– Ну, я не думаю… Так глубоко не смотрю… Вчера мы все были дружны, а сегодня вы хотите посадить своего вчерашнего друга в тюрьму.
– Как, впрочем, и он меня. Это вчерашний друг, потому и вчерашний, что сегодня выражает устаревшую и вредную концепцию мирового еврейства, которой мы здесь, в России, и там, в Израиле и Америке, даем бой.
– В чем же ваш новый взгляд?
Они подошли к картине, где огромный толсторукий мужик нес на плечах красную лошадь. Мужик и лошадь были плоские, без глаз. По плечам мужика стекали красные ручьи, и казалось, что он несет освежеванную, окровавленную тушу. Картина явно пародировала «Купание красного коня» Петрова-Водкина, намекая на ужасный исход всей «красной утопии».
– Сегодня мировое еврейство напоминает пчелиный улей, который роится, выделяет из себя новую матку. – Парусинский еще минуту назад колебался, пускаться ли в длинные теоретические рассуждения или просто посулить режиссеру мощные государственные субсидии в случае, если тот поддержит на выборах желаемую кандидатуру. Решил не скупиться на откровения, ибо слишком влиятелен был шагающий рядом птицеподобный человек, слишком значительная роль отводилась ему в дальнейшем. – Сегодня крупнейшие идеологи еврейства приходят к выводу, что Америка больше не может быть опорной страной для мировой еврейской общины. Слишком велика черная опасность, велика угроза антиеврейского взрыва. Пессимисты пророчат Америке распад в середине этого века, по крайней мере, на три конфедеративных государства. Израиль без поддержки Америки, в арабском окружении, кончает свой краткий век. Франция, на которую указывают как на страну, возможную для перемещения центра, слишком близка к Германии, слишком вероятен германский реванш. Россия – вот та страна, которую мы выберем для перенесения мирового еврейского центра.
Окровавленная туша лошади лежала на плечах живодера, поливая их красными струями.
– А угроза русского фашизма, о котором мы говорим? А рецидив сталинизма? А бытовой антисемитизм русских?.. – тихо спросил режиссер.
– Преодолимо! – загорелся Парусинский, увлекаемый в свою любимую, сокровенную тему. – Существует проект, грандиозный! О создании русско-еврейского государства! Еврейский гений, еврейская дерзкая мысль, способность к организации и русские ресурсы, русская способность жертвовать собой ради великой цели! При слиянии этих двух качеств Россия станет ведущей державой двадцать первого века. Этот проект под кодовым названием «Хазария» уже заряжен, уже созданы закрытые фонды, в которые идут миллиарды! Будущий президент станет его воплощать! Величие этого человека в том, что он создаст русско-еврейское государство в Евразии! Именно в этом смысле он грядущий Петр Великий! Именно в этом его мировая роль!..
– А ислам, который так силен в России? Будет ли он подавлен? – вопрошал режиссер, словно уже думал, как поставить на эту тему новую пьесу.
– Чеченская война внесла в отношения ислама и православия непримиримый конфликт. В этом конфликте русские выберут нас. Будущий президент использует войну в Чечне как средство победы на выборах. И оказывается в наших руках. Ибо теперь без нашей поддержки ему с исламом не справиться, и наш союз в России построен на чеченских костях.
– А ваш недавний друг? Он не разделяет вашу веру?
– Он просто поц! Хочет стать главным евреем мира и уехать в Америку! Мы же, создатели Новой Хазарии, являемся патриотами России! Вы – патриот России!.. С вашим театром, с вашим уникальным талантом, с вашим чувством еврейской судьбы и русской истории вы будете приглашены в этот проект на очень важную роль! Согласны?..
Режиссер не ответил. Его рот стал уменьшаться и скоро совсем исчез, словно его зашили. Теперь на лице господствовал один нос, крепкий, властный, гордый. Этот нос думал, просчитывал, примерял. Парусинский повернул к режиссеру алмазный перстень, одел его на секунду в прозрачное сверкание. Приобщил к другим посвященным.
Внизу возник шум, возбужденные голоса, аплодисменты. Это означало, что явился главный гость торжества. Парусинский, опережая режиссера, заторопился вниз, к подъезду, чтобы встретить желанного гостя.
