«Liquidator» заполнил клуб, трансовая энергия этой песни объединяла их поколение, придавая сил этому племени, что должно было стоять вместе против врагов. Терри с улыбкой смотрел на свою юность, на Эйприл, на свою семейную жизнь, средний возраст, зная, что жизнь продолжается, пока хулиган с косой, в цилиндре вместо ковбойской шляпы, не придет и не похлопает тебя по плечу, и он собирался держаться до последнего вздоха. Он был счастлив. Клуб «Юнион Джек» набирал обороты, в этом месте могла собираться его компания, и к ним могли приходить другие, молва о клубе будет шириться, и он задался вопросом, о чем думает Пол, сидя в полумраке с чашкой кофе и сигарой, рюмкой водки или пинтой горького пива, и еще он подумал, сколько же призраков сейчас витает рядом с ним, вскоре и он может оказаться среди привидений, будет сидеть за столом и подслушивать разговоры, и может быть, присоединится к беседе, которую живые ведут в своем подсознании.
Рэй вспомнил о драке в Саусхолле и драке с барыгами десятки лет спустя, он защищал себя и получил ярлык психа, и он должен был бы приспособиться к обстоятельствам, бороться за свое доброе имя, держаться подальше от неприятностей, он держал за талию Лиз, которая была его единственным якорем, он знал, что после выпивки все кажется куда лучше, чем оно есть на самом деле, что дело принимает крутой оборот, но пусть так, у него будет время, он не останется без работы или без пинты, и что он обязательно перечитает свои первые серьезные книги, он приходил в восторг, представляя, что снова возьмется за Оруэлла, Хаксли и Силлитоу, словно идеи и советы могли быть ему нужнее, чем события и факты… а Терри видел толпу, скинхедов от пятидесяти лет и до подросткового возраста, отцов и сыновей, жен и подруг, людей от футбола и музыки, черные лица вместе с белыми, Oil-сикхов, скутеристов, которые составили для Эйприл кортеж на кремацию… а Лол смотрел на татуировки «НАТЕ» и «LOVE» на костяшках Хокинза и говорил Энджи, что это про его отца и Рэя … папа — это «LOVE», Рэй — это «НАТЕ» … а она слушала, качала головой, говорила «нет», объясняла, что скинхеды — они больше, чем этот простой слоган … какой из Рэя ненавистник, если он не глумится над людьми и не избивает их без причины, он просто гневливый, как и многие другие люди, но куда более честный, он идет до конца, и она рассмеялась, замолчала… сказала, что в его отце есть страсть, и это лучше, чем любовь, сильнее… страсть к жизни, и Лол кивнул, хоть и не был уверен, что она права.
Она все еще думала, глядя в сторону, отвернув голову.
Энджи сказала ему, что, может быть, Рэй так ярится, потому что любит жизнь, и может быть, его отец такой страстный, потому что он яростен, и спросила, что все это значит? Они — как две стороны одной монеты. Одного не может быть без другого. Она посмотрела на него и улыбнулась. Пожалуй, в тебе есть понемногу от каждой стороны? Она рассмеялась и похлопала его по руке, и Лол раскраснелся, словно через ее пальцы и длинные накрашенные ногти текло электричество. Энджи была прекрасна. Ясно, что она влюблена в его отца, это всякому было понятно, всякому, кроме папы, и он может даже никогда не различить этого, а если он и узнает, то может ничего не предпринять, какой позор. Лол потерял маму, но она умерла и никогда не вернется. Он не думал, что папа должен остаться один навсегда. У него впереди было еще двадцать, или тридцать, или сорок лет, и он посмотрел на папу и увидел, что его улыбка стала шире, когда в клубе появились знакомые лица из Брентфорда, Кев-Кев и его приятели размахивали руками и звали его.
Во вторник, после прошедшего дня рождения, у Терри Инглиша намечался жаркий вечерок. В наличии были две проблемы, и Терри стоило напрячься, но их решить. С самого утра понедельника он сделал пару телефонных звонков, стараясь изо всех сил, чтоб голос звучал как можно спокойнее. Первая попытка прошла так, как он и ожидал, и выражение «Ты что, прикалываешься?» прочно застряло у него в голове. Было обидно. Он повторял про себя эти слова и становился все злее и злее. Он знал, что нужно успокоиться. Ему было что возразить. Несмотря ни на что, он был настроен решительно. Но смелости уже поубавилось. Второй телефонный разговор прошел в более дружественных тонах, как и ожидалось, и Терри даже пустился в детали, объяснял ситуацию, причину, что было правдой, а что — ложью, убедился, что он ничего не пропустил в своем рассказе, провел на телефоне битых 20 минут, а то и больше, и беседа закончилась так же гладко как и началась. Но даже учитывая все это, именно второй телефонный разговор волновал его больше всего.
