– Да я не про кредит спрашивала, а про вашу маму.
– Хорошо. Маме нужно о ком-то заботиться. Так тебе подходит?
– Мне все равно, – искренне сказала я. – Как это может подходить или не подходить мне? У меня мамы нет.
– Я знаю, Брусникина, прости.
Виктор Сергеевич положил руку мне на ладонь, и тут, как нарочно, уже в третий раз из внутреннего помещения вышла та монахиня. Увидев его жест, она поджала губы, сощурилась и с твердой, как будто каменной спиной проследовала мимо меня. Я ощутила, словно что-то тяжелое и горькое, безвыходное, не имеющее ни цвета, ни запаха, ни названия, опутало меня и проникло в душу.
Виктор Сергеевич понял это совсем не так.
– Ну что ты, Руся… Прости меня.
Я отмахнулась:
– Нет, вы тут ни при чем. Это… Я выйду на улицу, хорошо?
– Ты ничего не съела и не выпила!
– Я не хочу больше.
Я вышла за ворота монастыря и там подождала Виктора Сергеевича, который тут же показался вслед за мной, неся в руках какой-то кулек.
– Вот, кстати, маме купил. Монастырского хлеба и вина. Жалко, тебе еще нельзя.
– Нельзя, – подтвердила я. – Иначе я быстро сопьюсь и никому не буду интересна, себе в первую очередь.
Виктор Сергеевич с интересом смотрел на меня.
– Ты хочешь сказать, что никто тебя этому не учил, ты вот сама такая?
– Какая? – не поняла я.
– Вот такая, какая ты есть.
– Не знаю, – искренне ответила я. Я ведь, правда, не знаю, какая я. – Это плохо, что я так говорю?
Он опять взял меня за руку.
– Удивительное дело, – сказал он. – На душе так хорошо. Хотя нарушаю сейчас все человеческие законы. Или все-таки нет?
Я подумала, что он это спрашивает у меня.
– Мне не с кем об этом поговорить, – ответила я.
– А сама ты как думаешь?
– Пока не знаю, – честно ответила я.
– Вот и я – не знаю. И как-то, знаешь, нет желания с кем-то говорить, даже с собственной матерью, потому что… Ехал сюда, думал – пойму, прав ли я. Вроде на душе тошно не стало. Уже хорошо. Значит, прав. Да, Господи? – он поднял голову к небу.
Мне не показалось, что Виктор Сергеевич вот прямо у Бога это спрашивал. Неужели он так сильно верит? И думает, что ему кто-то ответит? А у кого тогда?
– Мне вчера понравился один человек, – сказала я. Я подумала, что сейчас самый лучший момент об этом сказать.
– И этот человек – не я, – уточнил Виктор Сергеевич.
– Нет. Совсем другой.
– И не Паша Веселухин, потому что вчера он безобразничал, а тебе это вряд ли понравилось.
– Нет, не Паша.
– А где он сейчас, этот человек? – легко спросил Виктор Сергеевич.
– Уехал.
– Надолго?
– Думаю, да.
– Вот и хорошо! – засмеялся Виктор Сергеевич, слегка обнял меня и тут же отпустил. – Молодец тот человек. И ты молодец, что сказала. А… общаться с ним ты собираешься?
– Нет, – я, не задумываясь, сказала это и тут же подумала: а вдруг он сейчас возьмет с меня слово? Ведь он говорил, что я еще много обещаний должна ему дать… – Скорей всего, нет.
– Хорошо, – кивнул он, думая как будто о чем-то совсем другом. – Знаешь, Брусникина, все-таки жизнь – удивительная, правда? И душа наша – такая удивительная субстанция. Вот отчего я сейчас радуюсь – не знаю. Идешь ты рядом, такая… непонятная мне, чудесная девочка… маленькая, совершенно глупая и умная одновременно… И я понимаю, что… – он погладил меня по голове. – Почему ты не поела ничего? Из-за той монахини?
– Вы видели ее? – удивилась я.
– Видел, взгляд ее видел. Мы еще с тобой много таких взглядов увидим. И что дальше делать, вообще непонятно. Да?
Я кивнула, чтобы не спорить, хотя не очень понимала, о чем он говорит. Мне ясно, что делать. Мне нужно хорошо сдать экзамены, потом попытаться с этими оценками попасть в педагогическое училище, но как это сделать, я не понимаю, ведь общежитие нам дают только в нашем городе, всегда, одинаково, всем. А училище – в другом городе. Я вот о чем думаю, а не о том, как на меня будут смотреть. Да, мне не хочется, чтобы обо мне плохо думали… Мне это важно. Но самое главное – не пропа́сть. То, что ждет меня впереди, очень пугает, гораздо больше того, что обо мне скажут. Виктору Сергеевичу этого не понять. У него есть хорошая работа, квартира, даже машина – это большое удобство, особенно когда живешь в сельской местности, как мы; у него есть возможность выбирать между девушками – себя я не причисляю к ним. А я хочу вырваться из того, куда меня забросила жизнь. Для этого мне нужно очень много сил.
