Каждую женщину, которая мне нравится, я считаю красавицей. Да так, наверное, у всех бывает. Но ведь женщины не все красавицы, а счастья каждая хочет. Потому жизнь и распорядилась так мудро, что и в красивых влюбляются и в дурнушек. И искренне верят, что они прекрасны. Дело в том, что почти в каждом человеке есть своя красота, обаяние, пусть не внешнее, так внутреннее, душевное. И надо уметь увидеть эту красоту. И потом внешняя красота — вещь не постоянная: через год-два семейной жизни муж уже привыкает к красоте, перестает восхищаться женой. А красивые женщины с детства привыкли к комплиментам, восхищению, поклонение мужчин становится для них просто необходимо, как воздух. А логика у женщин жестокая: «Ах, муж меня не ценит? Хорошо, другие мужчины оценят…»
Это уж точно, другие всегда красивую женщину оценят по достоинству, они только и ждут, чтобы на лету подхватить, что с возу упало… А потом и другой начинает уставать восхищаться, тогда появляется третий, как в сказке про мочало…
Запретный плод всегда слаще. Я знал неверных жен, от которых страдали мои приятели, тем не менее они нравились приятелям приятелей. То, что вздорная жена позволяет себе дома с мужем, с которым не церемонится, она никогда не позволит с другим. И другие восхищаются чужими женами, не понимают, как муж не ценит такое сокровище?..
Справедливее было бы двуликого Януса наречь женским именем…
Я помню, как Оля Первая менялась с приходом гостей: куда девалась ее сварливость? Она мгновенно превращалась в милую обаятельную женщину, готовую услужить гостям, да и меня называла не иначе как «милый», «дорогой», хотя только что, до их прихода, обзывала последними словами…
Я всегда верил в интуицию, которая сама подскажет тебе, что ты встретил ту единственную и неповторимую. И который же раз эта моя хваленая интуиция подводит меня! Оля Первая, моя бывшая жена! Теперь — Оля Вторая! Вот она стоит передо мной, не уходит, чего-то ждет… И я знаю, чего! Еще в моих силах все исправить: сказать ей, чтобы ко всем чертям посылала своего жениха и выходила за меня! И она, наверное, послушалась бы… Но я не скажу ей этого. Все мои мысли теперь о Веронике. Но я так же думал и об Оле Первой и Оле Второй. Может, я обыкновенный волокита? Нет, возвести на себя такой поклеп я не могу. За все годы, что я прожил с Олей Первой, я ни разу ей не изменил. И вообще, если я по-настоящему полюбил одну, то другие для меня не существуют, так же как и для Вероники. А Оля Вторая — другая. Она, видите ли, не полагаясь на интуицию, сама ищет… И найдет ли?
Почему так труден путь мужчины к женщине? Почему, когда ты с ней, ищешь одиночества, а когда ты одинок — ищешь ее? Почему мужчине и женщине так сложно понять друг друга? Любовь и ненависть, жизнь и смерть — все это от женщины. Мы восхищаемся преданностью лебедей. Говорят, были случаи, когда кто-либо из пары лебедей погибал, тогда и второй высоко взлетал в небо и, сложив крылья, камнем падал на землю.
О подобной преданности и самопожертвовании мужчин и женщин мы знаем лишь из древних легенд и мифов. Или люди были другие, или мир изменился?..
— Я пойду, — сказала она. — Скоро моя электричка.
Как просто, она сейчас сядет в электричку и уедет от меня навсегда! Вся наша жизнь — длинная или короткая дорога с остановками и пересадками. На одной из остановок мы встретились с Олей Второй, и вот пришло время расставаться: ей в одну сторону ехать, мне — в другую.
— Тебе не кажется, что мы что-то потеряли? Или ты никогда ничего не теряешь? — спросил я, глядя ей в глаза.
Они, как всегда, были ничем не замутненные. Оля Журавлева была сама для себя, другие ее мало занимали. Ее внутренний мир был безмятежен и спокоен. Без бурь и катастроф. Только гармоничные люди смотрят такими чистыми глазами на мир, движения у них точные, размеренные, аппетит всегда хороший, они редко болеют даже насморком. Они не разбивают на кухне посуду даже на счастье, ничего не теряют и не забывают.
— Вот тебя потеряла, — вздохнула она.
— Не велика потеря, — усмехнулся я.
— Как сказать.
— Прощай, — сказал я.
— Зачем «прощай»? — испугалась она. — Не люблю этого слова. Лучше до свиданья, Шувалов!
Нужно было еще что-то сказать, но ничего в голову не приходило.
— Ну что же ты? — сказал я. — На электричку опоздаешь.
— А ты чего стоишь?
— Он из той же баскетбольной, команды, что и Боровиков? — снова спросил я.
