Как бы то ни было, Америка больше не была на краю света. К концу Первой мировой войны США превратились из страны с колоссальной задолженностью в мощного кредитора: они больше не нуждались в импорте капитала и даже в импорте идей. В 1919 году президент Вильсон продиктовал свои знаменитые «Четырнадцать пунктов» в Версале, и Америка оказалась в положении наставницы Европы, которое позднее лишь укрепилось. Великобритания хотела поддержать свободную конвертацию национальной валюты в золото — за возвращением к этому давнему обязательству после опустошений Первой мировой стоял не кто иной, как Уинстон Черчилль. «Если британский фунт не будет тем стандартом, на который ориентируется и которому доверяет каждый, — заявил он в Палате общин в 1925 году, — бизнес не только в рамках Британской империи, но и во всей Европе может перейти с фунтов стерлингов на доллары». «Таймс» полагала, что пора «встретить доллар лицом к лицу».
Одна за другой страны отказались от золотого стандарта. США были в числе последних среди тех, кто покончил с золотом, оказавшись перед лицом Великой депрессии. Однако базисная цена на золото для международных расчетов устанавливалась в долларах, и к 1940 году многие ведущие страны мира разместили на хранение свой золотой запас в Нью-Йорке. Пятьюдесятью годами ранее они скорее бы удавились.
могущество может выражаться в напыщенно броских внешних эффектах, успешно или безуспешно скрывающих пустоту и неуверенность: помпезность и пышность часто характеризуют империю в момент ее упадка. Или может, вероятно с еще большим эффектом, обходиться без показухи.
Доллары 1880-х и 1890-х годов трубили о триумфе. Оборотную сторону купюр украшала знаменитая картина Трамбла «Декларация независимости» или греческие богини с прогрессивными именами «Пар». «Электричество», «История». Иногда они были выдержаны в батальном жанре: один из знаменитых вариантов дизайна 1890-х предложил ватагу американских амазонок, срывавшихся с купола Капитолия на сверкающих крыльях в вихре свободных одеяний под гром фанфар и полыхание факелов. Рядом с ними неслись бьющие копытами и фыркающие кони, запряженные молнией в колесницу. Они явно несли миру свет Америки, или, скорее, свет Вашингтона Америке. Под всем великолепием и апломбом этих «крестоносцев» чувствовалась пустота. Они слишком заботились о собственном благополучии.
К концу 1920-х годов США больше не требовалось бороться за место под солнцем, и долларовые банкноты стали менее кричащими и более лаконичными. Долларам не нужно было трубить в фанфары: Америка уже стала будущим. Небоскребы, контрабандный джин, легкие деньги, джаз: Гарлем был одним из районов Парижа или наоборот. За несколько месяцев перед великим крахом на фондовой бирже 1929 года доллар принял свой почти окончательный вид. Ради экономии доллары уменьшились до современных размеров. Изображения на них были и остаются по сей день откровенно американскими: в них разом сливаются история и миф. Миф американского запада сохранили в привычных гирляндах из лавровых листьев и шрифте букв: каждая банкнота изображала одного из президентов, так или иначе сыгравших свою роль в драме рождения нации.
Единообразный по всей Америке, доллар стал совершенным ингредиентом платежного чека корпораций. Беспутные доллары из бревенчатых хижин и бочек из-под картофеля принадлежали совсем другой эпохе, когда людям приходилось самим принимать решения и самостоятельно же себя развлекать. Деньги были тем, о чем они условились в своих интересах. Выпускаемый Федеральным резервом доллар был подобен элегантному и хорошо оплачиваемому адвокату, непреложному партнеру Большого бизнеса. Он и сам был своего рода Большим бизнесом: подобно «Жестяной Лиззи»[112] или голливудским фильмам, доллар стал тем, на что можно положиться:
успокоительно привычная величина от одного побережья до другого: бренд, который, наряду с прочими брендами, начал завоевывать и даже определять национальные черты американцев. Доллар способствовал этому. Единообразие снижало цены — точные цены подталкивали к единообразию.
Джефферсон хотел, чтобы земля и доллар шли рука об руку. Когда индустриальная Америка обнаружила и начала поощрять безграничные аппетиты потребителя, товары стали тем, чем для предыдущего поколения была неисчерпаемая земля: Генри Форд платил своим рабочим достаточно высокое жалованье, чтобы они могли приобрести его автомобили, почти так же, как Америка эпохи существования «границы» предлагала по дешевке свои земли, чтобы расширять собственную экспансию. К этому, как ни крути, сводится логика демократии: приятное право на новые фермы в новых землях либо на новые автомобили для передвижения по новым дорогам, предоставленным государством.
