— Вот тут налево, на Машерова! — Яся нетерпеливо хлопает ладошкой по охристой приборной панели, пытающейся выдать себя за карельскую березу, но это не карельская береза, это — пластмасса. Девочка сидит в белом китайском джипе Костика. Оказывается, китайцы делают машины под названием «Chery». В слове «вишенка», как и полагается китайскому английскому, сделана ошибка. На логотипе «Chery» — зашифрованное слово «сад», привет Чехову из Аньхоя. Автомобили начали собирать в Беларуси, чтобы накрыть ими российский рынок, но Россия вовремя раскусила китайцев и ввела на пластмассовые китайские вишенки пошлину, что мгновенно переполнило рынок союзной Беларуси дешевыми джипами. Поэтому сейчас на автомобилях «Chery» ездят сотрудники органов юстиции, а также чиновники, пожарные, милиционеры и прочие люди с небольшим легальным доходом, но большими легальными полномочиями.
— На Машерова? — морщится Костик. — Машерова же теперь возле площади Победы. Переименовали!
— Да? Я не знала, — хлопает ресницами Яся. — Я же в Москве была!
На самом деле, астрологи убрали имя являвшегося в ее сны белорусского советского чиновника с центрального минского проспекта еще до отъезда Яси в Москву. Причем сделали это по необъявленным звездным причинам. Но Яся заметила, что Костик робеет перед ее московским опытом — одного упоминания о том, что она «только что из Москвы», оказалось достаточно, чтобы он начал смотреть на нее слегка подобострастно.
— Так что ты там делала все-таки?
— По клубам ходила, — туманно отвечает Яся. Чем меньше деталей ты выдаешь о темных и зачастую постыдных делах, в которые был вовлечен за границей, тем большим уважением пользуешься среди земляков. Спросите об этом у Одиссея, царя Итаки, мужа Пенелопы.
— А что ж вернулась?
В Минске есть три главных вопроса: «Чего уехал?», «Почему вернулся?» и «Как, ты еще здесь?». В Москве, кстати, тоже. Правильный ответ на все эти три вопроса — один:
— Надоело.
— Ты бы сказала, куда мы едем — меньше бы кругов нарезали! — пыхтит Костик. Он тоже играет роль, с которой пытается справиться. Статус московской экспатки делает Ясю достойной этой роли. Человек, уезжающий из Минска, — крут. Человек, возвращающийся в Минск, после того как преуспел в Москве (а все возвращающиеся всегда делают вид, что преуспевали там, откуда бежали; спросите у Одиссея, царя Итаки, мужа Пенелопы), — еще круче. Что до роли Костика, то он только что сел за руль своей первой машины и чувствует себя очень неуверенно, рассекая по центральной полосе проспекта Победителей. Но Котя пытается скрыть неуверенность за залихватским видом опытного водителя, постоянно влетая под ограничения скорости и становясь в полосы, откуда можно только разворачиваться.
— Прямо, — обрывает его Яся.
— Еще дальше? Там же выезд из города! Ты в Гродно собралась?
— Рули, не выпендривайся!
За время, прошедшее с последней встречи, их манера общаться поменялась. Потомок Габсбургов, прижимаемый собственными ошибками в вождении, тих и неуверен в себе. Девушка же, напротив, самодостаточна и саркастична. До выезда на трассу они успели перекинуться несколькими репликами, в ходе которых Костик рассказал, что у него теперь свое адвокатское бюро. Про папу — первого заместителя министра юстиции он больше не упоминает, всячески выпячивая местоимение «я» и собственный статус self-made. Просматривая новостные ленты за своим уставленным шампунями компьютером, девушка убедилась, что это такая новая минская мода. Дети хозяев жизни, бывающих в гостях у Ясиного биологического отца, получившие соску с баблом и парничок из налоговых льгот для своих комнатных бизнес-экспериментов, через полгода начинают представлять себя Уорренами Баффетами, старательно не замечая автоматчиков, стоящих по бокам их денежных заповедничков.
Еще Костик отпустил бородку и слегка похудел, однако характерные мешки под глазами и общая одутловатость намекают на то, что похудение достигнуто благодаря переходу от пива к более крепким напиткам. Он стал меньше похож на Портоса и как будто уже сделал первый шаг к тому, чтобы через пятнадцать лет превратиться в Атоса. Умного слегка горчащей мудростью разочарованного в добродетелях человека.
— Тут направо и под мост, — распоряжается девочка.
Костик делает неуклюжий маневр, ему сигналят, и он шарахается обратно на свою полосу. Его бледный лобик взмок.
— Тарасово начинается, — комментирует он. — Район резиденций. Как бы нас тут не это. Не того. Не задержали!
— Все правильно, — соглашается Янка, — Тарасово. Давай на эту аллею. И до упора.
