— Ну скажи уже что-нибудь, а, Глист? — Росс Уилкокс подошел вплотную.
— У тебя воняет изо рта, Росс.
— Что? — Лицо Уилкокса скривилось и стало похожим на задницу с дыркой посередине. — ЧЕГО?!
Я сам пришел в ужас. Но пути назад не было.
— Честно, я не хочу тебя обидеть. Но у тебя отвратно пахнет изо рта. Как из мешка с падалью. Никто тебе не говорит, потому что все боятся. Но тебе надо чаще чистить зубы или есть мятные таблетки, потому что воняет просто хронически.
Уилкокс выдержал секундную паузу.
Двойная оплеуха — справа и слева — раздробила мне челюсть.
— Ты хочешь сказать, что ты меня не боишься?
Боль помогает сосредоточиться.
— Может быть, это галитоз. Если так, то, наверно, в аптеке можно спросить, что от него помогает.
— Да я тебе голову проломлю, ты, пидор кастрированный!
— Конечно. Особенно впятером.
— Я один, бля!
— Не сомневаюсь. Не забудь, я видел, как ты дрался с Грантом Бэрчем.
Школьный автобус еще стоял у «Черного лебедя». Норман Бейтс иногда передает Айзеку Паю сверток и получает в обмен коричневый конверт. Впрочем, я не ожидал никакой помощи.
— Этому калеке!.. Глисту сальному!.. — с каждым словом Росс Уилкокс тыкал меня пальцем в грудь, — надо сделать жопорез!
«Жопорез» — это когда несколько человек сильно тянут твои трусы вверх, стараясь оторвать тебя от земли. Трусы при этом с силой врезаются между ягодицами, а член и яйца превращаются в лепешку.
И мне сделали жопорез.
Но это забавно лишь тогда, когда жертва визжит и барахтается. Я оперся на голову Энта Литтла и вроде как ездил на нем все время, пока меня тянули. Жопорез — это унизительно, но не очень больно. Мои мучители притворялись, что им страшно весело, но на самом деле это тяжелая, неблагодарная работа. Уилкокс и Нэшенд принялись дергать вверх, словно подкидывая меня на трамплине. Но трусы только жгли мне промежность вместо того, чтобы разрезать надвое. Наконец меня уронили на мокрую траву.
— Это только начало, — пообещал Росс Уилкокс.
— Глииииист! — пропел Гэри Дрейк из тумана со стороны «Черного лебедя». — Где твоя сумка?
— Ага, — Уэйн Нэшенд пнул меня под зад, пока я вставал. — Иди-ка поищи ее.
Я кое-как похромал за Гэри Дрейком. У меня болел копчик.
Водитель школьного автобуса завел мотор. Заскрежетали шестеренки передачи.
Садистски ухмыляясь, Гэри Дрейк раскачивал на ремне мою сумку «Адидас».
Я понял, что сейчас будет, и побежал.
Моя сумка «Адидас» описала идеальную дугу и приземлилась на крышу автобуса.
Автобус дернулся и поехал в сторону перекрестка, где лавка мистера Ридда.
Я изменил курс и ринулся через мокрую высокую траву, молясь, чтобы сумка соскользнула с крыши.
Смех затараторил мне в спину, словно пулеметы затрещали.
* * *
Мне выпало удачи на полпенса. По дороге ехал медленный хлебоуборочный комбайн, и из-за этого образовалась пробка до самого Мальверн-Уэллса. Я умудрился догнать автобус, пока он стоял на светофоре у лавки мистера Ридда.
— Ты что, сдурел? Во что это ты играешь? — рявкнул Норман Бейтс, когда дверь открылась.
— Они, — я ловил ртом воздух, — бросили мою сумку на крышу!
Все, кто еще был в автобусе, просветлели, ожидая потехи.
— Какую крышу?
— Вашего автобуса.
Норман Бейтс посмотрел на меня так, словно я нагадил ему на хлеб. Но все же спрыгнул на землю, чуть не сбив меня с ног, прошествовал в конец автобуса, залез по лестнице наверх, схватил мою сумку «Адидас», швырнул ее в меня и слез обратно на дорогу.
— Твои приятели — гондоны, солнышко.
— Они мне не приятели.
— Тогда чего ты им позволяешь себя шпынять?
— Я не «позволяю». Их пять человек. Десять. Больше.
Норман Бейтс хрюкнул.
— Но только один Король-Говняшка. Верно ведь?
— Один или два.
— Хватит и одного. Что тебе нужно, это вот такой красавчик, — смертельный нож-бабочка вдруг развернулся у меня перед глазами.
— Подберешься сзади к Королю-Говняшке, — голос Нормана Бейтса стал почти нежным, — и перережешь… ему… сухожилия. Раз, раз, пощекочи его. Если он и после этого будет борзеть, проколи ему шины инвалидной коляски.
Нож растворился в воздухе.
— Продается в магазине излишков военного имущества. Это лучшая десятка, которую ты потратишь в своей жизни.
— Но… если я перережу сухожилия Уилкоксу, меня отправят в колонию!
— Проснись и пой, солнышко, бля! Вся жизнь — колония!
Осень заражена грибком, ягоды гниют, листья ржавеют, галочки птиц дальнего следования испещрили небо, вечера дымны, ночи холодны. Осень почти умерла. А я даже не знал, что она болела.
— Я дома! — кричу я каждый день, придя из школы, — вдруг мама или папа вернулись раньше времени из Челтнема, Оксфорда или откуда там еще.
Но никто никогда не отвечает.