эдмунд уилсон писал в своей книге «Европа без путеводителя»:
«Мы зарабатываем деньги, и это нас опьяняет, но, когда мы тратим их, это кружит нам голову в той же мере. Деньги для нас — окружающая среда, условие жизни, словно воздух. Но в английском языке деньги почти всегда означают собственность. Доллар — это нечто, что вы преумножаете, — иногда оно расширяет ваш дом, дает механическое оборудование, оно ускоряется, но с той же легкостью замедляется и обесценивается. Это ценность, которая может быть чисто умозрительной, и все же на какое-то время она позволяет мечтам воплощаться. Но фунты, шиллинги, пенсы — осязаемы, внушительны, тяжелы; они суть предметы, которые приобретают и которыми владеют».
Деньги Старого Света воплощали надежность, доллар же больше говорил о возможности. «Распоряжаться деньгами — единственная выгода от обладания ими», — писал Бен Франклин. Нельсон В. Олдрич назвал их «сохраняемой возможностью», средой, в которой действует дух предпринимательства, «подвижный, легкий и мощный, но в остальном столь же непослушный желанию, как и вода».
Европейцы часто жаловались на то, что американцы одержимы деньгами, и что доллар занял место культуры в американском обществе. Так думают и некоторые американцы, а за пределами Европы данное представление разделяют почти все. Как и в любом обобщении, в нем есть зерно истины: вы можете отыскать американцев, вовлеченных в ритуал трат и демонстрации достатка во всех слоях общества, на что указал американский социолог Торстейн Веблен, который ввел термин «демонстративное потребление». Во время своего первого приезда в США я был изумлен, когда услышал по радио, как ведущий умоляет своих слушателей слать ему деньги, или когда видел списки меценатов, высеченные в мраморных вестибюлях библиотек и музеев.
Но, поскольку вполне заурядные аспекты американской культуры вроде бигмака или Голливуда пользуются таким спросом за рубежом, больше похоже на то, что злые языки Старого Света забыли о парадоксе иронии, которую сами неустанно расточали в адрес американцев. Несмотря на существование бургеров и голливудского рагу из ворованных сюжетов, сделанных звезд и штампованных текстов, никто вас не заставляет есть и смотреть всякую дрянь. Как никто не принуждает покупать, но старое правило гласит: «Качество товара на риск покупателя».
Для денег Старого Света доллар казался завораживающим. «Да, деньги сейчас — главное, — писал Уильям Дин Хоуэллс в романе "Возвышение Сайласа Лэфема". — В них — романтика и поэзия нашего века. Именно они прежде всего волнуют воображение. Приезжающие к нам англичане более всего интересуются новоиспеченными миллионерами и больше всего их уважают»[113]
Скотт Фицджеральд мог лично наблюдать англичан восемьдесят лет назад: «Они все хорошо одеты, выглядят слегка голодными и разговаривают с солидными и преуспевающими американцами низкими, серьезными голосами. Я был уверен, что они что-то продавали: облигации, страховки или автомобили. Они, самое малое, агонизировали от осознания близости легких денег и были убеждены: несколько слов, сказанных нужным тоном, — и состояние у них в кармане». П. Г. Вудхауз тоже их слышал — целые пароходы Понго и Бертрамов, достаточно расторопных, чтобы пересечь Северную Атлантику и проверить свои вложения. Со времен сэра Уолтера Рэли[114] англичане всегда возлагали на Америку надежды и не могли избавиться от старой привычки отождествлять ее с деньгами. «Ба, приятель, — восклицал один из персонажей пьесы Бена Джонсона[115],— да у них даже ночные горшки золотые», — и тысячи англичан, шотландцев, уэльсцев, ольстерцев и ирландцев верили ему. Викторианские графы без гроша за душой женились на американских наследницах, торговля состояниями и титулами превратилась в избитую шутку по обе стороны Атлантики. (Президент Линкольн забавлялся этим сюжетом, облеченным в популярную пьесу «Наш американский кузен»[116], от души смеясь над постановкой в театре Форда, пока не был сражен пулей Бута.) От компьютеров до Интернета и «Театра шедевров»[117] — англичане неизменно продавали вещи солидным и преуспевающим американцам. Доллары никак не могли им надоесть.
