То и дело к дороге выходили какие-то люди. Выползали старухи, черные, как жуки. Никогда Алтынник не видел одновременно столько старух. Они смотрели на процессию с таким удивлением, как будто по улице вели не Алтынника, а медведя.
– Милок, – спросила Бориса одна старуха, – куды ж это вы его, болезного, ведете?
– Куды надо, – растягивая гармошку, ответил Борис.
Дошли до какой-то избы. Здесь Борис дал Людмиле подержать гармошку, а сам прошел внутрь. Вскоре он вернулся с какой-то девушкой. На ней была новая телогрейка и клетчатая шаль, похожая на одеяло.
– А он согласный? – кинула девушка беглый взгляд на Алтынника.
– А как же, Катя, – заверил Борис. – Чай, не жулики мы какие, сама знаешь. Всю жизнь по суседству живем. Сам приехал, говорит, руку и сердце… Скажи, Ваня.
– Сердце? – переспросил Алтынник. – А чего сердце? – И вдруг запел: – «Сердце, тебе не хочется покоя…»
– Ну пойдемте, – сказала Катя.
Дошли еще до какой-то избы. На ней была вывеска. Пока Катя притопывала от холода и гремела ключами, открывая замок, Алтынник пытался и не мог прочесть вывеску. Буквы прыгали перед глазами, никак не желая соединиться в слова. Тогда он попытался с конца и прочел: «…путатов трудящихся».
– Что такое «путатов»? – громко спросил он у Людмилы.
– Заходи, – сказал Борис, пропуская его вперед.
Пропустив затем и Людмилу, Борис вошел сам и закрыл за собой дверь.
Небольшое холодное помещение было загромождено двумя письменными столами, железным сейфом, закрывавшим половину окна, и рядом сколоченных между собой стульев вдоль боковой стены.
– Это что здесь, милиция? – спросил Алтынник.
– Милиция, – сказал Борис и, слегка надавив ему на плечи, усадил на крайний стул возле двери.
Людмила стояла возле стола и – то ли от холода, то ли от возбуждения – мелко постукивала зубами.
Девушка открыла сейф, вынула и положила на стол толстую книгу типа бухгалтерской и какие-то бланки. Потыкала ручкой чернильницу, но чернила замерзли.
– На, Катя, – Борис протянул ей свою авторучку.
– Где у него служебная книжка? – спросила Катя.
– Ваня, где у тебя служебная книжка? – ласково спросила Людмила.
Алтынник открыл один глаз:
– Какая книжка?
– Служебная. Ты ж ее вынимал. Борис, не помнишь, куда он ее положил?
– Должна быть в правом кармане, – подумав, рассудил Борис. – В левом – партийный или комсомольский билет, в правом – служебный документ.
Он подошел к Ивану, расстегнул правый карман, и книжка очутилась на столе перед Катей.
Катя долго дула на замерзший прямоугольный штамп, потом приложила его к книжке и с силой придавила двумя руками.
В этот момент Алтынник на миг протрезвел и понял, что происходит что-то непоправимое, какое-то ужасное шарлатанство.
– Э-э! Э! – закричал он и захотел подняться, но только оторвался от стула, как почувствовал, что пол под его ногами стал подниматься к потолку и одновременно переворачиваться. Алтынник быстро ухватился за спинку стула, сел и махнул рукой. И он не помнил, как подносили ему бумагу, вложили в пальцы авторучку и водили его рукой…
Потом справляли свадьбу – не свадьбу, но что-то похожее было. Был стол, выдвинутый на середину комнаты, были какие-то гости. Пили «Кубанскую», красное и разбавленный самогон. Алтынник сидел во главе стола рядом с Людмилой, и гости кричали «горько». Он послушно поднимался и подставлял губы невесте, хотя и было противно.
Борис играл на гармошке. Толстая, лет сорока пяти баба плясала и дергала за веревку спрятанную под юбкой палку и выкрикивала частушки похабного содержания. Потом какой-то парень, дружок Бориса, в косынке и переднике изображал невесту. Гости смеялись.
Мать Людмилы хлопотала у стола, следя, чтобы всем всего хватило и чтобы никто не взял ничего лишнего.
Потом Людмила плясала с Борисом, и на гармошке играл парень в косынке.
Рядом с Алтынником на месте Людмилы сидел пожилой человек в старом военном кителе без погон. Это был местный учитель, и его имя-отчество было Орфей Степанович.
– Я, Ваня, тоже служил в армии. – Он придвинулся к уху Алтынника. – До войны еще служил. Да. Людей расстреливали. Мне, правда, – он вздохнул, – не пришлось.
– А чего ж так? – удивился Алтынник.
– По здоровью не прошел, – Орфей Степанович развел руками. – А у меня, Ваня, дочь тоже замужем за майором. В Германии служит. Вот китель мне подарил. А с женой я развелся. Ушла она от меня, потому что я пьяница. Суд был, – сказал он уважительно.
