— Сейчас нет, может, попозже. Сейчас я пойду приму душ, я весь вспотел.
— Это хорошо, — сказал Пушок. — Пот убивает микробы. А я пойду пропущу «кильмес кристалл».
«Любопытно, для таких типов всякое пиво называется „кильмес кристалл“, — подумал Рауль, питая слабую надежду на то, что Фелипе, возможно, сознательно отказался от приглашения. — Но может, он до сих пор сердится, как знать». Пушок прошел мимо него, громко выдохнув: «Извини, парень» — и оставив после себя резкий, почти видимый запах лука. Рауль продолжал сидеть, пока не поднялся Фелипе, перекинув через плечо полотенце в красную и зеленую полосу.
— Настоящий атлет. — Сказал Рауль. — Будете сегодня вечером блистать.
— Ха, ничего особенного. Я все еще неважно себя чувствую, у меня временами кружится голова, но самое сложное будет делать Атилио. Ну и жара!
— После душа как заново родишься.
— Точно… лучше всего помогает. А вы что будете делать сегодня вечером?
— Еще не знаю. Надо поговорить с Паулой и придумать какую-нибудь занимательную штуку. Мы привыкли импровизировать в последний момент. Правда, всегда получается неважно, но никто этого не замечает. С тебя так и льет.
— Конечно, после таких упражнений… Вы вправду не знаете, что будете делать?
Рауль встал, и они вместе зашагали по коридору правого борта. Фелипе следовало бы подняться по другому трапу, чтобы пройти к себе в каюту. Разумеется, это не имело значения, достаточно было потом воспользоваться переходом, и все же ему удобней было подняться по левому трапу. Иными словами, если он направился сюда, можно было предположить, что он ищет повода поговорить с Раулем. Без особой уверенности, но можно. Он уже не сердится, хотя и избегает смотреть ему в глаза. Следуя за ним по полутемному коридору, Рауль различал яркие полосы полотенца, висевшего у него на плече, и подумал о сильном ветре, который поднял бы это полотенце, как полы плаща у древнего возницы. Мокрые ноги оставляли влажный след на линолеуме… Дойдя до перехода, Фелипе обернулся, опершись рукой о переборку. И снова, как в прошлый раз, он вел себя неуверенно, не зная, о чем и как говорить с Раулем.
— Ладно, пойду поплещусь под душем. А вы чем займетесь?
— О, я немного прилягу, если только Паула не очень храпит.
— Не может быть, чтобы она храпела, она такая молодая.
Он внезапно покраснел, сообразив, что в присутствии Рауля ему неловко думать о Пауле и что Рауль просто подшучивает над ним. Конечно, женщины, как все люди, могут храпеть, и показать Раулю свое удивление — значит признать, что у него нет ни малейшего представления о спящих женщинах, о женщинах в постели. Но Рауль смотрел на него без тени насмешки.
— Конечно, храпит, — сказал он, — не всегда, но бывает, когда вздремнет после обеда. Невозможно читать, когда рядом кто-то храпит.
— Точно, — сказал Фелипе. — Если хотите поболтать, приходите ко мне, я мигом приму душ. У меня никого, старик целый день торчит в баре с газетой.
— Заметано, — сказал Рауль, подхвативший когда-то это выражение, оно напоминало ему о нескольких счастливых днях, проведенных в горах. — Ты позволишь мне набить трубку твоим табаком, я оставил свою коробку в каюте.
И хотя каюта Рауля находилась всего в нескольких шагах от перехода, Фелипе воспринял эту просьбу как вполне естественную, не вызывающую никакого беспокойства.
— Стюард — настоящий ас, — сказал Фелипе. — Вы когда-нибудь видели, как он входит или выходит из каюты? Я, например, никогда, но стоит на минуту отлучиться, как все прибрано, постель застлана… Подождите, я сейчас дам вам табак.
Он отбросил полотенце в угол и включил вентилятор. Разыскивая табак, Фелипе говорил о том, как ему нравится электрооборудование кают, что ванная комната — просто чудо и освещение тоже, все так хорошо продумано. Стоя спиной к Раулю, он искал табак в нижнем ящике комода. Наконец, найдя, протянул коробку Раулю, но Рауль, казалось, не замечал ее.
— Что с вами? — спросил Фелипе, стоя с протянутой рукой.
— Ничего, — сказал Рауль, по-прежнему не беря табак. — Просто рассматриваю тебя.
— Меня? Ну вот еще…
— С таким телом ты, верно, покорил немало девушек.
— Ну, вот еще, — повторил Фелипе, не зная, что делать с коробкой, которую держал в руке. Рауль взял коробку и, схватив Фелипе за руку, потянул к себе. Фелипе резко высвободил руку, но не отпрянул. Казалось, он был скорее растерян, чем напуган и, когда Рауль сделал шаг вперед, остался стоять неподвижно, опустив глаза. Рауль положил ему руку на плечо и медленно провел вниз.
