Я надела другой шедевр из коллекции Смитсоновского музея. Классическое платье из алого камчатного полотна, скроенное гениальным Чарльзом Джеймсом. Хотя я всегда была равнодушна к одежде, должна сказать, что в тот вечер тоже не ударила лицом в грязь.
— Джайлс, бывают времена… — начала Джеральдина. Но наш хозяин прервал ее:
— Доктор Ашок!
— Доктор Ашок. Интересно, кто вы на самом деле? Я хочу сказать, в глубине души. Является ли доктор Лоуэлл воплощением доктора Ашока, или все обстоит наоборот?
— Это великая тайна, моя дорогая Джеральдина! Лично я думаю, что каждый из них адекватен друг другу, но ни один из них не является мной.
Джеральдину это позабавило. Меня нет. Она была аналитиком.
— В генетике метаморфоза, — говорила она, — то же, что джокер в покере. В науке джокер ведет себя так же непредсказуемо, как и в картах. А психология — тоже наука.
— Привет, — сказал Калки. Они с Лакшми стояли на пороге.
Джайлс вскочил на ноги и произнес «пранам». Мы с Джеральдиной поднялись тоже. Мы всегда вставали, когда они входили в комнату. Не знаю почему. В конце концов, мы знали их как облупленных. Видели их в купальных костюмах. Работающих в саду. Потеющих на солнце. Покрытых пузырями от ядовитого сумаха. И тем не менее в них было что-то… не скажу «божественное», потому что это слово для меня ничего не значит, но магическое. И, конечно, они были красивы физически. В тот вечер Лакшми надела жемчуга, которые я привезла ей из Парижа. Пурпурное творение Диора маскировало ее беременность. Калки в черном бархатном костюме казался совсем юным.
Они восхищались нефритом, картинами, мебелью. В тот вечер каждый из нас впервые оказался в заново отделанном Блэйр-хаусе. Мы обсуждали работу Джайлса и делились замечаниями. Теперь мы все, нравилось нам это или нет, стали страстными домохозяевами и дизайнерами по интерьеру. Лакшми постепенно переделывала Белый дом. Думаю, успешно. В качестве образца она взяла «Шератон-отель», столь любимый нашими последними президентами. Нам с Джеральдиной пришлось поработать больше, чем другим (по крайней мере, я так думаю), потому что комнаты в «Хей-Адамсе» были тесные, с низкими потолками, и нисколько не напоминали великолепные пропорции Белого дома или федеральную роскошь Блэйр-хауса. Думаю, если бы начать все сначала, я бы нашла для нас подходящий дом в Джорджтауне или Думбартон-Оукс. Но так мы были ближе друг к другу. Это тоже немало.
Джайлс — не доктор Ашок — приготовил обед. Мы наслаждались дюжиной блюд и восхищались столовым сервизам из твердого золота, созданным для Людовика XV. Джайлс обнаружил этот сервиз в Лондоне. Красиво жить не запретишь.
За столом вновь зашел разговор о двойственности. Джеральдина повторила то, что она сказала о метаморфозе. Я все еще не понимала, что она имеет в виду.
Но Калки принял ее доводы всерьез.
— Тайна, — сказал он, — заключается не в том, что каждый из нас обладает двумя личностями или одной, которая превращается во что-то другое, но в том, что каждый из нас обладает всеми личностями. Поскольку Вишну есть все, то и все есть Вишну.
— Тогда, — сказал Джайлс, — Калки — это я.
— Нет. — При свете свечей глаза Калки казались очень красивыми. — Калки — я. Физически ты, я и все мы состоим из одного вещества и взаимопревращаемы, как наследники того первичного атома, который расщепился и вызвал огонь. Но хотя мое тело может быть таким же, как ваши, я — аватара и поэтому неповторим.
— Кроме того, — добавила Лакшми, — тебе предстоит стать отцом человеческой расы. — Она улыбалась и смотрела на него с огромной любовью. Что-то шевельнулось в моей стерилизованной матке. Я ощутила настоящую печаль из-за того, что у нас с Джеральдиной не может быть детей. Нет, не вместе. Порознь. Хотя почему не вместе? Кролики способны к партеногенезу[31]. Но если женщина может забеременеть после вливания физиологического раствора, ребенок будет полностью ее и больше ничьим. Ребенок тоже будет девочкой. Дитя, родившееся только от женщины, тоже будет женщиной.
То, что я нормально родила двух детей, но не хотела их, является признаком человеческой испорченности. Теперь же, когда я не могу иметь ни одного, я холю и лелею… обезьян! Я не была хорошей матерью. Но и плохой тоже не была. Думаю, что это только ухудшает дело. Плохая мать, по крайней мере, активна. Я была пассивна. Делала минимум. И теперь бесплодна. Но зато влюблена. Этого больше чем достаточно.
