Когда она меня увидела, лицо ее озарилось, словно Голден-Кэп, когда сто касаются лучи солнца. Потом я побежала, расталкивая людей по пути, но все же вроде бы и вовсе не продвигаясь вперед. Достигнув ее, я порывисто обвила ее руками и начала плакать на виду у всего города. И Фанни Миллер глазела на меня из-за овощного прилавка, и мама подошла посмотреть, что со мной такое, и все, кто когда-либо судачил обо мне у меня за спиной, теперь судачили обо мне открыто, а мне до всего этого не было никакого дела.
Мы не говорили ни слова, просто прижимались одна к другой и плакали обе, хотя мисс Элизабет никогда не плакала прежде. Несмотря на все то, что было со мной до этого, — на то, что я находила ихтиков и плезиков, была в саду с полковником Бёрчем, познакомилась с мосье Прево, — это было как удар молнии, который знаменовал самое большое счастье в моей жизни.
— Я улизнула от своих сестер и как раз шла к тебе, — сказала мисс Элизабет, когда мы наконец выпустили друг друга из объятий. Она утерла глаза. — Как я рада вернуться домой! Никогда не думала, что буду так сильно скучать по Лайму.
— Я думала, что доктор сказал, что вам нельзя жить рядом с морем, что у вас слишком слабые легкие.
В ответ мисс Элизабет сделала глубокий вдох, задержала дыхание, а затем выдохнула.
— Да что эти лондонские доктора понимают в морском воздухе? В Лондоне воздух грязный. Здесь мне гораздо лучше. К тому же никто не может лишить меня моей рыбы. Кстати, спасибо тебе за ту клеть с рыбой, что ты мне оставила. Экземпляры там просто прелесть. Пойдем-ка сейчас к морю. Я до сих пор почти его и не видела, потому что Маргарет, Луиза и Бесси не выпускают меня из дома. Слишком уж они надо мной трясутся.
Она снова пошла вниз по Брод-стрит, и я неохотно последовала за ней.
— Они разозлятся на меня, если я позволю вам туда пойти, — сказала я. — Они и так злятся, что вы из-за меня заболели.
— Чепуха, — фыркнула мисс Элизабет. — Ты же не заставляла меня целый вечер сидеть на продуваемой сквозняками лестничной площадке, верно? Или плыть на корабле в Лондон. За эти глупости целиком ответственна я сама, — сказала она так, словно совершенно ни о чем не сожалела.
Потом она рассказала мне о заседании Геологического общества, о том, как мистер Бакленд и преподобный Конибер согласились написать Кювье, а мистер Бакленд хорошо отозвался обо мне перед всеми собравшимися джентльменами, пускай даже эти его слова не были занесены в протокол. А я рассказала ей о мосье Прево и о плезиозавре, который направлялся в коллекцию мосье Кювье в парижском музее. Чудесно было снова с нею разговаривать, но под нашими словами я ощущала беспокойство, потому что знала: мне предстояло попросить прощения.
Мы шли по мощеной дорожке, как вдруг я заступила ей путь, так что она не могла двинуться дальше.
— Мисс Элизабет, простите меня за все, что я вам тогда наговорила, — выпалила я одним духом. — За то, что была такой гордой и самовлюбленной. За то, что насмехалась над вашей рыбой и вашими сестрами. Я ужасно обошлась с вами, и это было очень дурно после всего, что вы для меня сделали. Я так скучала по вам. А потом вы отправились в Лондон ради меня и чуть не умерли…
— Довольно. — Элизабет Филпот подняла руку. — Прежде всего, ты должна называть меня просто Элизабет.
— Я… Хорошо… Э… Элизабет. — Представлялось очень странным не добавлять «мисс».
— И ты не должна извиняться за мою поездку в Лондон. В конце концов, это был мой выбор. И собственно говоря, я тебе благодарна. Плавание в Лондон на «Единстве» было самым лучшим событием всей моей жизни. Это изменило меня к лучшему, и я нисколько об этом не жалею.
В ней действительно было что-то другое, хоть я и не могла сказать, что именно. Она как будто стала более определенной. Если бы кто-то решил сейчас ее нарисовать, то ему пришлось бы воспользоваться четкими, сильными линиями, меж тем как прежде можно было применить мягкие штрихи и больше оттенков. Она походила на окаменелость, которую отчистили и представили так, чтобы каждый мог видеть, что это такое.
— А что до нашей ссоры, то я тоже наговорила много такого, о чем сожалею, — продолжала она. — Я ревновала тебя, как ты тогда сказала, и не только к полковнику Бёрчу, но и к твоим знаниям об окаменелостях — к твоей способности находить их и понимать, что именно ты нашла. Мне таким искусством никогда не овладеть.
— Ну уж. — Я отвернулась, не в силах отвечать на ее яркий, честный взгляд.
В продолжение всех наших разговоров мы добрались до основания Кобба. Волны перехлестывали через него, поднимая брызги, заставлявшие чаек взмывать в небо.
