Я унес мертвого Димку и похоронил в лесу. Там, где был его дом. На могиле я посадил маленькое деревце, землю вокруг тщательно утоптал Чижик. Мы молча постояли у могилы Димки, и я попросил у него прощения. За то, что так и не сумел спасти его во второй раз. Тогда я впервые усомнился в гуманности своей профессии. И только весной, когда на верхушке деревца появились два крепких сучка, напоминающие рога, и на них буйно расцвели свеженькие сочные листочки, мне стало легче. Димка меня простил, Димка был совсем рядом…
Сегодня я чувствовал себя загнанным лосем, попавшим в подло подстроенную западню. Раненая нога болела. Я, как и мой лесной друг, притворился мертвым. И я не знал, сколько человек прячется в кустах, чтобы сделать девять выстрелов, когда моя бдительность ослабнет, и я без опаски выйду на прямую дорогу.
Похоже, я задремал, потому что не услышал, как кто-то неслышно подкрался ко мне. И лишь от прикосновения чьей-то руки я вздрогнул. И беспомощно захлопал глазами. Я пытался привыкнуть к темноте. Надо мной склонилось лицо какой-то женщины. Она шептала мне ласковые слова, целовала лицо и волосы. Мне даже показалось, что это Любаша. Так горячо любить могла только она.
— Милый, любимый, все будет хорошо, не волнуйся, мы выберемся отсюда, я тебе помогу. Я так люблю, если бы ты знал, как я тебя люблю.
Мои глаза привыкали к темноте. И женщина приобретала реальные черты. Черные волосы, раскосый, восточный разрез глаз, высокий лоб, стройная фигура.
— Вика, — прошептал я. И хотел удивиться. Но у меня не было для этого сил. — Вика…
— Не волнуйся, ты только не волнуйся, я все для тебя сделаю. — У нее по щекам текли слезы. И я осторожно погладил мокрое лицо.
— Не плачь, Вика. Только не плачь. Я ничего не боюсь.
— Я знаю, знаю. Но они вызвали «скорую». Лютик объявил тебя сумасшедшим и даже довольно убедительно доказал это. Ты теперь опасен для общества. Они хотят упечь тебя в психушку.
— Ну, в клетку им меня посадить не удастся. Я стреляный лось.
— И Рита, еще Рита…
Я приподнялся на локтях и глухо выдавил:
— Что с ней?
— Ее мать… Она узнала, что Рита у тебя. Пьяная… И вообще… Этой девочке очень плохо. Ее мать прибежала сюда, много кричала. Говорила, что ты ее спаиваешь, и вообще… Что ты с ней сделал такое? Лютик все подтвердил… Даже тебя защищал. Говорил, что ты болен, очень болен и поэтому нужно простить тебя… Лютик простил.
— И ты… Ты тоже простила? — усмехнулся я и облизал пересохшие губы.
— Мне прощать нечего. Я знаю тебя, знаю Лютика… Любимый… Они хотят запрятать тебя… Они объявили тебя сумасшедшим…
И вновь страстные, обжигающие поцелуи. Женщины, которую я совсем не знал. И знал ли ее Ростик?
Вика вывела меня через черный ход на улицу, и мы на ее машине понеслись по мокрой асфальтированной дороге. Я откинулся на заднем сиденье и немного расслабился. Нога страшно ныла. Я смотрел через лобовое зеркальце на Вику. И она отвечала мне задумчивым и любящим взглядом.
— Куда мы едем, Вика?
— На вокзал, любимый. Ты должен уехать. Ты должен.
— Да, пожалуй, это единственный выход. Но выход куда?
— Ты знаешь. Ты все прекрасно знаешь.
Показались огни знакомого вокзала. Именно отсюда уходили поезда в сторону Сосновки. И я вновь не удивился, что Вика успела за это короткое время все узнать и устроить. Она оставалась сильной женщиной, и так сильно меня любила. Меня… Вдруг мысль, как молния, пронеслась в больной голове. Она ни разу не назвала меня по имени! Мне так захотелось узнать, кого она все-таки любит.
— Вика, ты кому поверила, им или мне? Ответь, Вика! — Я нежно прикоснулся к ее плечу. — Я для тебя сумасшедший или чужой, совершенно чужой человек?
Машина затормозила. Вика улыбнулась. Медленно повернула ко мне заплаканное, очень красивое, утонченное лицо.
— Ты никогда не можешь быть для меня чужим, хоть и чуточку сумасшедший.
Вика мне так и не ответила. А я подумал, что, возможно, она права, и необязательно знать, кого из нас она любила по-настоящему, меня или Ростика.
Вика провожала меня на перроне, неотрывно вглядываясь в мое измученное лицо, словно пыталась запомнить навсегда. Я стоял в купе у раскрытого окна и неотрывно смотрел на Вику, словно пытался все-таки ее понять. И я тоже очень хотел навсегда запомнить эту женщину.