– А трудно разводиться? – поинтересовался Алтынник.
– Ерунда, – сказал Орфей Степанович и уронил голову в тарелку с салатом.
Потом Алтынник каким-то образом очутился на огороде за баней, и его рвало на белом, как сахар, снегу. Черная облезлая собака тут же все подбирала, и Алтынник никак не мог понять, откуда взялась эта собака.
Потом появилась откуда-то Людмила. Протянув руку Алтынника через свое плечо, она пыталась его сдвинуть с места и ласково говорила, как маленькому:
– Тебе нехорошо, Ваня. Пойдем домой, постелим постельку, ляжешь спатки. Тебе завтра рано вставать.
– Уйди! – Он мотал головой и хватался за живот. Его еще мучили спазмы, но рвать уже было нечем, а собака, не зная этого, отбежав на два шага, виляла хвостом и голодными глазами с надеждой смотрела Алтыннику в рот.
– Пошла вон! – топнула ногой Людмила.
Собака отбежала еще на шаг и теперь виляла хвостом с безопасного расстояния.
Потом Людмила тащила его на себе через весь огород, а он вяло перебирал ногами. На крыльце он все-таки задержался. На улице вдоль забора стояли и смотрели на него, Алтынника, черные, похожие на ту собаку за баней старухи. Они заискивающе улыбались, надеясь, что если и не пригласят, то по крайности, может быть, вынесут угощение. Не потому, что были голодные, а ради праздника.
На крыльце Алтынник оттолкнул от себя Людмилу.
– Эй, бабки! – закричал он, делая руками какие-то непонятные круговые движения. – Валите все сюда! Гулять бутем! Алтынник женится!
Он попытался изобразить что-то вроде ритуального индейского танца, но потерял равновесие и чуть не свалился с крыльца, спасибо, Людмила вовремя подхватила.
Старухи дружно загомонили и тут же повалили в калитку, словно прорвали запруду.
– Да куды ж вы, окаянные, лезете! – закричала Людмила, подпирая Алтынника плечом и подталкивая к двери. – Стыда на вас нету!
– Хозяин приглашает, – округляя «о» в слове «хозяин» и ставя ногу на крыльцо, упорствовала возглавлявшая шествие маленькая старуха с выдвинутым вперед подбородком.
– Хозяин, хозяин, – передразнила Людмила. – Хозяин-то вон на ногах не стоит, а вам лишь бы попить да пожрать на чужой счет, бессовестные!
Она втолкнула Алтынника в сени и захлопнула дверь перед самым носом маленькой старухи, и за дверью слышен был еще глухой недовольный гомон.
В комнату Алтынник вполз чуть ли не на карачках. Из круговорота множества лиц, сливающихся в одно, выплыл со стаканом в руке Орфей Степанович.
– Выпей, Ваня, винца, полегчает, – говорил он, тыча стаканом Алтынника в нос.
От одного только вида водки Алтынника перекосило всего, он зарычал по-звериному и отчаянно замотал головой.
– Уйди, ненормальный! Уйди! – закричала Людмила учителю и ткнула в лицо ему маленьким своим кулачком. Из носа Орфея Степановича хлынула кровь и потекла на китель. Орфей Степанович неестественно задрал голову вверх и пошел, как слепой, к столу, в вытянутой руке держа перед собой стакан.
Появились Борис и Вадик. Вдвоем подхватили они Алтынника под руки, втащили в соседнюю комнату. Людмила забежала вперед, сдернула с кровати одеяло, и Алтынник повалился в пуховую перину, как в преисподнюю. Последнее, что он помнил, это как кто-то стаскивал с него сапоги.
Не успел он заснуть, как его разбудили.
– Ваня, вставай. – Над ним стояла Людмила.
Под потолком горела лампочка без абажура. За окном было черно.
– Сейчас утро или вечер? – спросил Алтынник.
– Полвторого ночи, – сказала Людмила. – Скоро поезд.
Он послушно спустил ноги с кровати. Одеваться было трудно. Болела голова, жгло в груди и дрожали руки. А когда наклонился, чтобы намотать портянку, так замутило, что чуть не упал. Кое-как все же оделся и вышел в другую комнату. Старуха, босая и в нижней рубахе, хлопотала возле стола.
– Позавтракай, Ваня, – сказала она.
На столе стояла сковородка с яичницей, пироги, полбутылки водки.
Алтынника передернуло.
– Что ты, бабка, какой там завтрак.
Он встал под рукомойник и нажал затылком штырек. Вода медленно текла по ушам и за шиворот. Потом он отряхнулся, как собака, и вытер лицо поданным ему бабкой полотенцем. Выпил ковшик воды из ведра. Вода была теплая и пахла железом. И от нее как будто он снова слегка захмелел. Повесил ковшик на ведро и долго стоял, бессмысленно глядя на стену перед собой.