Три часа дня — время, когда начиналась жизнь в мире Терри. Он вышел из дому за 15 минут до ее начала. Прилично одетый, как будто бы шел на деловую встречу: белая «беншермановская» рубашка, черные мокасины, любимое кромби — пальто, которое очерчивало силуэты легендарных лондонских ублюдков. Он улыбнулся своему отражению в зеркале, разрезанному пополам трещиной, одобрил этот элемент, отлично дополняющий традиционный скинхедовский вид, вид, который он уважал с детства — подозрительные личности из районов Шефердс Буш и Брэнтфорд, вылазки в старый добрый Ист-Энд, истории про Крэев и Ричардсонов, которые он слышал еще мальчишкой. Ему бы очень не хотелось, чтобы его сравнивали с сегодняшними киношными жуликами, когда взрослые мужики обнимались друг с другом, как какие-то сицилийские мафиози. Терри знал, что сравнения лезут совсем издалека, в 30-е или 40-е, но отказывался понимать эту новую волну английских актеров, тискающих друг друга. Это чисто сицилийская или итальянская фишка, это у них в традициях — обниматься. Если бы Хокинз или Бастер переняли эту манеру — им быстренько надрали бы уши.
Это была особенность того времени — уважать тех, кто бьет других из-за денег, парней без моральных устоев, которые плевать хотели на последствия своих поступков — главное, чтобы у них в наличии имелась самая крутая и наимоднейшая шмотка. И поклонники у этих парней были не лучше. Идиотская картина. У него не было времени для всей этой гангстерской индустрии, просто договорился с Рэем разобраться с кучкой наркодиллеров, если бы он знал, он бы точно помог. Они были настоящими подонками и заслужили взбучку, Рэй рассказывал ему, что произошло в воскресенье вечером, когда они шли навести порядок в клубе.
Они играли в бильярд, Лол на последнем заходе, Бастер и Энджи допивали последние стаканы, Хокинза нигде не было видно, Юнион Джек снова развевался во всей красе. Он не был шокирован, только и смог, что пообещать Рэю, что присмотрит за Лиз и детьми, если того упекут в тюрягу. Терри ничего не сказал ему про свои собственные проблемы, про то, что ему наверное не много осталось. Рэю не нужно было переживать насчет денег — Терри покрывает все расходы, а тот как-нибудь при случае все вернет, если захочет. Терри было немного не по себе от всех этих племянниковых благодарностей, все это время он перепроверял свое завещание, чтобы убедиться, что за Рэем будет присмотрено. Он повернулся к столу, забил пару шаров, не спеша прицеливался для новых ударов. Стол расплылся у него перед глазами, ушел на задний план, и в данную минуту Терри был как бы в своем собственном мире, задуманное вырисовывалось в его голове все четче и окончательно оформилось к тому моменту, когда он загнал в лузу черный шар. Он ничего не сказал племяннику. Не хотел обнадеживать.
Ровно в три Терри нажал на кнопку домофона и стал ждать. Автомат щелкнул, зажужжал, и Терри объявил о доставке посылки из Японии, за которую нужно расписаться Роберту Слетеру. Грубый голос, который его попросил оставить посылку в почтовом ящике, был полон пренебрежения, отчего Терри пришлось объяснять, что посылка довольно срочная, содержимое ее ценно и что компания, которую он представляет, была специально нанята, чтобы доставить ее из рук в руки. Он не мог оставить посылку просто так, без подписи и предъявления документов получателя. Из-за этой посылки он мог лишиться работы, объяснял он. На том конце домофона возникла пауза, больше ничего не сказали, потом раздался щелчек и ворота медленно распахнулись, их черные створки двигались в сторону насаждений с экзотическими растениями, длинные светло-зеленые листья которых были разрезаны золотыми прожилками.
Терри вслушался в шорох гравия под колесами автомобиля, звук был успокаивающим, но Терри не мог притворятся, будто он спокоен, будто он не нервничает. Нервозность — вот все, что было. Он не был испуган, его мысли не расходились в разных направлениях относительно того, что нужно делать. Он вспомнил своего старика, о том, что тот никогда не орал, когда случалось что-то плохое, никогда не угрожал и тем более — не осуждал. Он всегда делал, а не говорил, а делал только то, что было нужно. Люди, которые не знали его достаточно хорошо, наверняка принимали эту его манеру за признак слабости, но сын-то знал правду. Его отец обладал внутренней силой духа, которая не всегда открывалась Терри, но в эту минуту он чувствовал, что часть этой отцовской решительности передалась по наследству и ему. Терри остановил машину у входа в дом, проверил зеркала заднего вида и даже немного обрадовался, когда увидел, что ворота сзади остались открытыми. На фасаде дома были установлены камеры слежения, но ему было уже как-то все равно, он ожидал, что здания таких габаритов должны неплохо охраняться.