— Я могу и не вернуться, Вика, — тихо сказал я. Пробегающий мимо поезд уносил мои тихие слова в неизвестность. Но Вика услышала.
— Я это знаю. Но я очень люблю тебя и знаю, что мой любимый человек должен жить там, где ему будет хорошо по-настоящему. И где он должен жить по праву.
— А было бы нам с тобой хорошо, Вика? — спросил я ее и себя.
И она, и я промолчали. Мы не сумели ответить даже себе.
Поезд медленно тронулся с места. Я неотрывно смотрел на высокую стройную фигуру женщины, которая так сильно любила. Я по-прежнему пытался запомнить ее. Я пытался понять ее любовь. Поезд набирал ход. Фигурка становилась все меньше и меньше, пока не исчезла совсем. И мне вдруг показалось — это я только что простился со своею женой. Ростик здесь был ни при чем.
Поезд мчался все быстрее и быстрее, он бежал из города. Как в детском калейдоскопе, мгновенно менялись картинки живописных пейзажей. Поезд уносил меня все дальше и дальше, на мою родину. В единственное место на земле, где меня могли еще ждать.
Я сошел с электрички, на которую пересел рано утром в районном городе. И огляделся. Я был у себя на родине. Здесь все было моим. И эти вековые сосны, и эта пожухлая осенняя трава, и эти люди, спешащие по лесной тропе к своим домам.
Мне спешить было некуда. Я вдруг почувствовал себя чужим. Но я верил, что это временное ощущение. Когда приду в поселок, когда меня узнают, то непременно обрадуются моему воскрешению из мертвых, и я вновь стану близким для этих людей, этих сосен, этой травы.
Я остался один на перроне. И заметил, как из последнего вагона торопливо выскочил человек, видимо, чуть не проспавший свою остановку. Он приближался ко мне, и мое сердце на секунду провалилось. Я почувствовал учащенные удары пульса. Я узнал доктора Кнутова. Когда он со мной поравнялся, я широко улыбнулся и снял шляпу.
— Здравствуйте, доктор!
Он недоуменно смотрел на меня близорукими глазами, словно пытался вспомнить. И тут же легонько хлопнул себя по кепке.
— Господи, неужели это вы! Не может быть!
— Может, доктор. Оказывается, может. — Я протянул к нему руки. Мне так хотелось его обнять.
— А я вас сразу и не признал. И тем более не ожидал увидеть вас в этих краях. А впрочем… Вы ничуть не отличаетесь от вашего экранного образа. Этакий красивый мужественный человек с открытой улыбкой. Моя дочь просто по уши влюблена в вас. Как в актера, конечно. И у нее над кроватью висит ваш плакат.
Мои руки бессильно упали. Обниматься мне было не с кем. Несколько секунд я стоял неподвижно, в полном замешательстве. Меня не узнали. Впрочем, смею ли я обижаться? Ведь за это время я стал совсем другим. Кнутов помнил здоровенного парня, этакого бородатого, неотесанного дикаря в изношенной ветровке. Теперь пред ним во всей красе предстал знаменитый актер, стриженный наголо, в дорогом респектабельном костюме, сжимающий в руках широкополую шляпу. Я не смел обижаться. Но правду сказать должен.
Мы пошли по знакомой до боли тропинке, ведущей в поселок. По ней я когда-то крался, как вор, чтобы никто не заметил мой трусливый побег из Сосновки. А осень здесь гораздо холоднее, подумал я. И небо гораздо ниже. Кажется, до него можно дотянуться рукой. И погрузить руки в мягкие облака. Неужели бывает такое чистое небо? И такие воздушные белые облака. И солнце совсем не напоминает уличные фонари… Я полной грудью вдохнул свежий прохладный воздух. Голова с непривычки слегка пошла кругом. И я покачнулся. Правду я на время решил отсрочить. Нога по-прежнему ныла, и я заметно хромал.
— Прекрасный у нас воздух, не правда ли? — с гордостью сказал доктор Кнутов, заметив, как порозовело мое лицо. — Вы — человек городской, поди, редко бываете на природе.
— Не бываю, — как эхо прозвучал мой уставший голос.
— Позвольте узнать, Ростислав… Как вас по батюшке?
Да какой я, к черту, Ростислав, захотелось мне крикнуть в ответ. Я уже пару суток назад от него отказался! Но доктор Кнутов этого знать не мог. Это знал только я.
— Не стоит по батюшке. Просто Ростислав.
— Ну да. Я слышал, что в богемных кругах не привыкают к отчеству. До самой смерти вас называют по имени. Может, оно и правильно. А может, и заблуждение. Имя, конечно, молодит, но ведь отчество все равно остается. Даже если его никто не знает. К тому же придает уважение. Или у вас не принято уважительно? А меня, с вашего позволения, величают Андреем Леонидовичем, я местный… — Он вдруг замедлил шаг. — Погодите, а как вы узнали, что я доктор?
