Подавленный старик окаменел, не дерзил. Первой мыслью было опуститься в подполицу, выпить для успокоения нервов. Вот оно… вылезло наружу. Подняли дело о смолокуре Гришаеве. Не зря сыновья зачастили в район, в область. Расшевелили гнездо, следователей науськали.
— Что же, Мотря, со мной будет?
— По заслугам получишь — вот что. Прожил жизнь — богу свечкой не был, зато черту кочергой стал.
Изнеможенная душа просила успокоения. Вышел во двор, закурил. Крепкие затяжки доводили оконечность «козьей ножки» до малинового накала. Игольчиков ранее что-то слышал о судном дне, но не предполагал, что этот страшный срок настигнет его и где — в далекой, полузаброшенной деревне. Нарочно не выбирался на людные места, не мозолил глаза облеченным властью районщикам, писал анонимно… Добрались все же.
Вернулся в избу, открыл подполицу: пахнуло могильной сыростью. Сквозь трещины в бетоне сочилась вода, скапливалась на полу. Старик заметил, что куда-то изчезли ушлые крысы, поспешили покинуть трюм обреченного корабля. Вздул «летучую мышь», опустился в бункер. За дружную весну сосновый крепеж повело, местами выдавило подпорки. Образовалась новая большая трещина над топчаном. Часть стены накренилась, при смещении разорвала репродукцию: бурлаки остались по одну сторону, баржа по другую. Она плыла сама по себе, журчащая в щелях вода оживляла картину покинутой баржи. Прыгающие пятна света теснили зловещий мрак подземелья. Крисанф собирался пройти до конца всю штольню, осмотреть ее — побоялся. В любую минуту мог рухнуть многотонный потолок, похоронить заживо. Из-под ног выскочила тощая жаба, ударилась о крепежную стойку и перевернулась. Брезгливо отшвырнул ногой бородавчатую тварь, заторопился к выходу.
«Жизни уже нет, — толклась навязчивая мысль. — Судьба — прах, бетон — прах».
Сидя у ворот на скамейке Матрена Олеговна вязала носок. Близнецы-апостолы должны беречь ноги: на вязанину усердная мать пускала толстую шерстяную нитку. Бесшумные сияющие спицы проворно мелькали над теплым носком, словно ловили на отполированные кончики притягательные лучи, сливали их для тепла с белой пряжей. За вязанием думала: «К осени соберу посылку: сала, копченой домашней колбасы, по паре носков. Пусть порадуются детушки, вспомнят меня, деревню, дом родной… Петр и Павел вспомнят — мне икнется. Если смерть не поторопится сжить меня со света — на будущий год съезжу в город. Пусть головой, грудями помучаюсь от воздуха ихнего, зато сыночков посмотрю, с внучатами повожусь… Запомнят бабушку, тогда и в могилку легче сойти. Умещается жизнь-коротулечка от платья подвенечного до савана. Не успеешь при рождении открыть глаза, закрывать вскоре навечно придется. Слава Богородице, жила не с сатаной в ладу — с людьми. На трудах руки износила, но душа в целости-сохранности осталась. Перед кончиной вертеться, как змее на муравейнике, не придется…».
Пригрело старушку на солнцепеке, спицы носами клюют. Откуда-то гармоника подает голос… ромашковые венки по реке плывут… девичник… тятя больной кхыкает…
Сбрасывает дрему, слышит надсадный кашель старика. Закурился, вином залился — перхотит горло. После телеграммы враз осунулся, столетним стал. Чужой, совсем чужой человек на крыльце. Пропитался страхом, как трясина водой. Смотрит Матрена Олеговна в щель на горюна — жалость подступает. Видно, на его роду мука в свахи напросилась. Взятый на душу грех, оказывается, корни пускает, опутывает совесть удавьей хваткой. Раз так — неси крест до конца, до могилы.
Близился конец мая. Со дня на день ждали приезда следователя. Исхудал Крисанф, глаза просели, чаще обычного веки подергивал нервный тик.
Старик копал огород, когда пришло запоздалое озарение: деньги! Если следователь поведет дело под тюрьму, суну тысчонку — отступится… Воткнул лопату в землю, испуганно шлепнул пальцами по лбу — кубышка! Совсем о ней забыл. Засеменил в избу, отшвырнул ногой половик, прикрывающий крышку подполицы. Спускаясь по лестнице, оступился, сломал поперечину. «Летучая мышь» махала светлым крылом. Оно скользило по залитому полу, по осклизлым стенам. Ниша в бетонине, прикрытая кирпичами, замазанными для маскировки цементным раствором, служила надежным несгораемым сейфом. В глубине бетонной глыбины хранились все сбережения, сделанные за долгую, колготливую жизнь. В жестяной шкатулке, в пергаментной обертке лежали плотные пачки кредиток, достоинством от десяток до сотен. Мелочевку рублей, трояков и пятерок пришлось устранить: кубышка не вмещала.
Поставив в сторонке переносной фонарь, Крисанф принялся отбивать ломиком цементную корку перед нишей. Показался кирпичный ряд. Попытался сковырнуть верхнюю кирпичину — даже не шевельнулась. Бетон разрывало изнутри и снаружи, козырек над нишей просел, сдавил кирпичи.
Обозленный Крисанф стал долбить вход заостренным концом лома. Сыпалось красное крошево, высекались искры. Мелькнула опаляющая мысль: а что если и шкатулка вот так сдавлена бетоном?
У старика давно пропал аппетит, почти ничего не ел, поэтому быстро обессилел. От головокружения поплыли перед глазами искры, заходили золотистые кольца. Одни исчезали в надлобье, другие рождались следом и возносились к погибшим. Лег на топчан, вытянул вдоль туловища подрагивающие руки. Над лицом вялой ватагой тащились бурлаки, без того навевающие дикую, неизбывную скуку. Проговорил вяло: «Братики, у всех тяжела лямка жизни». Вспомнился недавний жуткий, доселе неразгаданный сон: уводит Крисанфушка-гармонист юную Матрену к черемушнику. На тропинке она оборачивается в дряхлую, морщинистую ведьму, пристает со странным обращением: «Сыграй что-нибудь веселенькое — попляшем напоследок».
Сделал попытку приподняться с лежанки — руки, ноги не повиновались. Хотел крикнуть, позвать жену — выдавил хриплый, надтреснутый звук. По телу прокатилась незнакомая ранее смирительная дрожь. Кто-то стал медленно отключать сознание. Бледные искры, расплывчатые круги вылетали теперь из глаз нехотя, но угасали стремительно.
С потолка свалилась бетонная глыба, прихлопнула «летучую мышь». Мрак в голове сливался с мраком сырого склепа. Трещали и падали крепежные стойки. Рушились стены. Со стороны лягушачьей канавы хлынула каскадом мутная вода. Бункер, расшатанный мерзлотой, лопался, не выдерживая тяжести литого потолка.
Вдруг резко подломились толстые ножки топчана, словно на него и на лежащего человека наехала тяжеленным днищем баржа со стены, навалились разом изнуренные бурлаки. На какую-то долю секунды похороненный под стеной Крисанф Игольчиков полуочнулся, расширил глаза, но не смог обороть зачатка вечной, долгожданной тьмы…
Повесть «Багровый закат» впервые опубликована в г. Колпашево: Колпашевское полиграфобъединение, 1992 г.