— Так тут же кирпич! — боится Костик.
— Все правильно. Кирпич, — смеется Янка. — Чтобы абы кто не ездил!
Первый снежок, засыпавший землю нарядной белой манкой, растаял еще вчера. На улице темно и сыро, как в ванной комнате, в которой перегорела лампочка. С потолка то сыплется, то льется, и хочется зажечь свет, залезть в горячую воду и напустить туда пены. Но до снегопадов еще далеко.
— У входа остановись, — приказывает девочка, кивая на гостевую стоянку возле высокого забора.
Костик оценивает размеры постройки, возвышающей над туями, и подбирает слово: дворец? замок?
— А что ты делаешь в этой хоромине? — На его лице версии: «Работаю уборщицей», «Работаю бэби-ситтером», «Моя подружка моет тут посуду».
— Живу, — пожимает плечами девочка.
— В каком смысле «живу»? — не понимает Костик.
Яся выходит из машины и от души хлопает дверцей.
— В том самом! Живу! Проживаю! Прописана! Ты как-то не интересовался, какая у меня фамилия, дорогой!
Котя вываливается из машины и, вращая глазами в орбитах, пытается прикинуть размер прилегающей к дому и окруженной забором территории.
— И какая у тебя фамилия? — глуповато переспрашивает он.
Яся называет фамилию. Ее спутник закашливается. У ворот уже выросла одетая в черное фигура Валентина Григорьевича — он заметил на мониторах внешнего наблюдения незнакомую машину. Садовник сухо спрашивает у Костика паспорт (сын первого министра юстиции не возмущается и протягивает документ, послушно раскрыв на страничке с фотографией) и уходит делать копию.
— Ты кто им? — интересуется молодой адвокат, окончательно перейдя на шепот. А Янина ведет его к главному входу. По случаю прихода гостя она решила войти в дом не через свой флигель.
— Я дочка им. — Сегодня девушке хочется добить этого тюленка. Тюленок — смесь тюленя, свиненка и теленка, решает она.
— Дочка, — повторяет он за девушкой. — Родная?
— Нет, двоюродная! — смеется хозяйка флигеля.
— И что… Сергей Юрьевич, — он произносит имя с придыханием. — Дома? Можно будет его… увидеть?
— Папа в круизе, — усмехается Янка. — Из Стокгольма — в Валенсию. Шуршит нарядами!
В коридоре их встречает Лаура.
— Что на ужин? — дежурно узнает у нее Янина.
Лаура, пряча улыбку в уголках губ, отвечает, что, поскольку господин и госпожа в отъезде, le souper grand не готовился. Но, если это удовлетворит молодую госпожу и ее гостя, она сделает им тапас из печеных кальмаров.
— Сервировать вам во флигеле? — предупредительно спрашивает эфиопка.
— Нет. Сегодня, пожалуй, сделаем исключение, — качает головой молодая госпожа. — Сегодня накрой в голубой гостиной. На два куверта, — добавляет Яся.
Лаура вновь улыбается уголками губ, склоняет голову и вежливом поклоне и удаляется. Свиненок провожает служанку взглядом. В быстренько зашедшем слишком далеко воображении он уже тискает Лаурину задницу в статусе нового хозяина дома, жениха принцессы.
Пара поднимается на второй этаж, и девочка усаживает подрагивающего мелкой дрожью Костика за стол из беленого дуба, на стул из тронутого вышивкой шелка, за которым имеет привычку столоваться тот, имя кого вся страна произносит, привставая. Янка достает из инкрустированного фламандского бара бутылку коньяка «Otard XO» и два бокала. Она наполняет бокалы почти до краев, подходя близко к норме, для освоения которой Каравайчуку требуется полный стакан апельсинового сока.
— Мы будем пить? — спрашивает Котя. Ведь коньяком «Otard» можно еще обливаться, можно пропитывать им кексы и заливать его внутрь шоколадных конфет.
— Да. Мы будем пить, — закатывает девочка глаза к потолку.
— О’кей. Секундочку! Только секунду! — Юный Габсбург, в котором не осталось ни тени царственности, достает телефон и набирает короткий номер. «Але! Мам? Слушай, я сегодня ночевать не приду домой. Что? Нет, мам. У друзей останусь на даче. Мы будем в приставку играть! Хорошо? Ну все, не волнуйся!» После этого он торопливо прячет телефон в штаны.
— Ну все! Ты готов? — переспрашивает девочка. — Папе звонить не будешь? Мамы достаточно? Тебе двадцать пять, я не ошиблась?
— У нее слабое сердце! Она волнуется, когда я пропадаю, — просит о пощаде Габсбург. — И я уже без пяти минут в долевке. Скоро отдельно начну жить.