— Не надо, Шувалов, — сказала она. — Я сейчас заплачу.
В это было трудно поверить. Краснеть Оля Вторая краснела, даже слишком часто, и это ей шло, но плачущей я ее ни разу не видел, да и представить себе не мог. Пожалуй, она и плакать-то не умеет. А может, я слишком жесток с ней?..
— Поцелуй меня, — попросила она. Поколебавшись, я поцеловал.
Седой гражданин неодобрительно посмотрел в нашу сторону. Если бы он подошел и разинул свою пасть, честное слово, я дал бы ему по розовой чисто выбритой морде.
Оля повернулась и, поправив шапку, быстро пошла в вокзал. Я еще какое-то время видел ее стройную фигурку в толпе пассажиров, спешащих на электрички, потом она исчезла. Как мне тогда казалось, навсегда…
Я сидел в своей маленькой комнате и стучал на машинке, переводил очередную главу о Жаке-Иве Кусто. В большой комнате слышался смех, беготня: Варя затеяла какую-то игру с близнецами. Я привык к шуму и не обращал на него внимания. Детское горе недолговечно, девочки уже смеются, резвятся. А ночью я не раз просыпался и с тоской слушал, как они за стеной рыдают. Варя, как могла, их утешала, но прошло время, и близнецы понемногу оправились от свалившегося на них горя. Покойная Рита, я знал, баловала их, тем не менее у меня дома они все делали сами, — честно говоря, я и хлопот не знал с ними. Завтракали они раньше меня и уходили в школу. Я не заглядывал в их дневники, но Варя говорила, что учатся девочки на «хорошо» и «отлично». Вечерами она помогала им решать трудные задачки, проверяла домашние задания. Я и не подозревал, что у моей дочери все задатки воспитательницы.
В неделю два раза приходила к нам Полина Неверова, рассказывала о самочувствии Анатолия Павловича — он все еще лежал в больнице, — приносила фрукты, соки для девочек. Вика и Ника всякий раз бурно радовались ее приходу, бросались на шею, целовали. Я удивлялся: когда они успели так привыкнуть к ней? Может, это была благодарность за то, что Полина лечит их отца? В больницу иногда мы ходили вместе, но чаще близнецы после уроков сами навещали отца. Их пропускали и в неприемные часы.
Спали они на тахте, Варя на раскладушке, убирали постель, гладили свою школьную форму. У них, видно, в крови — хозяйственность. Бывало, вот как сейчас, забывшись, они малость досаждали мне, когда я работал, но в общем-то вели себя прилично. Если видели, что я сижу за письменным столом, не заходили в кабинет, не надоедали с вопросами.
Остряков уже более-менее поправился, но сломанная нога все еще приковывала его к постели. Сразу она срослась неправильно, пришлось снова оперировать. Полина говорила, что пролежит еще месяца полтора, не меньше.
Если девочки уже могли смеяться и шалить, то Анатолий Павлович до сих пор не мог оправиться после смерти Риты. По его просьбе я принес ему ее фотографию в рамке, и он поставил ее на тумбочку. Разговаривая с ним, я замечал, что он иногда глубоко уходит в себя и не слышит меня. Обычно такой моложавый, он вдруг сразу как-то постарел, на лбу и у губ появились глубокие морщины, в глазах затаилось горе. Остряков любил свою жену, сам мне рассказывал, что там, за границей, он всегда думает о Рите, дочерях, если есть возможность, звонит им с самого края земли. Из разных стран присылал домой красочные открытки. Со мной о жене почти не говорил, больше интересовался дочерьми, но я-то знал, что он о ней постоянно думает.
На другой день после аварии я и Боба Быков съездили к посту ГАИ в Лахту, пригнали оттуда на прицепе разбитые «Жигули». Боба обещал к маю отремонтировать. Когда я обо всем рассказал Анатолию, он не проявил к своей машине никакого интереса, лишь посочувствовал, мол, задал вам, братцы, хлопот…
В дверь раздался звонок, Варя пошла открывать. Услышав голос Полины, я поднялся из-за письменного стола. Вика и Ника тоже выскочили в прихожую. Я помог Полине раздеться, она достала из сумки полиэтиленовый пакет с мандаринами и протянула девочкам.
— Обедали? — озабоченно спрашивала она. — А уроки сделали? Вика, почему у тебя правый глаз красный, как у кролика?
— Соринка попала, — отвечала девочка. — Варя вытащила.
— Как папа? — тихо спросила Ника.
— Папа сказал, если вы будете приносить тройки, то еще не скоро выйдет из больницы, так и знайте.
— Полина Викторовна, мы уже не маленькие, — заметила Вика, она гораздо побойчее своей белокурой сестры.
— Папу возили на рентген, у него все в порядке, — сказала Полина.
