Мать Элиота училась в выпускном классе, а когда выяснилось, кто отец ребенка, Клаудии стала понятна, хотя бы отчасти, реакция семьи. Девчонка крутила роман с папиным деловым партнером, дядечкой средних лет.
Стало быть, Эйприл Сибли не была матерью Элиота — хотя и находилась с той в туалете в одно время. Более того, Эйприл, можно сказать, присутствовала при родах, только по наивности решила, что кто-то мучается от запора. Вдобавок ко всем бедам на матери в тот день были супермодные кроссовки, которые Эйприл запомнила, поскольку еще подумала, что будет забавно выследить по ним девчонку и при всех расписать, как та голосила на толчке. Незадачливую мать подвела пара навороченных кроссовок. По ним ее и опознали.
Эйприл, однако, призналась не сразу — скорее от конфуза, что не сообразила, чему стала свидетельницей, чем из человеколюбия.
Теперь опеку над Элиотом хотели оформить другие бабушка и дедушка, родители отца. По слухам, бабушка выдала что-то вроде «Элиот уж точно не вырастет таким раздолбаем, как наш сынок». И Клаудия тут же полюбила стариков.
Она радовалась, что Элиот будет расти среди родных, но все еще тосковала по нему. Впрочем, хоть малыша у нее и отняли, это не самая дорогая плата за дилетантский подход к колдовству. Надо благодарить судьбу за то, что Элиот был в ее жизни и успел сотворить для Клаудии и Дэна свое маленькое чудо.
Питерсон меж тем распространялся о последствиях молчаливого потворства колдовству.
Какое облегчение — уже перестал вещать о «подростковой беременности как сигнале тревоги». Идиот. Слушать тошно. В последние дни ей вообще было трудно сосредоточиться — гормоны будто сбесились. Надо что-то съесть, ублажить организм. Клаудия осторожно вытащила из сумки пакетик крекеров и распечатала под столом. Несколько членов педсовета повернули головы в ее сторону. Вот черт. Услышали шуршание целлофана.
«Ну и что теперь? Выставите за дверь?»
Капли на стенках ее стакана стали гигантскими. Клаудия сделала глоток и поставила стакан на стол с чувством, что совершила новое преступление: вероятно, пить воду не полагалось.
Рожать ей в декабре. Добрый знак — на праздники малыш уже будет дома. Даже если ее не выгонят с работы, новый учебный год она до конца не доведет. Для нее следующий весенний семестр пройдет без Эйприл Сибли, без обстрелов жеваной бумагой, без Марион Чаттерман и Питерсона. Никаких допросов о найденных младенцах, никакой воды со льдом, которую не позволено пить. Клаудия увидела себя на одеяле, разостланном на полу в гостиной. Рядом с ней малыш. Она трясет погремушкой, и оба они улыбаются.
«Если подольше посидеть в отпуске по беременности, я успею закончить книгу».
Клаудия обвела взглядом лица за столом. До чего у всех скучные, неживые глаза. Дурацкое сборище. И пора бы ему уже закончиться. Эти идиоты болтают, чешут языком сами не зная о чем: какими им видятся последствия пребывания в школе учителя с дурной репутацией, какова будет реакция родителей, как это скажется на численности учащихся и, что более важно, — на денежных пожертвованиях.
Марион Чаттерман взирала на Клаудию с отвращением, словно та на ее глазах сожрала целую толпу жевунов и мигунов.[23] И все трясла своими завитыми лохмами да поджимала губы.
Господи, как есть хочется! Хорошо бы под рукой и впрямь оказалась парочка жевунов. Клаудия пошарила в сумке — не завалялся ли еще один пакетик крекеров? Но пальцы наткнулись на нечто твердое. Клаудия заглянула внутрь — на самом дне что-то поблескивало. Она опять сунула руку в сумку, отодвинула связку ключей и вытащила кристалл, который давно считала потерянным. Неужели все это время он преспокойненько валялся здесь? Кристалл походил на миниатюрный меч. Еще один добрый знак.
Сжимая в руке свой меч-кристаллик, Клаудия задумалась о Грете. Вспомнила, как та рассказывала о желаниях, о магии. «Викканские орудия могущественны, потому что могущественны, — сказала тогда Грета, — а не потому, что люди верят в их силу». Грета не сомневалась, что собственной магией обладают многие вещи — мирра, кристаллы, травы. А Клаудия тогда подумала, что они вобрали в себя энергию и веру, которыми их тысячи лет наделяли тысячи женщин, — отсюда и магическая сила. Как с красными башмачками: сила всегда при тебе, надо только поверить.