— Ты весь мокрый, — сказал он. — Ладно, иди мойся.
— Да, конечно, — сказал Фелипе. — Я сейчас.
— Оставь дверь открытой, так мы сможем поболтать.
— Но… Мне-то все равно, но может войти старик.
— И что, по-твоему, он подумает?
— Даже не знаю.
— Если не знаешь, значит, все равно.
— Не в этом дело, но…
— Тебе стыдно?
— Мне? А почему мне должно быть стыдно?
— Мне так показалось. Если ты боишься того, что подумает твой папа, мы можем запереть дверь каюты.
Фелипе не знал, что сказать. Нерешительно подошел к двери и запер ее на ключ. Рауль ждал, медленно набивая трубку. Он видел, как Фелипе посмотрел на шкаф, на кровать, словно отыскивая какой-то предлог, чтобы выиграть время и на что-то решиться. Фелипе достал из комода пару белых носков, трусики и положил на постель, потом снова взял их, отнес в ванную и положил рядом с душем, на никелированный табурет. Рауль, попыхивая трубкой, по-прежнему смотрел на него. Фелипе открыл душ, попробовал, какая вода. Потом, стоя лицом к Раулю, быстрым движением спустил трусы и встал под душ, словно ища у воды защиты. Энергично намыливаясь, не глядя на дверь, он засвистал. Струйки воды, затекавшие в рот, и учащенное дыхание то и дело прерывали этот свист.
— У тебя в самом деле изумительное тело, — сказал Рауль, пристраиваясь напротив зеркала. — В твоем возрасте многие мальчишки еще ничего собой не представляют, а вот ты… Сколько я повидал таких мальчишек в Буэнос-Айресе.
— В клубе? — спросил Фелипе, которому и в голову не пришло подумать что-то другое. Он по-прежнему стоял лицом к Раулю, стыдясь повернуться к нему спиной. Что-то глухо шумело в голове, струйки воды ударяли по ушам, затекали в глаза, в рот; водяной вихрь лишал его воли, он уже не владел даже голосом. Он продолжал машинально намыливаться, но вода тут же уносила с собой мыльную пену. Что, если Беба узнает про такое… И вдруг где-то далеко-далеко возникло воспоминание об Альфиери, который мог вот так же стоять там и курить, смотря на него, как смотрят на голых новобранцев сержанты, или как тот врач с улицы Чаркас, который заставлял его ходить с закрытыми глазами, вытянув вперед руки. И он пришел к мысли, что Альфиери (да нет, вовсе не Альфиери) посмеялся бы над его бестолковостью, и вдруг, разозлившись на себя, резко выключил душ и стал с яростной силой, бешено намыливаться, покрывая пышной пеной живот, подмышки, шею. Ему уже было почти все равно, что на него смотрит Рауль, — ведь, в конце концов, между мужчинами… Но он лгал себе и, намыливаясь, старался избегать некоторых движений, держаться как можно прямее; стоя лицом к Раулю, он тщательно растирал руки и грудь, шею и уши. Поставив ногу на выступ из зеленых кафельных плиток, Фелипе немного наклонился, чтобы намылить щиколотку и икру. Ему казалось, — что он моется целую вечность. Душ не доставлял никакого удовольствия, но он никак не решался закрыть воду, выйти и начать вытираться. Когда наконец он выпрямился, то увидел сквозь прилипшие к глазам волосы, как Рауль, сняв с крючка полотенце, протягивал его издали, не решаясь ступить на забрызганный мыльной пеной пол.
— Ну, теперь ты чувствуешь себя лучше?
— Конечно. После упражнений хорошо принять душ.
— Да, особенно после некоторых упражнений. Ты меня не понял, когда я сказал, что ты прекрасно сложен. Я хотел только узнать, тебе понравилось бы, если бы об этом тебе сказала женщина.
— Ну ясно, это любому понравится, — сказал Фелипе, немного поколебавшись, прежде чем произнести «любому».
— Ты уже спал со многими или только с одной?
— А вы? — спросил Фелипе, натягивая трусы.
— Ты отвечай, не стесняйся.
— Я еще молодой, — сказал Фелипе. — К чему мне перед вами хвастать.
— Вот это мне нравится. Значит, ты еще ни с кем не спал.
— Ну «ни с кем» нельзя сказать. В подпольном борделе… Конечно, это не одно и то же.
— Ах, так ты был в подпольном борделе. Я уж думал, их не осталось в пригородах.
— Есть несколько, — сказал Фелипе, причесываясь перед зеркалом. — У меня приятель с пятого курса, он меня туда водил. Некий Ордоньес.
— И тебя пустили?
— Конечно, пустили. Я же был с Ордоньесом, а у него пропуск. Мы ходили туда два раза.
— Тебе понравилось?