Тот еще покидал сверкающий лимузин, появляясь из лакированных дверей, которые открыл перед ним статный светловолосый великан, а гости уже торопливо сходились, сбегались к парадному входу, образуя расходящийся пустой коридор, куда он должен был ступить. И он ступил, невысокий, легкий, с приветливой улыбкой, озирая встречавших спокойными светлыми глазами, никого в отдельности и всех сразу, и каждому казалось, что взгляд этих светлых холодноватых глаз коснулся его, выделил и запомнил. Охрана последовала в гостиную, рассредоточилась по углам, в каждом углу встал высокий охранник с проводком в ухе, напоминая торшер.
«Избранник, – назвал его мысленно Парусинский, еще издали любуясь невысокой точеной фигурой, воспринимая ее совершенные пропорции, аристократическую соразмерность как свою собственную заслугу. Как достижение мастера, сумевшего из простых, бросовых материалов создать уникальное изделие. – Он похож на Андрея Болконского», – с легкой усмешкой подумал Парусинский, шагнув навстречу гостю.
– Простите, что задержался, – с милым, чуть насмешливым дружелюбием сказал Избранник, протягивая хозяину маленькую теплую руку. Ее пожатие было точным, крепким, и было неясно, какой запас сил скрывается за этим умеренным плотным рукопожатием. – Совет Безопасности затянулся на час. Новая ситуация в Чечне. Новые подходы в кампании.
Им не дали поговорить. Со всех сторон подходили, протягивали руки. Дамы незаметно, пожатием плеч, приоткрывали свои обнаженные шеи с драгоценностями. Мужчины хотели казаться независимыми, вальяжными, при этом все немного смущались, делая вид, что не замечают молчаливых, стоящих по углам силачей с оттопыренными пиджаками.
«Маленький цветочек, на который слетелось столько пчел, шмелей, разноцветных красивых мушек», – мысленно иронизировал Парусинский, получая наслаждение от этого зрелища. Он, садовник, вырастил цветок в своей оранжерее, позволяя теперь остальным любоваться на рукотворную красоту.
Парусинский действительно был горд. Избранник, которого несомненно изберет народ, вначале был избран им, Парусинским. Он первый отыскал его среди множества других – говорливых, напыщенных, рвущихся к власти, вероломных, слабых, порочных, неспособных удержать в своих извращенных умах, в робких пустых сердцах огромный, задуманный Парусинским проект.
Этот, терявшийся в скопище банальных политиков, выделялся холодным выражением молчаливых светлых глаз, в которых, если внимательно в них посмотреть, открывалась такая беспощадность, такой глубинный холодный огонь, что замерзали планеты и луны, на которые он смотрел, красный Кремль среди лета одевался пышным инеем.
Парусинский выделил его из толпы. Приблизил к себе. Перенес в свою мастерскую, где изготовлялись министры, послы, руководители концернов и банков. Собирались из колесиков, пружин, шестеренок. Облачались в пиджаки и шляпы. Поражая сходством с живыми людьми, выпускались в жизнь, где занимали ключевые посты и должности.
Ради Избранника были отставлены все незавершенные, стоящие на его верстаке изделия. Парусинский вытачивал его бережно и неустанно, как вытачивают из слоновой кости драгоценную шахматную фигуру. И потом, прикасаясь к ней на доске, кончиками пальцев чувствуют полированные поверхности, тонкую резьбу, теплоту, внесенную рукой искусного мастера.
Слуги в малиновых сюртуках с золотыми галунами разносили на подносах шампанское. Гости брали хрустальные бокалы, обращали лица к Избраннику. Ждали его слова, полагая, что это торжественно произнесенное слово будет определять судьбу каждого в близкую, наступающую эру, где станет властвовать этот невысокий человек, издали похожий на отрока. Парусинский держал перед собой хрустальный бокал с текущими серебряными струйками и тоже ждал слова, догадываясь, каким оно будет, – в его, Парусинского, честь, прилюдно осветит их неразрывную связь, их сокровенный союз, заключенный во имя великого дела.
– Только что я провел Совет Безопасности. – Избранник поднял бокал, в котором кипело шампанское. – Во время заседания пришло сообщение из Грозного. Бандитов заманили в ловушку и выбили из города. Частично уничтожили, а частично рассеяли. Басаев или убит, или смертельно ранен. Грозный снова русский город. В чеченской войне произошел перелом, и это несомненно скажется на исходе выборов, на умонастроении нашего народа. Предлагаю тост за победу русского оружия! За русского воина! За Россию!
Он выпил бокал до дна, поставил на появившийся рядом серебряный подносик. Все пили, слегка изумленные характером тоста, обилием в нем слова «русский», его военным, полководческим и, как некоторым показалось, имперским духом.