— Не хотите ли высказаться по сути обсуждаемого вопроса, миссис Дюбуа? — Голос Питерсона вернул Клаудию в зал. Директор только что не подмигивал, дескать, даю вам шанс высказаться; есть ли еще на свете другой такой мудрый и великодушный начальник!
— Хочу, — кивнула Клаудия. — Мне есть что сказать.
Питерсон помрачнел — явно не ждал от нее такой готовности.
Все навострили уши, даже те, кто, как и сама Клаудия, слушал с пятого на десятое.
— Я долго слушала вас и поняла, что хотя последние сорок пять минут вы только о колдовстве и рассуждали, однако на самом деле ничегошеньки об этом не знаете. Речь идет о Викке, а это религия, основанная на поклонении Земле, природе и их сохранении. Викканцы отмечают начало каждого времени года, каждого жизненного цикла. Они не поклоняются Сатане и не откусывают головы цыплятам. Вы это так себе представляли, верно? Похоже, вы насмотрелись фильмов ужасов… Или еще более невежественны, чем я предполагала.
Клаудия перевела дух. «Надо все отрицать… Или объяснить, что я не… Стоп. Как известно, оправдываешься — значит, виновен. Ха! Пусть гадают!» Клаудия подавила усмешку и продолжила:
— Можете меня повесить. Или сжечь на костре. — Она сделала паузу по всем правилам ораторского искусства. — Хотя публичное повешение — пожалуй, перебор. Но что бы вы ни решили сделать со мной, это будет рассматриваться как дискриминация на религиозной почве. Викка — это религия, а религиозное преследование, если не ошибаюсь, противозаконно, что докажет любой мало-мальски сведущий адвокат.
На лице Марион был написан ужас. Дрогнули почти все, особенно Питерсон. Мыслительный процесс отражался на физиономии директора: «Она знает? Эта ведьма знает про меня и Марион?» Ох, как он испугался. До смерти.
— Религиозная дискриминация? Серьезное обвинение, — подал голос Генри О'Коннор, уже не такой волосатый. — И определенно дискредитирует Академию. Мы всегда гордились широтой взглядов. А Викка — действительно религия, что признано на правительственном уровне. Военнослужащие даже получают отпуска на этом основании.
Браво, Генри! Должно быть, Мара его просветила.
— Сейчас Академии меньше всего нужна какая-либо шумиха. — Генри подождал, пока слушатели проникнутся. — Миссис Дюбуа ясно дала понять, что на преследование со стороны школы ответит судебным иском. Полагаю, она в своем праве. И позволю себе предположить, что суд будет на ее стороне. Лично я считаю, что мы должны закрыть эту тему, взяв на вооружение принцип «ничего не слышу, ничего не вижу, ничего не говорю». Мы с вами затеяли подлинную охоту на ведьм, и это создаст кошмарный… — он остановил взгляд на каждом из собравшихся за столом, — кошмарный прецедент. На карту поставлена карьера. Возможность зарабатывать на хлеб. Мы все знаем Клаудию. Она помогла несчастному малышу. Быть может, спасла ему жизнь. У нее такое доброе сердце, что она даже хотела стать ему приемной матерью. Неужели вам не ясно? Клаудия не оказывает на наших учеников дурного влияния, и вы сами прекрасно это знаете. Я лично сомневаюсь, что мог бы проявить такую сдержанность, будь в моей власти превратить парочку из них в лягушек. — Генри хмыкнул.
Кое-кто из учителей испуганно покосился на Клаудию. Они-то видели, что жена Генри сделала с самим Генри!
Долгую мертвую тишину в зале нарушило звяканье льдинок в чьем-то стакане. Затем Питерсон прочистил горло.
— Думаю, мы примем… — он снова кашлянул, — примем это к сведению. — Директор был бледен, то и дело переглядывался с Марион. Потом потер подбородок, лицо его как по волшебству озарилось дружелюбием. — В свете новой информации относительно… э-э… религии Викка… полагаю, мы можем прямо сейчас снять все обвинения, выдвинутые против миссис Дюбуа. (Марион подбадривала его чуть заметными кивками.) Не вижу причин, по которым стоило бы продолжать данное слушание и разбирательство…
— Отлично! — Клаудия отодвинулась на стуле и встала, хотя Питерсон наверняка только набирал обороты — вся речь была впереди. — В свою очередь хочу сообщить, что я беременна и беру положенный мне отпуск прямо сейчас. И до конца следующего года. Так что… — она улыбнулась, — можете решать мою судьбу не торопясь.
Эффект потрясающий. У некоторых даже челюсти отпали.
Клаудия одарила собрание полной ликования улыбкой, подхватила сумку и двинулась на выход.
Проходя мимо Марион, притормозила и вскинула ладонь с вытянутым указательным пальцем, будто волшебной палочкой взмахнула.