Разговор перешел на общие темы. Мы обсуждали достижения физики, генетики, медицины и техники по состоянию на третье апреля этого года. Этого года! Иногда я испытываю чувство, что мы перенеслись в будущее на световой год и что до третьего апреля на Земле существовали кроманьонцы из доисторической эпохи.
Калки надеялся, что каждый из нас будет заниматься оригинальными исследованиями, как это делала Джеральдина в своей лаборатории.
— Потому что, — сказал Калки, — самое важное, что вам предстоит сделать, это научить первое поколение тоже быть учителями.
— Ах, как ему повезло! — К щекам Лакшми прихлынула кровь. — Совсем новая раса. От прошлого в нем будет только лучшее!
— Ну, — c обычной для нее критичностью сказала Джеральдина, — она не будет совсем новой. И уж наверняка не самой лучшей. Вы с Калки — всего лишь два фонда самых заурядных генов. Ваши дети будут красивыми. Но сомневаюсь, что они будут гениями, как бы упорно я ни работала.
— Но я также и Вишну. — Калки улыбался, как мальчишка; его глаза сияли. — Конечно, это меняет генофонд.
— Согласна. Ты — Вишну. Однако ты вселился в тело Дж. Дж. Келли, и твои дети будут его детьми. Они будут первыми. Но во всем остальном будут не слишком сильно отличаться от покоящихся с миром четырех миллиардов. — Джеральдина вела себя бестактно. Она слишком много выпила.
Джайлс быстро сменил тему.
— Мы должны придумать новый календарь. Как, например, мы назовем эпоху до третьего апреля? И эпоху после него?
Подобно Шатобриану, мы решили разделить человеческую историю на две части: До Калки и После Калки. Не слишком оригинально. Но никто не смог придумать ничего лучшего.
Джайлс предложил переименовать месяцы и назвать их в нашу честь. Лакшми захотела, чтобы ее именем назвали июнь. Джеральдина выбрала сентябрь. Я хотела того же, но милостиво согласилась на октябрь. Январь отныне должен был называться «Лоуэлл». Остальные восемь месяцев будут названы в честь первых восьми детей, начиная с Евы.
Таким образом, этот вечер — точнее, раннее утро (я дописываю эти строчки в гостинице «Хей-Адамс», пока Джеральдина спит мертвым сном в соседней комнате) — называется четвертым оттингера первого года После Калки. Или 1 П.К. Ну что ж, это выглядит не более странно, чем «П.Р.Х.».
Мы пили кофе в гостиной. Камин начал слегка дымить. Я пообещала Джайлсу прочистить дымоход. Для врача у него удивительно неумелые руки.
Джайлс достал бутылку столетнего бренди и коробку кубинских сигар. Джеральдина курила сигару. Я пила бренди из огромного бокала «баккара».
— Миссия закончена! — сказал доктор Ашок, позаимствовав любимую фразу Джайлса.
— Только ее первая часть, — возразил Калки. — Вторая состоит в создании Золотого Века.
— Дети, — пробормотала Лакшми.
— Конечно! Конечно! Я поторопился! Ах, как я тебе завидую! — Почему-то Джайлс смотрел на Калки безумными, налитыми кровью глазами.
— Разве это возможно? — Калки был благожелателен, как подобает земной аватаре бога.
— Да нет вообще-то… Разве можно завидовать величайшему из великих? Это то же самое, что завидовать солнцу, луне, волне создания, которая заливает пустоту космоса. Нет, нет. Я кланяюсь Шиве. Нама Шивайя. Но… Ах, Калки, как чудесно быть не единственным прародителем человеческой расы, но знать любовь богини Лакшми, выбравшей для своей инкарнации тело самой красивой женщины, которую когда-либо производило человечество!
Мы с Джеральдиной обменялись быстрыми вейсианскими взглядами. Мы все еще гадали, каким образом Джайлсу удастся привыкнуть к роли лишнего. До сих пор он не проявлял явных признаков обиды или тревоги. Нет, не совсем так. Прошлым летом как-то зашел разговор об обмене женами. Джайлс горячо высказывался в пользу этой сексуальной паваны со сменой партнеров. Но Калки быстро положил этому конец, заявив, что, поскольку размножаться могут только они с Лакшми, у остальных нет причины заниматься тем, что он назвал «предложениями». На что Джайлс ответил: если для такого спаривания нет биологической причины, то, согласно той же самой логике, у нас нет никакой причины не делать такие «предложения». Почему бы, спросил он, одному стерильному мужчине не спариться — или «не сделать предложение» — одной или обеим стерильным женщинам и даже одной женщине, способной к деторождению?
