VII
Стоял февраль, уже несколько дней шел снег, и дом был пуст. Улли поступил в ученье, Фредди и Герман тоже ушли из школы. Одиннадцатый класс наконец-то перестал внушать фройляйн Вайхман ужас.
С приближением зимы дом Хаупта пустел все быстрее. Высокие, просторные комнаты практически невозможно было протопить тем небольшим количеством дров, которое им давали. Комнаты так и оставались пустыми, с тех пор как их покинули. В промерзшем доме Вернер и Георг сами теперь казались незваными гостями, чужими друг другу людьми. Время от времени наверх к Георгу доносились фортепьянные аккорды или звуки виолончели. Вот уже несколько дней шел снег. Сначала он шел час-другой в день, а теперь падал беспрерывно — ровно, усыпляюще кружились снежинки за окнами. В деревне становилось все тише.
На письменном столе Георга лежал лист бумаги. На нем было написано: «Дорогая мама…» И указана дата. Трехдневной давности. Как-то вечером Георг зашел к брату.
— Дай мне ее адрес, — выпалил он.
Хаупт сразу понял, кого он имеет в виду.
Дело было в начале декабря сорок четвертого года, вскоре после того, как Шарлотта познакомилась с Пельцом. Георг сошел с лестницы вниз, а мать шла с подносом, на котором стояли кофейные чашки, в музыкальный салон. Из открытой двери до них доносились голоса и смех. Тетя Бетти опять пригласила своих солдат. На какое-то мгновение Георг и его мать застыли друг против друга.
— Как ты выглядишь? — буркнул Георг.
— А как я должна выглядеть? — удивилась Шарлотта Хаупт.
На ней было платье, которое она надевала довольно часто, чуть-чуть открывающее шею и плечи, собственно говоря, это было летнее платье, но ничего необычного в нем не было.
— Ну так что во мне такого? — продолжала Шарлотта Хаупт.
Георг резко повернулся к ней спиной. И вышел из дому с таким видом, будто был ужасно оскорблен.
Но как же он на меня посмотрел, подумала Шарлотта Хаупт. Среди общего смеха в музыкальном салоне выделялся голос Бетти. Она снова была в прекрасной форме. Шарлотте вдруг показалось, что она больше ни за что не сможет войти в салон. Мужа она в то время видела редко, а когда они встречались, он, проведя пальцем по мебели, совал ей палец под нос, суп ему казался то пересоленным, то недосоленным, он бродил по дому с таким видом, будто хотел разнести все вдребезги. Она теперь часто стояла у окна и теребила носовой платок, глядя на улицу невидящими глазами. А Бетти смеялась, и порой казалось, что она, окружая себя всеми этими мужчинами, издевается над собой. Иной раз Шарлотта думала, что виновата во всем только та, что сидит наверху, эта Штайн, порой Шарлотта словно чувствовала сквозь потолок, как та давит ей на затылок, этакая черная злая масса.
Но это же ерунда, убеждала она сама себя.
Луиза Штайн почти не спускалась вниз, точно она тоже что-то почувствовала.
Однажды Шарлотта проходила мимо церкви. Она услышала звуки органа и вошла внутрь. Церковь была пуста. Пельц импровизировал. Никогда еще не слышала она более смиренной музыки. И как только она поняла, что не боится его, ей стало страшно. Но что же предшествовало этому?
Георг тогда не мог еще ничего знать о Пельце. Но он говорил с ней так, подумала она вдруг, будто он уже все знал. Выходит, было что-то такое в ней самой, что изменилось?
Форт расположен был на высоте тысяча двести метров, примерно на полпути к вершине хребта, за которым, по другую сторону пустыни, спускаясь во влажные леса дельты, начиналась территория противника. Зоной их боевых действий была полоса пустыни шириной около трехсот километров между дельтой реки и горами. Они никогда не видели противника. Внезапно раздавался топот лошадиных копыт, слышались крики, щелканье винтовочных выстрелов, в лучшем случае они видели белые тени в добела раскаленном зное пустыни — и считали бы, что все это мираж, если б на песке не оставался после этого их камрад, когда убитый, а когда раненный.
Боевые приказы отдавал полковник. И всегда неожиданно. Многие дни проходили в ожидании, и вдруг — сигнал тревоги, нередко даже ночью. О планомерных операциях нечего было и думать. Противник появлялся и исчезал по загадочным законам. И было непонятно, кто здесь с кем играет. Иногда они видели полковника на вышке — глядя в старинный полевой бинокль, он обозревал простирающуюся внизу равнину. Заметив, что за ним наблюдают, он отступал в тень. Приказы передавал его адъютант, сам он — никогда. Адъютант, хоть и не намного старше, чем они, был совершенно неприступен. Зато полковник, худощавый, лет пятидесяти, седой как лунь, был едва ли не общительным. Но обращаться к нему с расспросами нечего было и думать.