Задумавшись, я не услышала, что спросил Виктор Сергеевич:
– Нет?
– Простите, я не слышала, что вы спросили.
– Как тебе это удается? – покачал он головой.
– Что?
– Как тебе удается сохранять… как бы это лучше сказать… неприкосновенность? Тебе так лучше, да?
Я не была уверена, что правильно его поняла, поэтому сказала лишь:
– У меня сильное чувство самосохранения. И я не хочу пропасть в жизни. Если вы об этом спрашивали.
– Я спрашивал немного о другом… Хотя спасибо, что ты это сказала. Я спрашивал – ты мне совсем не веришь?
Я пожала плечами:
– Не знаю. У вас много женщин, и, наверно, они все вам верили когда-то, иначе бы не были с вами.
– Руся, никогда не говори за других, мой тебе совет. Про этих, как ты выражаешься, женщин ты ничего не знаешь…
Виктор Сергеевич некоторое время шел молча, поглядывал на меня, крутил головой, говорил: «Да…» Я тоже молчала и с удовольствием вдыхала прохладный чистый воздух, здесь и правда был совсем другой воздух, чем у нас, хотя мы живем практически в лесу. Здесь пахло озером, елями – их было достаточно много по дороге – и еще чем-то, что трудно определить словами. Чем-то совершенно чистым и прозрачным. Не знаю, может быть, я все это и придумала.
– Брусникина, ты уж прости, но я тебя покормлю, – весело сказал Виктор Сергеевич, когда мы поехали обратно, той же красивой дорогой по полям.
– К вам идти? – с сомнением спросила я, сразу представив себе Серафиму с собакой.
– Нет, – улыбнулся Виктор Сергеевич. – Наверно, сегодня воздержимся… А то слишком большую воспитательную работу нужно будет мне с собой проводить… гм…
– У меня вообще-то булка осталась. Я никак ее не доем, – сказала я и достала свою булку. Она уже подсохла по краям, но какая разница – хлеб есть хлеб.
– И часто ты так питаешься? – спросил Виктор Сергеевич.
– Нет, обычно я ем в столовой. Но иногда, когда на обед не езжу перед танцами, ем хлеб в столовой. Это самое лучшее, потом не тяжело танцевать. Лучше черный, с солью, от белого вздувается живот, если сразу много съесть.
– Я понял, – покачал головой Виктор Сергеевич. Он набрал номер: – Мамуль, привет! Я обещал к тебе заехать, везу как раз гостинцы из монастыря. Да… Нормально все. Мам, только я приеду не один, с товарищем. Нет, у меня появился подопечный в детском доме. Да, ребенок. Мам… вот как раз и узнаешь. Через… полтора часа, где-то так.
Я с опаской взглянула на Виктора Сергеевича. Почему он говорил в мужском роде? Подопечный – это я?
– Познакомишься с моей мамой, вот она нас и накормит, – весело сказал Виктор Сергеевич. – Мама – образованный человек, в отличие от меня, она тебе точно понравится.
Я немного подумала и потом твердо сказала:
– Я не поеду.
– Почему? – удивился Виктор Сергеевич. – Не выдумывай ничего. Мама – очень хороший человек, любит меня, и вообще любит людей, детей… Нет, даже не спорь.
– Я не поеду, – тихо повторила я. И отвернулась к окну.
Виктор Сергеевич попытался взглянуть мне в лицо.
– Брусникина, да что за черт? Прости… – Он остановил машину у обочины, обнял меня за плечи, развернул к себе. – Что такое? Ты плачешь? А я-то думал, ты плакать не умеешь.
Я ненавижу себя, когда плачу, тем более если это кто-то видит. Я насухо вытерла слезы. И попыталась улыбнуться.
– Нет, я не плачу.
– Ну что, что, скажи мне? Почему?
– Потому что… – Я взглянула ему в лицо, которое было сейчас слишком близко, мне это мешало говорить, я чуть отодвинулась.
– Да не беги ты от меня! – с досадой проговорил он. – Ну почему так, а? Я тебе неприятен?
Я помотала головой.
– Кажусь подонком? Из-за чего? Из-за того, что обо мне в школе говорят? Не слушай лишнего. Я вот такой, как сегодня. Ну же, Брусникина, улыбнись! И не забивайся в угол, а то я чувствую себя… не буду говорить кем, ладно? Так почему ты к маме моей не хочешь ехать? Стесняешься?
– Нет. – Я поняла, что надо объяснить. Есть вещи, которые лучше объяснять, даже если это трудно сформулировать. – Потому что все мамы не хотят, чтобы их дети со мной общались.
– Ну какие все, Руся? – Виктор Сергеевич убрал волосы с моего лица и погладил меня по щеке. – Что это за мамы такие недальновидные? Как не разрешать общаться с такой чудесной девочкой? У тебя уши не проколоты… Такая редкость. Хочешь проколоть? У тебя есть сережки?
