио с опаской взглянул на Сенина.
— А у меня тост родился, — сказал Сенин, — уместный, вы позволите, господин Ислам? Предлагаю выпить за Ромео и Джульетту. Я, когда был в городе Верона по профсоюзной путевке, завернул в этот памятный дворик и балкончик тот видел. Толчея там — как у нас в ГУМе в старые времена, на балкон тот и вовсе не пробиться от женского полу. А поскольку здесь посланец этой солнечной страны, давайте и выпьем за его земляков. Я даже больше скажу: нам экскурсовод поведал, что Шекспир эту историю у какого-то итальянского не то поэта, не то драматурга слямзил. Где, я спрашиваю, справедливость? Шекспиру вся слава досталась, а фамилию итальянца никто, кроме меня и экскурсовода, не знает. Да и я, честно говоря, забыл уже. Так выпьем же за безымянного поэта, чтобы восторжествовала справедливость!
Сенин так долго произносил этот тост, что Нина, собравшаяся его одернуть, передумала. Марио, который все это время улыбался, с готовностью протянул свой бокал, чокнулся с Сениным.
— Нина, а он вообще знает про наши отношения? — сквозь зубы процедил Сенин. — А то я сейчас исполню монолог Отелло!
— Знает, знает, уймись.
Маша внимательно смотрела на эту троицу, словно изучала. Ислам выпил еще одну рюмку и понял, что ему пора домой. Он дотронулся до Маши и сказал: «Незаметно уходим». Маша послушно встала и направилась за Исламом в прихожую.
На улице шумел ветер, срывая с деревьев последнюю листву. Мертвенный свет ночного фонаря освещал пожухлую траву в скверике, отгороженном железным заборчиком. Караев с наслаждением вдыхал холодный ночной воздух.
— Спасибо, что приехала, — сказал он. Маша пожала плечами.
— Мне всегда приятно вас увидеть.
— Поехали, — предложил Ислам.
— Куда?
— Можно ко мне, а хочешь, поедем к тебе?
— В общежитие?
— Ну да.
— Представляю лица моих соседок, — засмеялась Маша, — нет уж, лучше поедем к вам.
— Пройдемся немного, потом у метро возьмем такси, — сказал Ислам.
— А это разве не ваша машина?
— Я оставлю ее здесь.
— А сколько времени? — спросила Маша.
— Одиннадцать, — поглядев на часы, ответил Ислам, — ты куда-то торопишься?
— Нет-нет, пойдемте.
Они вышли на улицу и не торопясь направились в сторону метро «Белорусская».
— А вы опять куда-то пропали, — заговорила Маша, — я звоню вам уже несколько дней. Где вы были? Только не говорите, что в тюрьме. Почему вы молчите?
— Потому что я в самом деле был в тюрьме.
— А нельзя что-нибудь пооригинальнее придумать?
Ислам вздохнул.
— Вот так всегда: говоришь правду, а тебе не верят. Удивительное дело: почему правда настолько неправдоподобна? Я просидел в камере несколько дней и думал, когда же появится Маша и отдастся начальнику караула, чтобы освободить меня.
— Прекратите говорить гадости, а то я сейчас обижусь и уйду.
— Я просто повторяю твои слова, ты же сама грозилась это сделать в прошлый раз.
— Я не грозилась, и вообще, не хочу с вами разговаривать.
Несколько минут они шли молча, затем она воскликнула:
— Как же вам хочется, чтобы я вам изменила! Так и норовите меня кому-нибудь сбагрить! Вот и итальянцу давеча меня отдавали.
Ислам ничего не ответил. Через несколько минут она спросила:
— А вы что, в самом деле в тюрьме были?
— В КПЗ.
— Я смотрю, вы что-то зачастили туда.
— Сам удивляюсь.
— А может, вам там понравилось?
— Это вряд ли, хотя определенная польза от этого есть, польза контрастов. Выходя оттуда, начинаешь ценить собственную жизнь в любой реальности. Про козу знаешь анекдот?
— Вы рассказывали. Жаль, что я не знала — я бы вам помогла.
— Ты опять про свое?
— Это вы опять про свое. Я бы вам передачу принесла. Почему-то, как назло, когда у вас трудности, меня нет рядом с вами.
С этим ничего не поделаешь, это свойство человека. Одни люди постоянно рядом с тобой и всем своим поведением внушают уверенность, что на них можно положиться в трудную минуту, но когда эта минута наступает, их рядом не оказывается, безо всякого умысла с их стороны. А есть люди, которых видишь редко, но они объявляются именно в тот момент, когда тебе нужна помощь, даже на уровне простого общения. У меня есть приятель, абсолютно ненадежный человек — не было такого, чтобы он пообещал и в срок выполнил. Договариваться с ним было, все равно что договариваться с Гидрометцентром. То есть дождь будет, но не сегодня, как обещали, и не завтра, а послезавтра. Но у него было это редкое качество — появляться в тот момент, когда тебе нужна живая душа для общения. Он появлялся в дверях и улыбаясь говорил: «Прости подлеца». При этом из-за его спины выглядывали улыбающиеся женщины или поддатые мужики, которых он приводил в гости, никогда не спрашивая разрешения.
— Обидны мне ваши слова, — сказала Маша, — ведь всегда хочу вам помочь, а у меня не получается, или вы отказываетесь от моей помощи.
— Это ничего, господу Богу угодны не дела наши, а намерения, — сказал Ислам.
Он поднял руку, голосуя.