— Знаешь, я бы хотела увидеть кладбище аммонитов, — заявила мисс Элизабет. — Я так давно там не была.
— Вы уверены, что сможете пройти так далеко, мисс Элизабет? После болезни вам нельзя переутомляться.
— Да перестань ты причитать! Видит Бог, Маргарет и Бесси и так носятся со мной, как с малым ребенком. Слава богу, хоть Луиза не суетится. И зови меня просто Элизабет. Я буду настаивать на этом, пока ты не научишься.
Так что, взяв друг друга под руку, мы продолжали идти вдоль взморья, говоря и говоря, пока наконец нам уже нечего было сказать друг другу, подобно тому как утихает в конце концов любая буря, и глаза наши обратились к земле, где лежали антики, ожидавшие, чтобы мы их нашли.
Мы с Мэри Эннинг часто вместе отправляемся на поиски окаменелостей: она ищет на взморье своих допотопных тварей, я стараюсь отыскать свидетельства существования доисторических рыб. Глаза наши устремлены на песок и камни, и продвигаемся мы неровным шагом, то забегая вперед, то останавливаясь, так что впереди оказывается или одна из нас, или другая. Мэри берет в руку молоток, чтобы раскрошить причудливый камень и посмотреть на его скол. Я роюсь в глине в надежде отыскать желанную находку. Говорим мы мало, но нам и не требуется говорить. Мы делим друг с другом свое сосредоточенное молчание, и оно объединяет нас в наших поисках чуда, которое находится рядом с нами — стоит только протянуть руку!
P. S. Для терпеливого читателя
Упоминание о Мэри Эннинг впервые появилось во французской печати в 1825 году, когда Жорж Кювье добавил его к тексту под иллюстрацией, изображавшей плезиозавра, в третьем издании своего «Суждения о сдвигах земной коры» («Discours sur les révolutions de la surface du globe»). Несколько лет спустя о ней с похвалой отозвался Уильям Бакленд в статье о копролитах, изданной в Англии в 1829 году. К тому времени Эннинг с Баклендом пришли к выводу, что безоаровые окаменелости являлись фекалиями ихтиозавров и плезиозавров. Мэри Эннинг удалось обнаружить на территории Великобритании полный скелет птеродактиля (птерозавра) и переходный вид между акулами и скатами — Squaloraja.
Она так и не вышла замуж, прожив со своей матерью Молли вплоть до смерти той в 1842 году. В 1826 году они переехали с Кокмойл-сквер в дом на Брод-стрит. Пес Мэри по кличке Трей погиб при обвале на раскопках в 1833 году, а сама Мэри тогда чудом спаслась. В 1847 году Мэри Эннинг умерла от рака груди, ей было сорок семь лет. Она похоронена на кладбище при церкви Святого Михаила, прихожанкой которой стала под конец жизни. Найденные ею скелеты ихтиозавров и плезиозавров служат украшением экспозиции Музея естественной истории в Лондоне, а безголовый плезиозавр, приобретенный у нее Кювье, демонстрируется в Палеонтологической галерее Национального музея естественной истории в Париже.
В 1834 году швейцарский ученый Луи Агассис приехал в Лайм для ознакомления с ихтиологической коллекцией окаменелостей, собранной Элизабет Филпот. В своей книге «Исследования допотопных находок» («Recherches sur les poissons fossils») он отметил заслуги как Элизабет Филпот, так и Мэри Эннинг и назвал в их честь два вида ископаемых рыб. Элизабет пережила и Мэри Эннинг, и своих сестер. Она умерла в 1857 году в возрасте семидесяти восьми лет. В права наследства вступил ее племянник Джон, и в 1880 году его жена передала в дар Музею естественной истории при Оксфордском университете коллекцию Э. Филпот, которая находится там до сих пор. Позже внучатый племянник Элизабет Томас устроил в Лайм-Реджисе Музей Филпот. Ныне этот музей расположен в здании, выстроенном на месте дома Эннингов на Кокмойл-сквер. Среди множества экспонатов можно увидеть горный молоток, сделанный для Мэри ее отцом.
Джозеф Эннинг в 1825 году стал мебельщиком, в 1829-м женился, и у него было трое детей. По-видимому, Мэри Эннинг не ладила с его женой. Джозеф стал вполне респектабельным, уважаемым человеком, принявшим на себя обязанности церковного старосты.
Полковник Томас Джеймс Бёрч в 1824 году унаследовал титул Босвайла и родовое поместье в Йоркшире. Он умер в 1829 году.
Уильям Бакленд в 1825 году все же нашел достойную невесту: она сидела напротив него в экипаже и держала в руках том Кювье. Он продолжал «прогрызать» свой путь сквозь царство живой природы, употребляя в пищу самых невероятных созданий, и по-прежнему пытался примирить геологию с религиозными убеждениями. Позже он стал деканом Вестминстерской школы, начал страдать от умственного расстройства, и его пришлось поместить в приют для душевнобольных.