Солнце пылало здесь холодным огнем. По ночам морозило. В густой синеве разгуливал только ветер, шлифующий камни. Иногда раздавался клик орла, гнездовье которого находилось прямо над фортом. Кто поднимался сюда, быстро делался молчаливым. Все, что было прежде, оставалось где-то там, за раскаленным горизонтом. Никто не знал, когда придет его час.
В своих белых маскировочных халатах они проскальзывали, словно в немом кошмаре, мимо высоченных обломков скал, перекатывались через белые гребни дюн, спускались в широкие котловины, над которыми жаркий воздух дрожал, словно кипящая вода. Иногда они целыми днями скакали по горам безнаказанно, а потом вдруг попадали неподалеку от форта в засаду.
Раненого они уносили с собой и, был ли он мертвый или живой, укладывали на кровать в комнатушке рядом со столовой, в этой комнатушке с выбеленными стенами стояла только одна кровать, двери туда были всегда открыты. Они и ужинали при открытых дверях. Сидели в черной, наглухо застегнутой форме за узкими длинными столами, во главе — полковник, который беседовал с ними за ужином, ординарцы в белых кителях подавали еду, а в соседней комнате лежал мертвый или раненый камрад. Впрочем, это было почти одно и то же, ни одного раненого они так и не выходили, хотя был в форте свой врач, старый, угрюмый человек, он редко выходил к ним и никогда не садился с ними за стол.
Вернер не спрашивал у Георга, написал ли тот матери. Как-то вечером он поднялся к нему с двумя конвертами, на которых были наклеены марки.
— Спасибо, — только и сказал Георг, — положи их на письменный стол.
Он лежал одетый на кровати и читал. Снегопад парализовал все движение в округе. Давно уже школьники, приезжавшие из близлежащих деревень, не могли добраться до школы, и теперь занятия, которые проводили Хаупт и его коллеги, можно было назвать разве что аварийными.
Поначалу Георг встречался с Улли и остальными без определенной цели. Они просто собирались где-нибудь в одном месте. Пока однажды вечером возле них не остановился шарфюрер Нагель. Они выбросили высоко вверх правые руки в молодцеватом приветствии, и Нагель, заложив руку в перчатке за спину, осведомился, в каких отрядах гитлерюгенда они состояли и какие исполняли там обязанности. Понятно, они были польщены, и Нагель, вокруг которого образовался полукруг, явно наслаждался ситуацией. И все же он допустил ошибку. Он решил, и это было заметно по его манере задавать вопросы и выслушивать ответы, что Улли их предводитель. Однако, когда он спросил, встречаются ли они регулярно и когда назначена следующая встреча, Улли вопросительно взглянул на Георга. До этой минуты Нагель не обращал на Георга никакого внимания — они лишь раз быстро взглянули друг на друга. Зато теперь Нагель повернулся к Георгу. До сих пор Улли стоял во главе полукруга, который образовался вокруг Нагеля, Георг же — немного в стороне, чуть ли не крайний слева. Теперь симметрия была нарушена, и, пока Нагель говорил с Георгом, сформировался новый полукруг, во главе которого стоял Георг. И если с Улли Нагель разговаривал покровительственно, то с Георгом он держался подчеркнуто официально. Довольно мерзкий тип, решил Георг.
— Думаю, мы встретимся послезавтра, — ответил Георг. — На этом же месте и в этот же час.
— Ну, мы наверняка еще увидимся, — сказал под конец Нагель, улыбнулся всему полукругу и, сделав прощальный жест, удалился.
Теперь заговорили все сразу, перебивая друг друга. Только Георг стоял в стороне и молчал. Он был уверен, что этот тип явится снова, и не ошибся. Когда через два дня они встретились, к ним на американском трофейном джипе подъехал Нагель.
— Не предпринять ли нам небольшую прогулку, уважаемые господа?
Он показал им, что такое езда по пересеченной местности. Потом привел их в школьный класс, где расположилось его подразделение, и водрузил на стол пулемет. Тут уж Георг окончательно понял, что удержать других отныне невозможно.
Они стояли вокруг стола.
Нагель начал объяснять назначение отдельных частей пулемета, и Георгу пришло в голову, что делает он это как агент торговой фирмы.
За теорией последовала практика, и вскоре они уже лежали в противотанковом рву, вырытом угнанными на принудительные работы русскими, и стреляли боевыми патронами. Шарфюрер Нагель обучал их самолично. Когда все было готово, вперед выходил Георг и ложился к пулемету. Приглашения он не ждал и сам решал, кто будет стрелять следующим. Из карабина, из автомата или из пулемета — результаты у него были всегда самые лучшие. Улли, правда, бросал гранату дальше, зато Георг — точнее. Проделывал он все совершенно спокойно, он вообще всегда был полон спокойной и холодной решимости на военных занятиях. Что бы они ни делали, первым всегда был он. Ему и в голову не приходило, что кто-то другой хочет быть первым. Вопросам больше не было места. В любой момент он точно знал, что надо делать и кто должен это делать. Поведение Нагеля наконец-то достигло той степени деловитости, которой так хотелось Георгу. План военной подготовки и несения службы они обсуждали совместно. Они вели переговоры как командиры двух самостоятельных подразделений.