Без Джулии дом в тыщу раз пустее. Они с мамой уехали на машине в Эдинбург две недели назад, в выходные. (Джулия сдала на права. С первого раза, конечно же.) Вторую половину лета она провела с семьей Эвана в Норфолк-Бродс, так что, казалось бы, у меня было время привыкнуть к ее отсутствию. Но дом заполняет не только сам человек, а его «пока, я пошел», его зубная щетка, пальто и шляпы, которые он «носит, но не прямо сейчас», ощущение здешнести и принадлежности. Я сам не верю, что так скучаю по сестре. Мама и Джулия уехали чуть свет, потому что до Эдинбурга на машине целый день. Мы с папой махали вслед. Мамин «Датсун» выехал на Кингфишер-Медоуз и вдруг остановился. Джулия выскочила, открыла багажник, порылась в коробке с пластинками и помчалась обратно к дому. Она сунула мне в руки «Abbey Road».
— Побереги ее для меня, Джейс. Если я буду ее таскать по общежитиям, она только исцарапается.
И обняла меня.
Я все еще ощущаю запах ее лака для волос, хотя машина давно скрылась из виду.
* * *
На плите стояла скороварка, источая запах тушеного мяса. (Мама ставит ее с самого утра, так что мясо варится весь день.) Я развел себе грейпфрутовый напиток и отважно стянул последнее печенье «пингвин», потому что, кроме него, в жестянке оставались только «имбирно-ореховые» и лимонные крекеры. И пошел наверх переодеваться. В комнате меня ждал первый из трех сюрпризов.
Телевизор. У меня на столе. Утром его еще не было. На этикетке было написано: «ЧЕРНО-БЕЛЫЙ ПОРТАТИВНЫЙ ТЕЛЕВИЗОР ФЕРГЮСОН. СДЕЛАНО В АНГЛИИ». (Папа говорит, если мы не будем покупать британские товары, все рабочие места уйдут в Европу.) Телевизор блестел и пах как новенький. К телевизору был прислонен офисный конверт с моим именем. (Папа написал имя карандашом 2Т, чтобы конверт можно было использовать еще раз.) Внутри была картотечная карточка с надписью зелеными чернилами:
ДЖЕЙСОНУ
Я НАСТРОИЛ ВСЕ ЧЕТЫРЕ КАНАЛА. ОСТАЛОСЬ ТОЛЬКО ВКЛЮЧИТЬ. ДЛЯ ЭТОГО НАЖМИ КНОПКУ «ВКЛ».
ПАПА
Что это вдруг? Я, конечно, был рад. Во всем 3КМ только у Клайва Пайка и Нила Броза свои телевизоры в спальнях. Но почему сейчас? До моего дня рождения еще далеко, он в январе. Папа никогда не делает такие подарки ни с того ни с сего. Я включил телевизор, лег на кровать и посмотрел «Звездных стражей» и детскую программу по искусству. Вроде бы нет ничего странного в том, чтобы смотреть телевизор, лежа на кровати, но мне было странно. Все равно что есть суп из бычьих хвостов, сидя в ванне.
Когда смотришь телик, школьные заботы немного отодвигаются. Дин сегодня болел, так что место рядом со мной в автобусе оказалось пустым. Его занял Росс Уилкокс и принялся строить из себя моего лучшего друга, чтобы напомнить мне, что мы вовсе не друзья. Он все время приставал ко мне, чтобы я достал пенал.
— Н-н-ну же, Т-т-тейлор, одолжи м-м-мне т-т-транспортир, я х-х-хочу д-д-делать м-м-математику! — (Я на самом деле заикаюсь вовсе не так сильно. Миссис де Ру говорит, что мы очень сильно продвинулись.) — У-у-у т-т-тебя н-н-найдется т-т-т-точилка, а, Т-т-тейлор?
Я только ровным скучным голосом отвечал «нет». Вчера в кабинете математики Уилкокс выпросил пенал у Флойда Чейсли и вышвырнул его содержимое во двор.
— Ч-ч-что з-з-значит н-н-нет? А ч-ч-чем же т-т-ты к-к-карандаши т-т-точишь?
Вопрос за вопросом, таков метод Уилкокса. Стоит ответить, и он вывернет твой ответ так, что кажется: только полный дебил мог такое сказануть. Но если не отвечать, то как будто миришься с тем, что Уилкокс тебя изводит.
— Т-т-так ч-ч-что, Т-т-тейлор, д-д-девчонок т-т-тянет на т-т-твое з-з-заикание? — Освальд Уайр и Энт Литтл захохотали как гиены — словно их хозяин классный юморист, как все шесть «Монти Пайтонов», вместе взятые. — Н-н-наверняка у-у-у н-н-них в т-т-трусиках с-с-становится аж м-м-м-ма-ма-мэ-мэ-ми-ми-му-мокро!
За два ряда впереди вдруг стошнило Подгузника — гигантской упаковкой «Смартис», которую он сожрал на спор, чтобы ему дали поиграть во «Вторжение из космоса» на калькуляторе Энта Литтла. Поток разноцветной рвоты полился по проходу и отвлек Уилкокса. Я слез с автобуса на Драггерс Энд и пошел домой один по задворкам общинного центра и церковных земель. Этот путь неблизкий. У Св. Гавриила кто-то пускал слишком ранние фейерверки, и они рассыпались цветом серебряных ложек по небу цвета алюминиевого порошка на «волшебном экране». Должно быть, чей-нибудь старший брат купил эти фейерверки у мистера Ридда. Я все еще был отравлен ядом, который оставил во мне Уилкокс, и не стал собирать последнюю водянистую чернику 1982 года.
